Только человек из города, обитатель блочной пятиэтажки способен оценить всю прелесть пробуждения не совместно с человеческим муравейником, под шум машин, лязг троллейбусных дверей и хрюканье унитаза за стенкой, а частным образом и в горной тиши, не нарушаемой воплем будильника, призывающего к рабскому труду. Нет ничего страшнее наемного рабства, отравляющего кровь тысячами серых утр, занятых у жизни безвозвратно в обмен на кусок хлеба и право перейти в следующее, наемное утро. О, великие утописты человечества, певшие счастье свободного труда - ваши голоса утонули в грохоте будильника. О, Коммунизм! Где заблудился ты, по каким дорогам бродишь с нищенской сумой, полной несбыточных обещаний? Доколе будешь ты, о, Капитал, испытывать терпение наше? - Доколе надо, дотоле и буду, - ответил он вслух за Капитал, спрыгивая с дивана. День начинался великолепно. Любой день начинается великолепно, если ты сам выбираешь себе работу и если не перепил вчера и не кончил плохо.
Сегодня он решил начать перенос романа на бумагу, а утро отдать переносу мусора на задний двор - обязательства, взятые на себя без принуждения - священны, если хорошо оплачиваются.
Полюбовавшись восходом солнца с чашкой кофе в руке и отметив, что уже подмораживает, он отправился в подвал, где работал всю первую половину дня, не позволяя себе думать ни о чем, что касалось колодца. Он знал, что тайна либо выведет его на новый уровень бытия, либо расплавит его мозги, а потому нагружал мышцы, разгружая нервную систему в предчувствии будущих перегрузок.
“Человек, который проживает жизнь, подобно растению, чтобы бросить семя и уйти в землю - есть трава. Человек, который проживает жизнь в уверенности, что он есть тело, сражаясь с другими телами и в ужасе перед смертью тела - есть демон. Человек, который проживает жизнь, смиренно удовлетворяя потребы тела и не ведая о смерти, подобно животному - есть жертвенное животное”.
Так начал он роман.
“Как вверху, так и внизу. Каждый человек - это звезда. В небе звезды ходят по путям своим, не пересекаясь с другими звездами, пока сильны. Если звезда теряет силу, то сходит с пути своего и сталкивается с другой звездой или прекращает движение, останавливается на пути своем и угасает. Небо отражается адом на Земле, где демоны умирают мучительной смертью, топча траву и питаясь животными, чтобы снова родиться и повторить круг, а немногие человеки стоят на вершинах духа, между Небом и Землей. Как вверху, так и внизу. Каждая звезда - это ангел небесный в неисчислимой рати Небес, это Силы, Престолы и Власти в иерархии иерархий и несметной иерархии Всевышнего. Когда в гармонию Вселенной вошел грех и ангелы стали сражаться друг с другом, то, пребывая на Небе, они начали падать сквозь Сферы Небес, оставляя свое присутствие в каждой из них, ибо нет Времени на Небесах. Они теряли блеск, пока не стали плотью в Восьмой Сфере Земли, пребывая Везде, ибо нет ни прошлого, ни будущего, ни верха, ни низа, ни спереди, ни сзади, но все пребывает в точке Здесь и Сейчас - в уме Всевышнего. Человек из праха - это ангел небесный, наказуемый по воле Всевышнего, по мере греха своего и в соответствии с местом в небесной иерархии - как трава, как демон или как животное. Но нет ни греха, ни воздаяния, ни порока, ни святости - ибо ничего не происходит вне воли Всевышнего, которую не дано знать ни человекам, ни ангелам. Каждый человек - это ангел, каждый ангел - это звезда, каждая звезда - это дух, пребывающий во Всевышнем и не имеющий отдельного существования. Война идет по воле Всевышнего. Цель Войны - Совершенство. Цель Совершенства недоступна никому, кроме Того, Кто Сам есть Совершенство. Не было Святости до того, как явился Порок. Они нуждаются друг в друге, чтобы существовать, а их существование есть Творение, стремящееся к Совершенству. Совершенствование в Добре или во Зле - это единый путь ко Всевышнему, двойственность которого иллюзорна. Истинный Грех - это нежелание совершенствоваться, отказ следовать воле Всевышнего. Он удерживает человека в аду - в состоянии травы, демона или животного. Воистину греховен тот, кто не желает идти ни по какому пути, воистину велики его мучения, его волочит потоком жизни, его бьет о камни и скалы, враги одолевают его, ядовитые гады язвят его тело - это Господь, в неисповедимой благости Своей, дарует ему испытания, чтобы наставить на путь. Долг человека, которому Господь открыл истину - это помочь ближнему своему, ибо никто не может освободиться в одиночку и тот, кто остановился наедине с гордыней своей, с великим трудом взобравшись на вершину духа, будет сброшен вниз рукою Господа и повторит свой путь снова и снова. Возлюби ближнего своего, отдай ему последнюю рубашку, омой его ноги. Или возненавидь ближнего своего, ограбь его, сорви плоть с его костей - и то и другое твоей рукой творит Господь, дабы вразумить одного - добром, другого - злом. Но будь последователен, следуя по пути, а не стой посредине, творя одной рукой - благо, а другой - зло, по своему разумению, ибо не тебе решать, что есть - зло, а что - благо”.
Он отбросил перо и ошеломленно уставился на написанное. Он не собирался писать ничего подобного, задумка была совершенно иной. Откуда это взялось? Какая это, к черту, готика и какой турист будет читать такую белиберду? Он просмотрел текст, потом медленно перечитал еще раз и, неуверенно усмехаясь, откинулся на спинку кресла - неожиданно ему понравилось. Что-то в этом было. Разумеется, не было ни грана философского смысла в этой псевдооккультной и небезопасной игре философскими категориями. Но взяв на выбор любой отрывок из Фихте или Сенеки или продравшись сквозь дебри Кьеркегора, легко можно было обнаружить, что на выходе они имеют - пшик. Пшика на выходе не имела философия Ницше, на выходе она имела - взрыв. Потому что старина Ницше, будучи филологом, а не философом, сумел довести давление идей в русле своей великолепной прозы до такого эмоционального уровня, что оно выстрелило философским камнем и пробило изрядную брешь в здании тогдашней цивилизации, несмотря на общеизвестное безумие самого автора. Форма, приближаясь к совершенству, становится содержанием. Смысл, сам по себе, не имеет никакого смысла, смыслом может послужить все, что угодно. Из пушки можно выстрелить даже дерьмом - и получить весомый результат. Марксисты не грызли гранит марксова “Капитала”, который можно взять только динамитом. Поэтическая строчка из “Песни песней” коммунистов, - “Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма”, - вот что швырнуло кирпич “Капитала” в витрину буржуазного благополучия.
Текст, появившийся неизвестно как и теперь лежащий перед ним, мог иметь свой смысл именно в своей псевдорациональной бессмыслице, как заклинание, вводящее в сумеречную зону готического романа. “Не заклинить бы самого себя”, - усмехнулся он, раздумывая о том, из каких темных углов подсознания выполз этот змеиный кадуцей черно-белых понятий, и понятия не имея, как набросить на него одежки бульварного “ужастика”. Но, утешив себя тем, что писать плохо намного легче, чем писать хорошо, он решил прерваться на чашку чая. Чай плавно перетек в рагу из баранины, рагу потребовало рюмки коньяку, окончательно залившей творческий огонь и через пару часов он сидел у порога, подобно подсолнуху, подставляя лицо лучам заходящего солнца и бездумно предаваясь растительным удовольствиям сытой плоти. Но демон, живший в его сердце, снова свистнул бичом и погнал его по кругу, как лошадь на корде. В сумерках он вернулся в дом и, не зажигая света, опустился в кресло, глядя на четыре предмета, ждущие на алтарной плоскости стола - книгу, пистолет, нож и серебряную фляжку. Жертвенное животное скулило в нем, желая вернуться к лопате и простым радостям простого труда, трава дрожала, почуяв холод иного пространства, а демон хлестал бичом, загоняя обоих во вход, образуемый магическим тетрактисом. Человек протянул руку и взял серебряный фиал - как ключ от двери в тайну.
В этот раз эликсир имел ночной аромат цветов, увядающих под луной на кладбищенских могилах.