-Нет, но...
-Ой, Санёк, глупый ты какой. Ещё знаешь как наработаешься, ещё так напашешься- жить расхочется,- вздохнула Жура.- Говорят, что американцы работают, чтобы жить, а мы, советские, живём, чтобы работать. Вот тебе и нужно привыкнуть. Завтра ведь нам с тобой снова ночь вдвоём выходить, а в воскресенье сутки дежурить. Так я и в график поставила. Так что иди, быстро завтракай и можешь уходить в институт...
-Лариса Павловна...
-Там всё на кухне. На том же столике. Чайник горячий. Что? Саня, ну перестань ты выёживаться. Поешь- и жду тебя в пятницу к пяти часам...
Я снова поймал взгляд старшей и опять удивился. Странное выражение глаз её ещё больше усилилось. Вблизи они напоминали глаза не человека, а кого-то другого- животное какое-то- не то волк, не то кошка, не то рыба, не то курица. Даже тогда, когда старшая прикрывала их ресницами, всё равно заметно было что-то не то, внутренний свет какой-то, скрытое холодное воспаление. Глаза в целом напоминали нарывавшие фурункулы. Мне вспомнилось выражение "бить по шарам".
"От бессонницы хронической, что ли?- подумал я.- От бессонницы глаза краснеют и круги под веками образуются. Чёрт его знает. Пишут же, что Пётр 1, Эдиссон и Королёв вообще не спали- им было достаточно 20-30- минут в сутки. Здесь что-то из той же оперы..."
Я быстренько съел кусок колбасы с хлебом, выпил стакан кофе, собрал сумку и вышел.
Было прохладное и хмурое сентябрьское утро. Кажется, собирался дождь. Напротив выхода стояли несколько машин, среди которых ходил Мельник. Сейчас доктор был одет в коричневую кожаную куртку, малиновую футболку "Лос-анджелесские рейнджеры" и фирменные джинсы с вывернутыми наружу обшлагами штанин. Длинноватые русые волосы его и аккуратная борода были тщательно расчёсаны, на глазах были солнцезащитные очки смелой и причудливой формы. Павел Александрович выглядел сейчас не доктором и кандидатом медицинских наук, а просто молодым хипповым парнем- популярным певцом, артистом кино или знаменитым художником. Короче, из тех, на которых рисуют карикатуры в "Крокодиле" и говорят- "всё схвачено".
-Отробыл?- крикнул он, увидев меня.- Ну и як? Як тоби травма? О то и боевое крещение... колы тэпэр? У п,ятницу? Ну, я те ж- так само у п,ятницу чергую. С тэбя, до рэчи, пляшка- влывання у колектыв. Закон у травми такий...
Мельник открыл ключом дверцу бежевой "Лады", сел, завёлся, вырулил со стоянки и остановился напротив приёмного отделения. Из дверей его вышла Рая Гамал в светлой курточке и короткой юбке с разрезами, кивнула мне и не спеша направилась к машине Павла Александровича. Зачарованный, я не отводил взгляда до тех пор, пока Рая не уселась на переднее сидение, пока пара её ножек, мелькнув на прощание, не исчезли следом за всем остальным в проёме дверцы; дверца захлопнулась. Водитель дал газ, и машина медленно тронулась к больничным воротам.
В памяти всплыла какая-то песенка десятилетней, наверное, давности:
...Золотая, как солнце, кожа,
Тоненькие каблучки.
Узел волос из шёлка,
Складки платья легки...
Мулатка просто прохожая,
Просто прохожая...
Где это было, когда это было- во сне, наяву?
Настроение почему-то совсем испортилось. Я изо всех сил пнул пустую молочную бутылку, втянул голову в плечи, сунул кулаки в карманы и пошёл на кафедру оперативной хирургии. Она была в двух трамвайных остановках, но я пошёл пешком. Полил довольно сильный, довольно холодный и довольно противный дождь. У меня не было ни куртки, ни зонтика, но мне стало глубоко наплевать.
9. Это я, Санечка
Один из моих самых любимых персонажей русской классической литературы, Пьер Безухов, в самом начале романа "Война и мир" предстаёт перед нами 20-летним бастардом, только что из Парижа. Весь первый том богатый бездельник только и делает, что задумывается над вопросами- "Кто я"? "Откуда всё взялось"? "Какая сила управляет всем"? Помните, наверное.
Я родился в СССР почти на 200 лет позже, в стране давно победившего социализма, ещё при Никите Хрущёве, обещавшем в 1980-м коммунизм, который потом осторожно заменили "развитым социализмом". Вторая половина 20-го века была не временем войны, а мира, акселерации и научно-технического прогресса, поэтому стадию безуховских вопросов я проскочил в 15 лет, когда мы "проходили" Толстого в 9-м классе. В 16 я уже только и думал, как бы после 10-го класса не ударить лицом в грязь, успешно сдать вступительные экзамены в институт, поступить и не остаться, так сказать, за бортом жизни. В 17, уже на первом курсе, меня волновали только латынь, нормальная анатомия и гистология; в 18-биохимия и микробиология, в 19... Стоп, в 19 лет я вдруг с удивлением обнаружил, что меня волнуют девушки!
Да, на 3-м курсе института, ранней весной, я вдруг точно очнулся от какого-то то ли сна, то ли умопомрачения. Однажды, в погожий солнечный денёк, я поглядел вокруг, и был просто поражён тем, сколько же вокруг разных девочек, девчат, девушек, женщин, дам, гражданок, мисс и миссис, синьор и синьорит- и все красивые, все похожие и не похожие друг на друга.
Нет, я и раньше замечал такое явление природы, как женская красота, но как бы нехотя соглашаясь с кем-то: "Ну да, красивая", а сейчас хотелось прыгать от восторга и орать во всё горло : "Красивая! Красивая!! Да, Красивая!!!"
Красивые почему-то были все- и школьницы в чёрных передничках, бегущие по весенним улицам смеющейся стайкой; и студентки, весело выходящие покурить в перерывах между лекциями; и лаборантки с кафедр; и больные в палатах; и даже преподавательницы. Так, в Наталью Степановну Войнаровскую, нашего микробиолога, я немедленно влюбился под мартовскую капель, влюбился до слёз, до судорог каких-то. Глупо, конечно- она была выше и крупнее меня, дородная, спокойная женщина, с огромной грудью и узловатыми коленками, ровесница матери. Но не она одна- в ту пору почти каждая встретившаяся мне особа женского пола, независимо от возраста, вызывала восторг, энтузиазм, желание сделать хоть что-то, пусть нелепое, пусть глупое, лишь бы она улыбнулась, лишь бы обратила на меня внимание.
Короче мне, как медику, ясно стало, что Санечка Белошицкий вдруг достиг половой зрелости, что у него проснулось нешуточное либидо, заключённое в оболочку из самой фантастической романтики, глупости и безрассудства. Срочно требовалось кого-нибудь полюбить, причём немедленно и со страшной силой.
В том, что "силы" для этого хватит с избытком, я нисколько не сомневался. Моим сущим кошмаром сделались ночные поллюции. Они происходили чуть ли не еженощно, порой дважды и даже трижды за одну ночь. Как ни боролся я со сном, как ни старался за день устать и упасть без задних ног- я играл в футбол с утра до вечера, переплывал Днепр туда и обратно и пробегал по 10 километров- всё равно, сон одолевал, и мне снились девушки. Стоило им появиться пред моим мысленным взором, как я чувствовал невероятное напряжение и восторг, сродни ауре, наступающей перед эпилептическим припадком- и всё, это напряжение тут же исходило, выстреливалось из меня несколькими глубинными толчками, сотрясая всё моё худенькое тело.
Я просыпался, понимая, что случилось ужасное- что по мочеиспускательному каналу из паренхимы яичек и предстательной железы произошёл очередной выброс семенной жидкости и простатического секрета- вязкой и клейкой жидкости белого цвета, пахнущей сырой рыбой, оставляя на внутренней стороне сатиновых трусов препорядочную блямбу. Хотелось плакать- я чувствовал, что виноват в случившемся, сильно виноват, и это даже хуже, чем страдать от энуреза.
Приходилось, стиснув зубы, стаскивать с себя обспусканные трусы, вытираться ими и прятать поглубже- я ни за что не мог допустить, чтобы мать узнала о моих ночных "припадках". Заскорузнувшие за ночь трусы я потом, морщась, застирывал сам.
Ночные семяизвержения не приносили успокоения и нисколько не снижали желания. Не успевала последняя капля спермы вытечь из пениса, как этот незаметный орган, верой и правдой служивший мне все 19 лет, маленький и скрюченный "перчик", почти сразу же снова начинал безобразничать, реагируя на малейшую мысль, прикосновение, дуновение воздуха, стремительно наливаясь, увеличиваясь, утолщаясь, удлиняясь, формируясь в какого-то монстра, в серьёзное, нешуточное орудие процесса полового размножения, готовое к действию. Как подсолнух, он устремлял свою зудящую головку к неведомому, но очень яркому и горячему солнышку.
Определение "юношеская гиперсексуальность" меня нисколько не утешало. Да-с, сейчас описывать эти проблемы позднего тинэйджера немного забавно и грустно, но тогда, в 1984-м, мне было только мучительно стыдно, досадно, душила злость, хотелось кого-нибудь убить, etc.
Ясно же было, что мне нужно просто познакомиться с девушкой. Познакомиться по-настоящему, для отношений. Казалось бы, чего проще? Я был среднего роста, хорошо сложён, хоть и не атлет, нормально питался, не красавец, но и не имел ничего уродливого или отталкивающего в чертах лица, успешно учился в мединституте, неглуп и не зануда. Золотая середина...
Но те год-два, когда стоило начинать интенсивно общаться с противоположным полом, мною были, увы, упущены. Первый, второй и почти весь третий курс я занимался только учёбой, чтением, музыкой, рисованием, мечтал черти о чём- всякой, короче, фигне в духе нетрудовой аристократии, держался всегда один и почти не общался со сверстниками вне института, и ничьём обществе не нуждался. Получалось, что я свои лучшие годы просидел в каком-то подполье. Теперь нужно было из этого подполья выходить.
Надёжных друзей, которые могли бы помочь в столь деликатном деле, у меня не было, пришлось действовать самому- без подготовки, без разведки, без опыта- как говорится, с кондачка.
Девчонки с нашего курса уже все были как-то пристроены- у всех были парни, а то и женихи, кое-кто уже повыходил замуж. Свободными были только уже некрасивые, "пожилые" старше 24-х лет, вроде Светки Олефиренко, с которыми возможна была только дружба, и ничего, кроме дружбы.
Я попытался обратить свои взгляды на первокурсниц с педиатрического факультета- у нас, у лечебников, всегда существовало гордое предубеждение в своём "врачебном" первородстве и превосходстве над "педиками". Ребят там было мало, а девчонки, считалось, только спят и видят, как бы познакомиться с мужественным "лечебником". Даже странно, до чего глупа, доверчива и податлива пропаганде бывает юность. Я стал крутиться на кафедрах младших курсов- в анатомичке, в физическом корпусе, в читальном зале библиотеки, которую в основном посещали самые желторотые. Мне казалось, что я, доучившись до четвёртого курса, стал эдаким расслабленным ветераном и скромным, в меру, дважды героем. Прикинусь дурачком-ровесником, а потом... Вроде персонажа детского фильма "Зимородок"- там все думают, что герой- всего- навсего школьный учитель, но потом пионеры, чувствующие неладное, раскапывают, что учитель-то в юности партизанил и даже спас свой партизанский отряд, выведя его какими-то тайными тропами, стал в родных краях героем легенды. "Никто не забыт, ничто не забыто". Или "Зорро", например. "А, так это вы, господин губернатор"... Или бессмертное- "Спокойно, господа. Я- Котовский"!
Но завязать отношения с какой-нибудь смирной и симпатичной младшекурсницей мне не удалось. Сами посудите- если вы пришли на кафедру или в библиотеку учиться, вся трясясь перед завтрашним зачётом по железам внутренней секреции, и вдруг к вам подваливает какой-то белобрысый хмырь со светским разговором, из которого ничего не следует, кроме того, что его зовут Саня, он лечебник с 4-го курса, страшно скучает, вы ему невероятно понравились и он ужасно хочет узнать ваш телефончик- что вы ответите дураку и нахалу?
И действительно- верных и более опытных друзей, с которыми можно было бы "снять" кого-нибудь ненавязчиво, у меня не было, а одиночка, активно завязывающий разговоры, не мог не выглядеть подозрительно. Во-вторых, жадное желание близости и полное отсутствие опыта было написано у меня на прыщавом лбу, что само по себе не могло не отталкивать. В, третьих, я не был "фартовым" или "козырным", что называется, молодцем- тем, который может прокатить на машине, сводить в ресторан, свозить на недельку на ЮБК или в Москву-Ленинград-Ригу, помочь достать "фирменные шмотки".
Вот так, помочь мне некому было. Приятелей было пол-института, а настоящих друзей не было. В компаниях, в которых проводила время наша молодёжь, я тоже не появлялся, на дискотеки в общежитиях лечфака не ходил. Заслужив полупрезрительную клички "Белошвейка" и "книжный червь".
Несмотря на то, что моё убеждение в том, что столь насущная потребность в подруге не может не остаться неудовлетворённой, по закону природы не может, что одна сила моего желания поможет сформировать события в желанном для меня русле, что я непременно окажусь в нужное время в нужном месте- весной ничегошеньки у меня не вышло.
Ничего не происходило. После нескольких моих фраз девчонки либо сами сбегали, либо откуда-то нарисовывались их парни, недружелюбно спрашивали "ну, шо"? После 25 или 30 попыток мой энтузиазм стал иссякать.
"Наверное, я просто лишён такой способности- нравиться женщинам,- пришло вдруг мне на ум.- А что, люди ведь все разные. Кто совершенен? "Одних змия воспоминаний, других раскаянье грызёт..." - как в "Сценах из "Фауста":
...вся тварь разумная скучает-