Тяжесть — это хорошо. Тяжесть — это надежно. Даже если не выстрелит, таким всегда можно дать по голове.
— Борис Бритва(Борис Хрен-Попадешь)
Игла Смерти в затылок.
С непривычки слегка перебрал с выбросом некроэнергии. Ему снесло половину черепа, измазав в крови несколько ступеней и часть стены. Завершаем избавление этажа от человеческой грязи. Поднимаемся выше. Чуть приоткрытая дверь из которой, по всей видимости, вышел ныне покойный молодой джентльмен.
Sum 41
Green Day
Offspring
Rise Against
Social Distotion
Misfits
Sex Pistols
Ramones
Плюс, почти полное собрание сочинений Шекли и Желязны. Пацанчик-то был неплохим, по крайней мере в плане предпочтений. Покойся с миром, незаконорожденный воин андеграунда. Даже я при всей своей любви к большей части проявления рок-рубилова и качественной литературы понятия не имел где можно было откопать подобные плакаты и подарочные издания книг.
Занимательное наблюдение, полностью показывающее суть человека. Кроме панковатой личности, зависшей на тонкой грани отделяющей идейного анархиста-неформала от ебучего говнаря, никто не выполз из тесных раковин своих квартир.
Кто-то звонил в мусарню.
Кто-то молился.
Кто-то молча прижался к дверному глазку.
Кто-то спрятался.
Но не вышел проведать что к чему. Ну да, это же не перед соседями или кучкой подростков доминировать по всем показателям, приебавшись к какой-то мелочи. Тут и по ебалу может прилететь.
Люблю эту черту в людях. Они до последнего считают, что пронесет. Типа, а вдруг? Неведомая кара заберет кого-то другого, пожнет всех, кроме их, ведь они — это они, а не остальные. Ибо я — это Я. Со мной в принципе не может произойти чего-то плохого, я лучше, я удачливее и я сильнее. Жалкие мешки крови…
На зачистку всех этажей ушел остаток дня. Мертвецы, по крайней мере я и Костян, неплохо видят в вечернем сумраке, едва-едва разрезаемом неуверенным светом только взошедшей луны. Быстро придрочились, выработав рабочую схему — вурдалак вскрывает дверь, залетает в квартиру и устраивает бойню. Убрал все ограничения на качество получаемой мертвечины и Костян уподобился сломанному комбайну, размазывая кровавые лохмотья по стенам и потолку. Пролитая кровь и миазмы боли делают нас сильнее. Я страховал его, усевшись на холодные ступеньки. Интересно, какая сейчас температура? Тепло или прохлада воздуха несколько терялась на фоне дыхания Смерти, сковавшего мою сердечную мышцу.
Боксер почти обратился. Скинул десяток килограмм веса, но сохранил общие угрожающие габариты. Повезло и тварь, которая из него вылупиться будет немногим отставать от первоначальной версии моего ручного вурдалака.
Я перестал считать на двадцатом трупе. Как же много народа живет в этих бетонных коробках.
Кровь впитывалась в тело Костяна, словно в сухую губку. И я чувствовал, что с каждой темной каплей, в коей смешалась исторгнутая жизнь и зарождающаяся смерть, становлюсь сильнее. Часть силы передавалась мне, наращивая контроль, могущество и возможности. Сухие серые мышечные волокна пластинками пепла налезали друг на друга, облачая почерневшие кости в эластичный панцирь. Смерть текла по венам и нервным окончаниям.
Раньше я думал, что умирать — это страшно.
Я ошибался.
Оказалось, что страшно было жить. Ну или существовать, теперь уже не особо важно.
Костян вгрызается в шею хрипящего пацаненка. Лет пятнадцать, не больше. Он не высасывает кровавый нектар, подобно вампирам. Он циркулярной пилой разрывает его плоть. Кровь брызжет на пол, продавленный диван и красно-желтый ковер, закрывающий часть стены. Homo sapiens судорожно дергается в мертвой во всех смыслах хватке когтей, вошедших между его ребер, снижая шансы на выживание до критических значений.
Хм…
Homo sapiens.
Какая занимательная мысль пришла в мой мозг. Интересно, а мозговое вещество еще хоть как-то воздействует на мое мышление и процесс осознания самого себя? Все же, теоретически на каком-то этапе развития у меня появится не самая маленькая вероятность мутировать в полностью энергетическую сущность, не скованную рамками материальной физики и возможностями телесной оболочки. Сбился.
Технически, я все еще человек. Как и Костян. Но вроде как уже нет.
Я могу считаться новым биологическим видом, до этого не встречаемым в пределах этой версии планеты Земля?
Homo — человек, Sapiens — разумный, если мне не изменяет память. Латынь, однако.
Mors — смерть.
Mortuus — мертвый
Homo Mortuus, а ведь звучит, не правда ли?
Хотя, могут возникнуть проблемы с моей классификацией именно, как биологического существа. Я же по сути колдовской труп. Нет, магия — это наука, пусть и работающая по другим законам Вселенной, но…
Временами меня начинают напрягать такие провалы в хитросплетения философско-научных размышлений. Становлюсь умнее. И да, косяк у торчков нашелся.
Последний этаж.
Сдавленный вопль.
Истошный плач.
Крепкий чувачок, по повадкам то ли вольник, то ли самбист, зажимая окровавленное плечо выбегает из распахнутой пасти квартиры под аккомпонимент отвратительного хлюпающего хруста, ознаменующего сытную трапезу одного хорошо поработавшего вурдалака. Вы знали, что каннибалам не нравятся татуированные люди? От повышенного количества вбитой под кожу краски портится вкус мяса и как его не прожаривай, обязательно на вкусовых сосочках будет оставаться этот мерзкий привкус. Так вот, авторитетно заявляю, что в обществе алчущих свежей плоти мертвецов тотальная демократия и толерантность. Забитую качественными наколками сестру спортика Костян обгладывал, как и обычного человека. Наверное, тут нужно было вставить шутку про вегетарианство и салат из парализованных "овощей", но… проехали. Все же осталось во мне, что-то от живого, трава жестко бьет в мозг, впрочем, вызывая не "вай, какой каеф, ёбана", а странные мыслишки, слабо связанные с привычными логически-следственными связями, протекающими по частой паутине нейронов.
Человек, отринувший все прелести медленного гниения заживо от бухла и дури, не заметив мою тихо смолящую в полумраке фигуру, рванул вниз. Его шатало и вело в сторону. Привалился к стене, не останавливая переставление плохо отзывающихся нижних конечностей. Обдирает старую мастерку об бетонную стену, оставляя на ней смазанное кровавое пятно.
Игла Смерти?
А зачем? Второй некробоец уже встает из лужи собственной крови, скребя когтями по ламинату.
Я чувствую страх спортсмена.
У меня нет власти над живыми, как над мертвыми. Я не могу видеть его глазами, слышать его ушами и осознавать, то что он чувствует, о чем думает.
Но я знаю.
Его липкий страх, истеричная паника и низменный животный ужас, содравший налет цивилизованности с первобытных инстинктов, наслаивается на эффект марихуаны, вводя меня в странное, полусомнамбулическое состояние всеобъемлющей нирваны. Этот страх оседает на стенах и полу невесомой пылью, дабы незримым ветром быть скомканным в сгусток сырого и склизкого нечто, коее забивается под мою шкуру сотней трупных мух.
Он видит трупы. Расчлененные. Выпотрошенные. Освежеванные. Изуродованные.
Он видит потеки крови.
Он видит выломанные двери.
Обглоданные кости.
Обрывки кожи.
Ошметки мяса вперемешку с лентами потрохов.
И от этого ему еще страшнее.
Если твоя психика не сломана до того состояния, когда тебя вообще невозможно напугать или удивить, то будь ты хоть Рэмбо, помноженный на матерого коммандос, стоит безусловному рефлексу, директиве номер ноль желания выжить, чуть разжать когти, стиснутые на твоем трепыхающемся разуме, ты будешь в интеллектуально коматозном состоянии. Ступор. Паника. Непонимание. Суматошное мельтешение. Если ты, конечно же, не Чак Норрис. А причем тут Чак Норрис?
Этот парень, не тот, кто Чак Норрис, повидал много дерьма. Годиков двадцать, взрывной характер, бритый под ноль череп, сбитые костяшки и довольно сомнительные связи. Его определенно нельзя было назвать слабым или бесхребетным… бесхребетным, да, нужно вырвать ему позвоночник. А зачем? Чтобы он был хребетным. Что?
Он ковылял к выходу. Спотыкаясь на ступенях, подскальзываясь в лужах крови. Беззвучный плач с абсолютно сухими глазами, вкупе с адским выбросом адреналина сотрясал его плечи. Он вернется. Он отомстит. Чем бы не являлась эта тварь, он вернется. Вернется и убьет ее самым зверским способом, на какой только хватит фантазии. Рукав мастерки потемнел, отяжелел от крови. Рана не глубокая, широкая, поверхностная. Костян рубанул наотмашь, почти не целясь. Пацанчику хватило реакции избежать более плотного знакомства с маникюром живого мертвеца, грозящего кустарной ампутацией верхней конечности. А еще ему хватило везения или дурости время от времени присовывать своей сестре.
Инцест — это дело семейное, епта.
Ребятки-то были из нашего городского детдома. Гиблое место, квинтэссенция большей части мрачных слухов о том, что может твориться в подобных заведениях. И в большинстве своем оттуда выходят психически сломленные или искалеченные личности. Вроде меня. Шутка. Или нет.
Я не знал их имен.
И не знал истории их жизни, но видя мутными зрачками Костяна интерьер квартиры мог поиграть в Шерлока Холмса. Легкие наркотики, заточенные именно на временное изменение психических принципов работы восприятия мира, неплохо так способствуют развитию раковой опухоли больной фантазии, засасывающей с головой в свое распухшее цветастое нутро.
Хилый, нескладный мальчик и такая же девчушка, немногим старше. Озлобленные на весь окружающий мир волчата, которым уже успели пообламывать только проклюнувшиеся клыки.
У него была она.
У нее был он.
Наверное, это романтично, пусть и с извращенной точки зрения. Если честно, я плохо понимал, что в принципе подразумевает под собой понятие "романтика". Они выжили в аду и не превратились в пустые остовы себя прежних. Не сломались, а лишь слегка треснули и в эти мелкие сколы просочилась порча разврата, пустившая корни на возвышенной привязанности. Они растворялись в объятиях друг друга, силясь хотя бы на жалкие крохи мгновений абстрагироваться от мрачного, жестокого и несправедливого человеческого социума, захлебывающегося гноем собственной неполноценности и сукровицей зарождающейся антиутопии.
У безымянной мадамы в области брюшной полости тускло пульсировала точка еще не рожденного живого существа. Не верьте ублюдкам, выступающим против абортов. В этом сгустке хаотической репликации хромосом не было души, лишь набор питательных веществ, которые загружал в него материнский организм, и сверхновая звезда энергии Жизни еще не оформившейся в полностью функциональный биоробот, бредущий из ничто в никуда. Третья-четвертая неделя беременности, даже живот не увеличился.
У Костяна сорвало чердак. Наглухо.
Чем могущественнее становится низшая нежить тем более она падка на подобные вкусовые извращения. Вампиры смакуют редкие группы крови. Личи наслаждаются соками вырванных из тел душ. А вот старым добрым трупоедам приходится окунаться во все тяжкие куцей ритуалистики, завязанной на голод и вмонтированной в подкорку их иссыхающих мозгов.
Вурдалак не вырвал ей конечности вместе с суставами, чтобы она не убежала. Он же не долбоеб. Нет, конечно, долбоеб, но не настолько, чтобы позволить настолько лакомому кусочку так быстро свалить от его гастрономических наклонностей, истеча кровью. Не рожденное, невинное дитя кровосмешения. Подобное идет далеко не по настолько выгодному курсу, как пиздюк на третьем, но…
Кто я такой, чтобы мешать кому-то нормально пожрать?
Девушка брыкается, извивается под тушей немертвого, захлебываясь ужасом, колотя кулачками по угловатой костяной броне и истекая мочой. Когти почти нежно входят в ее бока, чуть ниже ложных ребер. Стройное подтянутое тело, облаченное лишь в фривольный топик и домашние лосины, выгибается от боли. Серебристая бусинка пирсинга в пупке тускло подмигивает в желтоватом свете ламп. Темные струйки крови измазывают бархатистую загорелую кожу, стекают на бежевую плитку пола.
Пацанрок колотится в заваренную дверь. Что-то бессвязно орет.
Интересно, через сколько сюда подвалят доблестные стражи правопорядка?
Спустя столько мертвецов, павших от лап моего вечноголодного дитя, я способен контролировать несколько десятков подобных ему существ. И согласитесь, это впечатляющая сила. Даже десять вурдалаков или упырей в техногенном будущем, когда уже изобретен огнестрел, но нет лазерной пушки и постоянных колоний на других планетах, это довольно неплохо.
Знаете почему общественность боится террористов из разряда тех, что с восхвалением своих богов подрывают все и вся вокруг? Ну, помимо того, что в большинстве своем огласка их существования в средствах массовой информации тесно завязана на куче трупов и обгорелых остовов зданий?
Цивилизованные люди боятся их.
Боятся не только умереть от их рук, а боятся именно осознания того факта, что кто-то другой может добровольно помереть. И не в окружении обдолбанных афродизиаком шлюх, загнувшись от передоза виагры на второй неделе лютейшего секс-марафона, а растворившись на простейшие химические соединения в неукротимом пламени взрыва.
Львиная доля людей из стран первого и второго мира отвыкла от насилия, не домашнего, ручного, когда ты выбиваешь жене и детям зубы, или когда копы ломают резиновыми дубинками ребра. От настоящего, первобытного насилия. Жестокость ради жестокости. Кровь ради крови.
Они видят его по телевизору, читают о нем книги, играют в игры и видят по новостным каналам. Они представляют его как нечто абстрактное, огороженное лживо-надежной скорлупой привычного быта.
Какое чувство у вас вызывает тот занимательный факт, что в пределах африканского континента с ржавыми, давно списанными со складов развалившегося СССР, автоматами Калашникова по раскаленным пескам бегают мальчики и девочки, возрастом от пяти до пятнадцати лет. И у каждого из них за плечами собственное кладбище. Они не знают цену жизни, ибо родившись в дерьме, ты скорее всего и подохнешь в этом дерьме, так и не глотнув воздуха свободы и справедливости. И они будут убивать дальше. Снова и снова. Раз за разом, покуда уже кто-то другой не нажмет неправильно сросшимся пальцем на спусковой крючок. Затвор выплевывает пустую гильзу. Пуля срывается со своего ложа и ввинчивается в его череп, с корнем вырывая жизнь из тела.
Когда это кто-то рассказывает или показывает, максимум что проскользнет по вашим извилинам — это смешанное чувство осознания тщетности бытия и того, что вы не сказать, что прям уж так хуево живете. Но в большинстве своем… похуй.
Совсем другое дело, когда ЭТО появляется в непосредственной близости от твоей жизни.
Смоделируем гипотетическую ситуацию.
Нью-Йорк.
Москва.
Берлин.
Париж.
Лондон.
Плевать какой город.
И в нем возникает идеально скоординированная группа личностей, которые не боятся смерти. Они могут выцарапать человека из бронежилета и выблевать плохо переваренные остатки его селезенки в пробитую каску. Они могут идти на пулеметы, без страха, без сомнения. И если на них смотрят глаза мелкашки, а не крупнокалиберных огнестрельных аргументов, то им будет как-то поебать на очереди в упор. Разрядить весь рожок в брюхо, и если вурдалак довольно вкачан, то без перекрутки позвоночного столба в костяную пыль, он продолжит убивать. А если его поднял профессиональный некромант, то прямое попадание осколочно-фугасного снаряда лишь умножит количество проблем, разделив одно жаждущее плоти тело на сотни ошметков, истекающих самой тьмой, забивающейся под противогазы и защитные костюмы, разъедая мясо до самых костей.
Внимание, вопрос. Сколько они успеют положить народа?
Он не видит, как за его спиной из полумрака разбитых лампочек, жалко болтающихся под потолком на перекрученных проводах, выползает густая тень. Она шире и выше его. Мощнее, толще. Опаснее.
Два едко-красных окурка зрачков вспыхивают неутолимым голодом, когда когтистые клешни сжимаются на его глотке. Они сдавливают ее с силой гидравлического пресса, сминая кадык, гортань и скрипя шейными позвонками. Обмякшее тело мешком валится на грязный, заплеванный пол.
Он был еще жив, когда нечто, выползшее из первобытного страха человеческого нутра пред неизвестностью мрака, начало обгладывать его лицо.
Парень боролся.
Вся его жизнь была борьбой. За жизнь, за сестру, за деньги, за власть.
Зависнув на грани, отделяющей жизнь от смерти, он продолжал бороться, чувствуя, как кривые клыки сдирают с его щек и скул теплые кусочки кожи. Как кровь стекает по шее. Как высасываются глазные яблоки.
Несколько секунд, растянувшихся до состояния вечности.
Упырь был голоден.
Очень голоден.
Черепная коробка с влажным стуком соприкасается со стеной. Темное пятно на бетоне, слипшиеся от крови волосы.
Парень перестал бороться после третьего удара.
Упырь… допустим Боксер, чем не имя, разворотил кровавое месиво его головы тупыми толстыми когтями — огрубевшими ногтевыми пластинами, сросшимися с лишенными плоти фалангами пальцев.
Кровь.
Кости.
Мясо.
Мозг.