Иван Михайлович разлил и первым взял рюмку.
— Теперь за тебя, Петр Васильич.
— Нечего за меня пить, — отрезал Петр Васильевич.
— Нет, ты как хочешь, а я за тебя выпью, — решительно сказал Иван Михайлович. Он уже был влажен и красен. — Ты мне жизнь спас.
— Ну, вспомнил…
— А я никогда и не забывал, Петр Васильич. Твое здоровье… ваше здоровье, товарищ подполковник! То есть… — Иван Михайлович погрустнел, и глаза его посмотрели куда-то вдаль, — …товарищ лейтенант…
Петр Васильевич с не очень довольным видом взял свою рюмку.
— Твое, товарищ боец… ну вот, еще вставать! Отставить!
Они чокнулись, выпили, закусили… Теперь сидели молча, в тишине — слышно было часы. Во дворе вдруг взвыла метель. Иван Михайлович оглянулся и посмотрел на окно, за которым ничего не было видно.
— Да-а… Как вспомнишь… на снегу, тулупов нет, перчатку снимаешь — пальцы к винтовке липнут… И как это мы могли, Петр Васильич?
— Молодые были, Ваня.
— А ведь ты мне тогда старым казался, Петр Васильич. Тебе ведь уже тридцать было, а мне девятнадцать. Подумать только — девятнадцать!…
“А ведь я тебя тогда чуть не застрелил, — вдруг ясно подумал — вспомнил — Петр Васильевич. — Ты это понял тогда или нет? Наверное, нет. Вас недавно прислали, и ты побежал. Я ору “назад!”, а вы бежите. Я не выстрелил в тебя, потому что ты в последний момент упал. Наверное, споткнулся. Я выстрелил в кого-то другого”. Вслух он — споря с кем-то, может быть, с этим кем-то другим, в которого он выстрелили пятьдесят лет назад, — сказал:
— На войне уговорами не воюют.
Иван Михайлович вздохнул.
— Какие уж тут уговоры…
— И все-таки мы сломали его! — вдруг яростным шепотом воскликнул Петр Васильевич и стукнул костяным кулаком по столу. — Сломали, Иван! А почему? — Он торопливо, расставив острые локти, полез из-за стола. — Вот подожди, я тебе сейчас прочитаю…
Петр Васильевич подошел к книжным полкам — высокий, седой, уже даже не седой, а с выцветшими до полупрозрачности волосами, в форменных брюках с колом стоящими складками и кителе, висевшем на нем как на вешалке, — и вернулся с маленькой, тоже бесцветной от старости книжкой, в изломанном переплете,.без корешка.
— Наливай, Иван.
Иван Михайлович налил. Петр Васильевич надел очки и раскрыл книжку на первой странице.
Петр Васильевич читал медленно, его голос был хрипл и слаб, но в его ушах он звучал как могучий, раскатистый баритон Левитана.
Петр Васильевич посмотрел на Сталина — и голос его загремел.
Петр Васильевич остановился, поднял блестящие, подрагивающие глаза — и, задыхаясь, кривящимся ртом прошептал:
Иван Михайлович сидел не шевелясь. В окно, завывая, ломилась метель — метель сорок первого года.
— Ну, Иван! — окрепшим голосом сказал Петр Васильевич, дрожащей рукой поднимая рюмку. — За Родину! За — Сталина!…
Часа через полтора Иван Михайлович, огрузнув, засобирался домой. Петр Васильевич его не удерживал: он сильно устал. От этой усталости даже после выпитой водки на душе у него было не покойно, тепло, как еще несколько лет назад, а тоже как-то устало. Старики обнялись, Иван Михайлович ушел, и Петр Васильевич закрыл за ним дверь. Замок громко щелкнул — как выстрелил. И хотя Петр Васильевич давно уже был один, сейчас он остро — необычайно остро для своих притупленных старостью ощущений — почувствовал это: что он остался один — надолго, до 9 Мая, до Дня Победы, когда Иван Михайлович снова придет к нему и они поедут в Парк Горького — и будут как всегда искать свой двести четырнадцатый полк, который до сих пор еще ни разу не находили. А после 9 Мая он опять будет один, до следующего 21 декабря, — потому что на Октябрьские Иван Михайлович почему-то не приезжал. Один, совсем один… Нет, не один — со Сталиным.
“А ведь ты меня тогда — помнишь? — чуть не убил, — думал Иван Михайлович, медленно спускаясь по узкой и грязной лестнице. — Я как увидел пистолет, сразу упал. А на Днепре ты меня спас… — На повороте Ивана Михайловича качнуло, и он крепче ухватился за поручень. — Нюра опять будет ругаться… А как не пойти? Ведь у него никого нет… никого, кроме этого людоеда на стене. Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас… А стихи и вправду хорошие”.
2001