Айзек приехал, когда руины центра Брессон остыли, и жирная черная сажа плотно укрыла бетонные обломки.
Вокруг центра желтела сетка лучей оцепления. Айзек смотрел на них, склонив голову к плечу, и вспоминал застывшие слайды, развешанные по стендам в образовательных конвентах. Тогда любили повязывать на место преступления желтую подарочную ленту. Такой странный атавизм, ведь ленту легко перерезать или просто приподнять.
А это место охраняют. Так охраняют, будто здесь что-то ценное есть, а не остывшие камни, из которых свисают сосуды рваных проводов, и память о мертвых людях в хрустящих черных мешках. Айзек знал, что большинство мешков увозили почти пустыми, и много бумажных контейнерных гробов пустыми поедут в крематорий. Хорошо, что Поль отправил его одного — не нужно ни перед кем притворяться. Есть только грязные камни, черное небо и между ними холодные воспоминания, изрезанные золотом. Поганое местечко. Поганый денек.
Айзек поправил отражающую маску, проверил активность анонимного модуля на браслете — Дафна думает, что он сидит в кафе в соседнем квартале. Потом быстро огляделся, достал из кармана черный поблескивающий шарик. Подбросил на ладони, поймал. Подбросил снова. На третий раз шарик завис в воздухе и обиженно застрекотал. Заметался, пытаясь снова прижаться к перчатке. Айзек быстро сжал кулак и убрал руку за спину. Камера с недовольным жужжанием скрылась в темноте.
Айзек усмехнулся и сел на обломок бетонной плиты, который почему-то не оцепили.
«Ищи-ищи, — подумал он. — Не самому же мне копаться».
Было время подумать. Айзек очень нужно было подумать, и хорошо, что можно сделать это в одиночестве. Поль даже Арто отключил на всех его устройствах, а камера была старая, с ручным управлением и без подключения к сети.
Из маски со скрипом выдвинулись окуляры, и изображение наконец-то начало загружаться. Айзек разжал кулак. Начертил в воздухе спираль. Зеленая точка камеры у соседнего угла повторила движение с небольшой задержкой. Он нахмурился и резким движением начертил прямую линию на ладони. Камера двинулась к развалинам.
Неудобно. Это все было ужасно неудобно. Видела бы его матушка, дорогая его матушка, которая учила, что любая работа заканчивается, когда появляется запах гари.
Хенде Шаам как никто умела чувствовать запах гари до того, как что-то загорится. Айзек позволил себе на мгновение прикрыть глаза, потеряв из вида камеру. Его мать была черноволосой и синеглазой, самой красивой из потомков Абрахама Шаама, Айзек в это твердо верил. Как и в то, что Абрахам Шаам был претенциозным мудаком, который умудрился заработать столько денег, что Айзек в одной строчке столько нолей никогда не видел, а потом просрать все буквально за день. Абрахам Шаам был талантлив, правнучка его четвероюродной племянницы Хенде была сказочно красива, талантлива и мудра, а он, Айзек, просто дурак, который не слушался свою талантливую и прекрасную мать, да не забудется вовек ее имя.
Он открыл глаза, и камера снова ожила. Айзек мягко повел рукой, пропуская ее под лучом у самой земли, а потом заставил резко взлететь.
Поль был в ярости, когда Арто сказала, что центр взорвался. Айзек никогда не видел его таким злым, и никогда не видел Арто такой злой, а уж такую-то злобную тетку специально будешь искать — не сыщешь.
Он щелкнул пальцами, заставив камеру упасть за секунду до того, как лучи распались облаком золотого тумана. Как паршиво, хоть бы линза не поцарапалась.
Но это вовсе не значило, что Поль злился по-настоящему. Айзек несколько раз прогонял записи с его особо экспрессивными выражениями через различные анализаторы, и погрешность всегда составляла около 30 %. То есть Поль злился с вероятностью в 70 %, а остальные результаты неровно дрожали по шкале от притворства до самообмана.
Туман снова сгустился лучами, которые теперь изменили узор. Айзек вздохнул и аккуратно повел камеру к черному разлому, из которого торчали ржавые арматурные ребра. Если Арто все правильно показала, взрыв произошел где-то здесь.
… Вот Арто действительно злилась, в этом Айзек почему-то не сомневался. Ему нравилась Марш — так редко можно встретить человека, который так искренне всех ненавидит. Матушке бы она тоже понравилась. Хенде Шаам говорила держаться к злым поближе, потому что где добрый теряет голову, злой не находит ничего нового. Айзек и держался. Сейчас это было особенно важно, потому что Поль хотел знать, кто взорвал центр.
Изображение было мутным и отсвечивало зеленым — был такой дурацкий эффект в старых камерах. Айзек видел только трещины, обломки и темные пятна. Поль разрешил ему снять место взрыва и вернуться, но он очень просил попытаться найти остатки взрывчатки, которые могли пропустить саперы. И Айзек очень не хотел возвращаться с одними только записями, ведь матушка еще говорила, что держаться близко к злым лучше только тем, кто умеет никого никогда не злить. Злить Поля Волански совсем, совсем не хотелось.
Это Марш показала ему пауков. Поль согласился помочь ей восстановить память, достал для нее базы из центра переселения, вытянул из них обрывки ее воспоминаний — неудаленные записи, какие-то выписки. Айзек не знал, что она ищет, да ему и неинтересно было. Знал, что Арто отдала Полю чертежи паучков, которых он собирался использовать.
Но кто-то нашел их раньше. И Поль очень хотел знать, кто.
Айзек вспомнил, как умирал Ульф Алай, и тряхнул головой, чтобы сбросить воспоминание. Хуже всего была оглушенная рыбьей костью Дафна. «Так держать, вы почти достигли рекордного физического показателя!». Кажется, она ему даже ачивку выдала — плюшевого енотика с табличкой «Новый горизонт». За самый большой разрыв между физической активностью в прошлом и текущем месяце по данным пульсометра.
Пульс у Алая и правда был учащенный.
Это Арто придумала не выключать Дафну. Это она снимала его показатели. Айзек не хотел знать, что эта парочка, Поль и Марш Арто сделают с тем, кто взорвал центр Брессон, но собирался сделать все возможное, чтобы они нашли этого человека.
Потому что вчера отсюда увезли слишком много пустых мешков. И потому что Айзек не хотел, чтобы они обратили внимание на кого-нибудь еще.
В темноте под окулярами зажглась зеленая точка — автофокус камеры нащупал что-то подходящее. Айзек постучал по кончикам пальцев, командуя камере замереть — будто аплодировал ей за находку. Вытащил из кармана мобильный контейнер. Нужно было аккуратно провести его к камере, чтобы он не задел оцепление…
Шов перчатки задел боковой сенсор контейнера. Айзек не успел сжать ладонь — контейнер с визгом метнулся прямо к камере, на мгновение разметав золотые лучи полыхающими в темноте искрами.
Айзек успел только судорожно глотнуть теплого воздуха и закрыть глаза.
Он не успеет сбежать. И когда карабинеры станут допрашивать его под анализаторами — он все скажет, о чем будут спрашивать, и остается только активировать Арто, чтобы сказала Полю, чтобы придумала, что делать остальным…
Ничего не случилось. Лучи переливались над руинами центра, а серебристый контейнер деловито рылся в холодной саже длинным щупом, собирая остатки паука. Камера недовольно подмигивала ему двумя лампочками — у старых камер были слабые батареи и маленькая память. Камера устала и хотела есть, а контейнер уже не стрекотал, а утробно жужжал, нагруженный обломками.
Айзек оторопело смотрел на них и даже не вспомнил, что по такому случаю сказала бы его матушка.
Место взрыва никто не оцепил. Он мог спокойно пройтись по руинам, мог руками собрать любые обломки и рассовать по карманам.
Что это? Халатность? Или взрыв никто не собирается расследовать?
У тошноты был металлический привкус. Это была такая дрянная мысль, что лучше бы ей вообще никогда не приходить ему в голову.
Поль будет в ярости. А вот Арто, пожалуй, будет в восторге.
Айзек не знал, какая мысль была ему отвратительнее.
…
Клавдий раздраженно отмахнулся от назойливо-писклявого медицинского дрона. Нужно было подойти к какому-то там отсеку, чтобы получить укол снотворного и успокоительного, нужно было следить за показателями здоровья и соблюдать рекомендации, а еще следить за эмоциональным фоном, но теперь-то ему было совершенно на это наплевать.
Ему разрешили остаться с Тамарой. Пока не пройдет «первый стресс», пока не подействуют усиленные лекарства. Через несколько дней ему придется уйти из центра Дерека Лаффа — такого же, как центр Лоры Брессон, только здание было синее с белым, а не белое с синим.
Такого же ненадежного, уязвимого и хрупкого. Придется оставить Тамару здесь. А Полю Волански придется очень постараться, чтобы обойти две пломбы на его профиле — свежую, ту, что поставили карабинеры и ту, что он поставил сам.
Тамара спала лицом вниз, на самом краю кровати. Спала, потому что Клавдию пришлось самому поить ее снотворным — его рейтинг продвинулся на несколько пунктов за осознанное поведение в стрессовой ситуации. А он просто не мог иначе — Тамару все равно бы заставили. Никому не было дела до того, что она теперь боится спать. Что она разминулась с собственной смертью только потому что ее виртуальная помощница — и помощница Поля Волански — зачем-то ее разбудила.
Тамаре сказали, что это была случайность. Ошибка, и никто никогда больше не взорвет дом, в котором она будет спать, но Клавдий видел, что Тамара не поверила. Она так посмотрела на него — искала поддержки. Клавдий должен был кивнуть. Должен был сделать уверенное лицо, такое, как тысячу раз рисовал чужим аватарам в модуляторе. Но не смог, потому что и сам больше в это не верил, а соврать у него не получилось.
Он потянулся, чтобы дотронуться до нее и запоздало пообещать, что все будет хорошо, даже если она не услышит, но уронил руку и только погладил кончики распущенных светлых волос.
Плохо будет, если Тамара сейчас проснется.
Но она обязательно проснется потом, потому что ее помощница зачем-то пошла против базовых алгоритмов.
Клавдий вышел в коридор — бежевый, весь в слепых окнах погасших экранов — и растер ладонями лицо.
— Аве, Арто, — позвал он.
— Решил «спасибо» сказать? — хрипло отозвалась она.
Марш стояла напротив него, подключившись к ближайшему транслятору. В коридоре было тепло, но она куталась в мужскую черную куртку на меху.
— У тебя проблемы с синхронизацией? — глухо спросил Клавдий. — Ты не считываешь температуру?
— Твое какое дело?
— Я могу помочь с настройкой.
— Не мне помогай, — огрызнулась она. — Этому… с курами. Ему помоги.
Она потянула из кармана серебристую трубку — дешевую, старомодную, кажется даже без автоматического фильтра для смолы.
— Не надо курить в больничном коридоре, — попросил Клавдий. — Давай выйдем на улицу.
— Ты хочешь вывести меня на улицу, чтобы я могла выкурить нарисованную сигарету? — усмехнулась она. Но трубку в карман убрала.
— Может, я тоже хочу сигарету, — равнодушно сказал Клавдий.
— Ты не куришь. Тебе Дафна запрещает.
— Прошлые семнадцать лет я не курил, — согласился он. — Идем.
Он не удивился, когда Марш, вместо того чтобы исчезнуть и появиться у входа, медленно двинулась вдоль всех доступных трансляторов. Она появлялась, мигала и пропадала, но Клавдий всегда слышал ее шаги — стук тяжелых ботинок по мраморному полу.
Сад был окутан имитированным туманом. Клавдий знал, что это синтетический пар из удобрений и отдушек, которые усиливают запах цветов, но ему нравилось думать, что это солнце нагревает остывшую за ночь землю. Почему-то солнца он тоже больше не боялся.
Клавдий остановился у куста, усыпанного разноцветными цветами разного размера. Какой-то садовый мутант, который пытается угодить сразу всем. Пахли цветы апельсиновым драже.
— Спасибо, — сказал он, не оборачиваясь.
— Не за что, — выплюнул скрытый динамик где-то вдалеке.
— Ты можешь подключиться к моему браслету, — предложил он. — Я могу тебя установить.
— Как хочешь.
Он огляделся. Марш стояла на больничном крыльце, опустив лицо в воротник. Рядом с кустом не было транслятора.
— Аве, Дафна. Установи помощника «Арто».
— Предоставить расширенный доступ? — неодобрительно спросила Дафна.
— Да, — пожал плечами Клавдий.
Все равно Марш не найдет ничего, что можно использовать против него. Если она умудрялась следить за ним столько времени, доступ к его контактам точно ничего для нее не изменит.
— Спасибо, — повторил он, когда она появилась рядом. — Я не знаю, почему ты так поступила, но рад, что у тебя нашлись причины.
Достал из кармана стеклянную трубку. Четыре раза прокрутил черный мундштук, увеличивая дозу никотина.
— В ваших рекомендациях… — взволнованно начала Дафна.
— Заткнись, — ласково попросил он. — Отключить официальные голосовые уведомления.
— Теперь она будет штрафовать тебя молча, — заметила Марш.
Клавдий пожал плечами. Он смотрел, как она запрокидывает голову, выпуская слишком плотный дым во влажный, пропахший синтетической отдушкой воздух, и почему-то от этого становилось спокойнее.
— Почему тебя создали?
Дым проваливался в легкие, словно глотки тумана — прозрачный, холодный и безвкусный, совсем не похожий на теплую горечь, которую он помнил.
Он покрутил мундштук еще трижды, а потом между ним и стеклом трубки вспыхнул красный ободок. А дым остался таким же.
— Потому что у Элен Арто была лицен…
— Нет, — перебил он. — Почему человек, который тебя оцифровал, пошел на это?
— Потому что он меня… — она осеклась. — Не отпустил.
— Рихард Гершелл — эмигрант из Младшего Эддаберга, верно? Он твой отец? Ты умерла там, в Младшем городе, или он не смог забрать тебя с собой?
Марш улыбнулась. Черный меховой воротник делал ее лицо еще бледнее. Неэтичный воротник, слишком достоверно имитирующий настоящий мех. Улыбка у нее была безмятежной и светлой. Разгладились едва заметные морщинки, а в вишнево-алых глазах зажглись теплые рубиновые искры.
Конечно, он ее отец. Может, дядя или старший брат, но скорее отец. Фамилия ничего не значит — она могла взять материнскую, или зарегистрировать официальный псевдоним. Они с Гершеллом даже были чем-то похожи на тех записях, что Клавдий успел найти.
Теперь-то он понимал, зачем этот человек пошел на это. Вчера, в аэрокэбе, когда Клавдий поверил, что Тамары больше нет, он сам подумал об этом. Оцифрованное сознание, идеально синхронизированный аватар, подобранные алгоритмами реплики — этого никогда не будет достаточно, но это лучше, чем вечное молчание.
Он знал, почему вечное молчание лучше, но мысль, малодушная и черная, на несколько мгновений поглотила его целиком. Но Тамара была жива. А Марш Арто — жива?
— Почему куратор не сказал господину Гершеллу, что не стоит тебя создавать?
— Господин Гершелл убедил его, что я буду полезна об-щест-ву, — она все еще улыбалась, и улыбка все еще была светлой. А потом улыбка дрогнула в уголках ее губ. Сломалась, потянула их вниз. — Он такой… добрый. Единственный добрый человек, которого я знаю. Это… его куртка… память о его куртке… а я ведь только… только хотела, чтобы у него все было хорошо.
Анализаторы убежденности ничего не могли подсказать, но Клавдий столько работал с аватарами и их мимикой, что не сомневался, что она говорит искренне. Насколько искренне может говорить программа. Он ведь знал, как она выглядит изнутри — знал, как выглядит ее код без визуализатора, знал, какие алгоритмы она использует, чтобы подбирать слова, которые говорит ему. И все равно не мог отделаться от чувства, что говорит с живым человеком. С уставшей, почему-то очень озлобленной женщиной, которой он благодарен.
— Мне очень жаль, — искренне сказал Клавдий.
— Если бы я могла — влепила бы тебе репорт за неуместное озвучивание травмирующих речевых штампов, — оскалилась она.
— Жаль, что не можешь.
Она поморщилась и отвернулась.
— Какой на вкус концентрат у тебя в трубке? — спросил он.
— Горький. Маслянистый, очень плотный, с послевкусием гари… в Младшем Эддаберге дешевые концентраты выпускали без ароматизаторов и нейтрализаторов. Иногда от них болела голова, как от алкоголя. Очень неэтичный концентрат, у вас такие не одобряют.
— Нужно смешать твой неэтичный с моим слишком этичным, — усмехнулся Клавдий. — Может, вышел бы толк.
— Вышла бы почти безвкусная дрянь с навязчивой горечью. Ты… ты будешь заканчивать проект за который взялся?
— Да, — осторожно ответил он. Играть в метафоры с искусственным интеллектом всегда было опасно. — Но не сейчас.
— Клавдий…
— Мы обо всем с ним договоримся. — Он постарался придать голосу жесткости, на которую виртуальные помощники обычно сразу реагировали. — Мне нужно забрать Тамару, и теперь у меня есть законные основания. Мне нужно быть уверенным, что… она в безопасности.
Он понимал, что такие люди, как Поль Волански не отпускают просто так. Но он не собирался обманывать Поля — только собирался отложить окончание проекта. Чтобы работать, ему нужно тратить все свободное время, которое сейчас нужно Тамаре. А еще оно нужно, чтобы найти человека, который взорвал центр Лоры Брессон.
С этим Поль тоже сможет ему помочь. Если только сам Поль был не причастен к взрыву — на то, чтобы проверить, так ли это, тоже нужно было время.
— Ты никогда, — усмехнулась она, — не сможешь быть уверен. Понял? Весь ваш хренов мирок, с чистыми окошечками и ароматизированными сигаретками — такая же куча дерьма, как мой, только мой был честным. В Младшем Эддаберге если кто-то взрывал здание в реабилитационном центре… — Ее улыбка стала такой ядовитой, что только за нее можно было отправить репорт за нарушение эмоционального фона в общественном месте. — От такого человека оставалось двадцать литров формалинового раствора для очистки и сто пятьдесят четыре грамма пепла в общем контейнере.
— Если я найду того, кто взорвал… — начал Клавдий, но тут же осекся.
Дафна все слышит, даже когда молчит. И неизвестно, какие паттерны прописаны у Марш. И в конце концов есть вещи, о которых никогда нельзя говорить вслух.
— Вот как. Ты думаешь, что найдешь этого человека, и мир сразу станет прежним — безопасным и добрым? А что ты будешь делать с этим человеком, Клавдий? Пойдешь составлять официальный репорт на полторы сотни пунктов?
— Не твое дело, — улыбнулся Клавдий.
Убрал в карман остывшую трубку, отряхнул пиджак. Марш стояла посреди этого теплого цветущего сада в своей меховой куртке, похожая на замерзшую ворону, и Клавдий никак не мог заставить себя думать о ней, как о программе.
Но это дело времени. Она позволяет себе много лишнего, она следила за ним, и у нее свои, совершенно не нужные ему цели.
Наверное, отец ее бросил. Переехал в Средний Эддаберг, создал себе помощницу, чтобы не мучила совесть. А Марш наверняка хочет, чтобы он нашел для нее путь домой, и она-настоящая могла еще раз поговорить с настоящим отцом.
Интересно, в Младшем Эддаберге можно оцифровать сознание? Есть у Марш Арто в Младшем Эддаберге виртуальный помощник Рихард Гершелл?
Какая разница. Нужно отряхнуться от некстати проснувшейся извращенной симпатии и благодарности к программе, вернуться к Тамаре и думать, как правильно составить репорт на мертвого директора центра Лоры Брессон. Вот что важно.
Можно еще послать этому Гершеллу официальную благодарность. Ему не будет лишней надбавка к рейтингу, Арто продвинется в рейтинге помощников на несколько строчек. Больше он ничего не может сделать.
Пока что. Но домой хочет Марш, не Рихард, а она еще молода, и наверняка может подождать. А потом — почему нет. Он доделает программную отмычку, отдаст ее Полю Волански. Марш встретится с отцом, и все будут счастливы.
Почему нет.
— Клавдий? — тихо позвала Марш, когда он почти дошел до ворот центра. — Я могу найти того, кто это сделал.
Он обернулся. Сад был пуст, но Клавдий чувствовал, как насторожились динамики и микрофоны, как прилипает к коже выжидающий алый взгляд.
Нужно отправить Дафне запрос на рецептурные эйфорины.
— Тогда у меня освободится много времени, — равнодушно ответил он.
— И ты мне поможешь?
— Да.
Клавдий постоял еще несколько секунд, ожидая ответа и разглядывая туман над просыпающимися цветами, а потом развернулся, плотно закрыл за собой дверь и перестал думать о женщине в черной меховой куртке.
…
— Молодец, — ядовито процедил Рихард, бережно расправляя складки ткани под вакуумным чехлом. — Отлично придумала, Марш. Когда мне выпишут штраф с пятью нулями и выдадут ачивку «отец десятилетия»?
— Это не я придумала. Это он сам придумал, сам поверил и сам себя похвалил, — фыркнула Марш. — Думаешь, я такая коварная? Я просто киваю, пока люди сами что-то сочиняют, а потом почему-то оказываюсь виноватой.
— Это плохая легенда, — вздохнул Рихард, скручивая чехол в тугой рулон. — Я подготовил такой красивый контент-план. Нашел твоему Клавдию хорошую охранную систему с низкой ценой показа, чтобы не забывал, что она ему нужна, подобрал социальные ролики с мертвыми детишками, чтобы он из дома поменьше выходил. А теперь ты прямо попросила его о помощи и придется вносить в план поправки.
Рихард раньше почти не занимался индивидуально-манипулятивным маркетингом. Конечно, он решал задачки вроде «как заставить конкретного человека купить конкретный продукт, который ему не нужен», но если бы он решал такие задачки превосходно, а не просто хорошо — его, скорее всего, перевели бы на курс политического маркетинга. Тогда Рихард не думал, что политический маркетинг — замечательное занятие, а сейчас тосковал по упущенным возможностям. Никаких полоумных с синтетической взрывчаткой, его коллегам никто не был бы благодарен, а если уж кому-то и приспичило бы что-то взорвать, то оставалось бы только придумать, как пошутить про это на публичной встрече в официальном конвенте.
— Зато он меня установил, — равнодушно сказала она.
Рихард махнул рукой и отвернулся.
У Марш Арто было специфическое чувство юмора. Может, сейчас она бы посмеялась.
— Уверена, что на этих платформах безопасно? Слушай, я знаю, что ты выбираешь исходя из прошлых данных, а Марш желала мне зла, но сейчас я все бросаю и еду в какой-то сраный Валейн, чтобы тебе помочь, так что…
— Я уверена, — мрачно ответила она. — Я уверена, что на платформах безопасно, потому что знаю Поля Волански, и он на всю башку отмороженный… любитель кур, но он умный, и мы с ним заодно. И он не стал бы взрывать здание с обдолбанными спящими детишками.
Анализаторы по-прежнему молчали. Мудрый искусственный интеллект предлагал ему выбрать самому. Злой искусственный интеллект визуализировался в зажмурившуюся женщину, покачивающуюся на носках.
Рихард кивнул и стал сворачивать в рулон следующий чехол. Багаж он хотел отправить отдельно, но с удивлением обнаружил, что вещей у него не так много. На огромной кухне было мало тарелок, фужеров и кружек, а глубокие встроенные шкафы печально темнели полупустыми полками.
Он до сих пор не решил, брать ли с собой пса. Вообще-то дог был габаритным грузом, и Рихард не потрудился оформить его как обязательное средство терапии, потому что настоящей привязанности к собаке не испытывал. Но от мысли, что в его пустой и душной квартире останется замерший в ожидании электрический пес, Рихарду было тошно.
А если он его не дождется?
— Ты когда-нибудь мечтал завести электрического пса? — спросила Марш.
Заметила, как он разглядывает Вафи. Точно, заметила.
— А ты? — усмехнулся он, вспомнив фарфоровый черепаший панцирь.
— Нет, — равнодушно ответила Марш. — Электронные помощники ни о чем не мечтают. Даже об электрических щенках.
— Даже вернуться к Леопольду?
— Это не моя мечта. У тебя входящий вызов от Питера Легасси.
— Опять?! Скажи, что это не из-за тебя. Скажи, что он хочет пожелать мне удачного пути.
— Это из-за меня, — пожала плечами Марш. — Он, кстати очень недоволен. Только что на кого-то так орал, что заплевал транслятор.
— Отлично, — проникновенно ответил Рихард, принимая вызов. — Питер, голубчик, не стоит ли нам отложить разговор? У вас сосуды в глазах, кажется, вот-вот…
— Господин Гершелл, — процедил Питер. Он действительно был бледен, а его серые губы почти не размыкались, когда он говорил. — Вы не скажете, зачем вам потребовалось пытаться обойти платный блокировщик у нелегальных треш-конвентов? Если у вас есть подобные наклонности, вам стоило указать это в анкете, и я выдал бы вам доступ к легальным еще пять лет назад…
— Погодите минуточку, Питер, — безмятежно попросил Рихард, отключая камеру и микрофон. — Ну и какого хрена?
— Прости, — неожиданно сказала Марш. — Ты сказал не брать твои деньги, я выбрала такой алгоритм как самый вероятный.
Ну еще бы, она выбрала вариант, при котором у него точно будут проблемы. Вот если бы Рихарда все еще волновало его положение в городе. Если бы ему не предлагали должность младшего помощника медиабайера, если бы не ждали от него, что он будет радоваться подачкам с социального дна их благополучного мирка. Вины Питера, конечно, в этом не было — Рихард сам выбрал мечту о социальном дне. Только вот это не значило, что он будет и дальше за эту мечту цепляться.
Рихард закатил глаза и включил камеру.
— Я очень рад, что вы нашли время со мной поговорить, господин Гершелл, — процедил Питер. Рихард отвлеченно смотрел, как он сжимает кулаки. Между пальцев виднелись светлые пряди выдранных волос.
Видимо, за такую выходку подопечных полагался серьезный штраф. Рихард должен был злиться, но ощущал только веселое злорадство. Подопечные Рихарда были куда изобретательнее, и он не то что ни одного волоса не выдрал — ни разу укладку из-за них не испортил. Много чести.
— Ваша сеть сильно отличается от той, что была в Младшем Эддаберге, Питер, — улыбнулся он. — Сожалею, я действительно забрел не туда. И не сразу понял, куда попал.
— Поэтому вы четыре часа пытались взломать доступ?
— Я думал, это конвент с котятами. Общение с котиками в конвентах снижает уровень стресса на 46 %, вы знали?
— Там были выпотрошенные котики, господин Гершелл, — выдохнул Питер.
— Такой уж у меня стресс, Питер. Переезд, адаптация, травмирующие воспоминания, связанные со взрывом — сами понимаете, — пожал плечами Рихард. — В сети Младших городов не было запрещенных конвентов, только закрытые возрастной цензурой. Кстати, а вы не должны были провести какие-нибудь мероприятия, связанные с ликвидацией стресса после моего столкновения с воспоминаниями о травматическом переживании?
— Если что-то нужно вскрывать четыре часа — значит, это запрещено. То есть не запрещено напрямую, но очень, понимаете, очень остро не рекомендуется. Это почти одно и то же, это я вам точно объяснял. — Питер выглядел злым и растерянным. На вопрос он отвечать не стал.
Рихарду даже стало его жаль. Он уже знал, что мальчишка в первый раз взялся за адаптацию, и явно понадеялся на хорошие характеристики, возраст и профессию. Думал, что пожилой мужчина, посвятивший жизнь реабилитации оступившихся, не станет ломиться в конвенты с выпотрошенными зверушками и запрещенной порнографией. И пытаться работать без лицензии. Рихард бросил быстрый взгляд на незастегнутый чемодан и снова улыбнулся.
— Хотите, я запишу объяснительную для вашего начальства? — миролюбиво предложил он. — Могу вас заверить, никакого умысла у меня не было. Даже скажу, что вы провели все мероприятия по борьбе со стрессом, только вы опишите, что мне врать.
Питер судорожно вздохнул. Пес вдруг взвился и глухо зарычал у Рихарда за спиной.
«Ничего себе у мальчишки невербальная агрессия, даже собака чувствует», — лениво подумал Рихард.
Ему все еще было все равно. Потому что теперь Питер напоминал пациентов «Сада», и потому что Рихард больше не хотел становиться частью общества.
— Если вам в следующий раз понадобятся потрошенные трупы — напишите, я пришлю вам экспресс-доставкой. — Экран погас раньше, чем Питер успел договорить.
— Аве, Дафна. Репорт, — вздохнул Рихард. — За нарушение субординации, травмирующую критику пристрастий…
— За угрозы психическому здоровью и эстетической стабильности, а также за возможную угрозу нанесения несовместимых с жизнью травм животным и — или — людям, — подсказала Марш.
— А его не обнулят? — засомневался Рихард.
— Нет, но пока будут таскать по проверкам — ему будет не до тебя.
— За угрозы психическому здоровью и эстетической стабильности, а также за возможную угрозу нанесения несовместимых с жизнью травм животным и — или — людям, — повторил Рихард. — Оставление подопечного в стрессовой ситуации по халатности, оставление в стрессовой ситуации после прямого указания на стрессовую ситуацию, и…
— Не боишься, что он потом от тебя вообще не отстанет? — Марш приподняла бровь и сморщила нос.
— И все, — закончил Рихард. — А теперь скажи мне, что тебе понадобилось в запрещенных треш-конвентах.
Нет, дога точно придется брать с собой. Пес лежал, вытянувшись вдоль дивана, и вяло стучал хвостом.
А Марш молчала.
Он подождал еще несколько секунд — отвечать она явно не собиралась.
— Слышишь, аве-Арто? На кой тебе дохлые котики?
— Не котики, — наконец ответила она. И снова замолчала.
Рихард глубоко вдохнул. Застегнул чемодан, проверил ошейник Вафи, а потом задал другой вопрос:
— Если бы у тебя были деньги — ты смогла бы анонимно получить доступ?
— Да.
— Ты такая умная, Марш, — вздохнул он. — Чуть меня не подставила тогда, дома. Но иногда ведешь себя как на всю башку волшебная дура. Бери деньги и смотри своих котов.
Он отвернулся.
Мебель была закрыта серебристыми шуршащими чехлами — Рихард не знал, когда вернется. Если он и любил что-то в Среднем Эддаберге хоть немного — это дом. Большую кухню, темную спальню и торжественно-белую гостиную. И ему не хотелось, чтобы его диваны и столешницы покрывала пыль.
Экспресс должен был прийти через полтора часа. Пожалуй, он поторопился.
Марш невозмутимо уселась прямо на чехол и включила главный экран. Его Рихард уже заклеил голубой отражающей пленкой, и картинка блюрилась совсем как в повязке у Марш.
— Ты смотреть собралась? А не можешь по кадрам пробежаться и найти, что тебе там надо?
— Я выключу, — глухо сказала она. — Можешь идти.
Он раздраженно вздохнул и выдвинул ручку чемодана. Рихард чувствовал, что заигрался, и ему не нравилось это чувство — он даже не подумал, что можно оставить ее, потому что дверь открывалась только его браслетом.
Постояв несколько секунд, он отпустил ручку и сел рядом с ней. Чехол зашуршал, и Марш едва заметно поморщилась — она забыла добавить звуковой эффект, когда садилась.
— Смотри, — бесцветно сказала она. — Эта подписка стоила тебе четырех пособий. Самый дорогой контент во всем Среднем сегменте.
Рихард посмотрел. Ничего интересного он на экране не увидел: собаки ели труп. Морды у собак были грустные, труп наполовину укрывал бурый мох. Рихард готов был поспорить, что труп тоже был не особенно рад.
— Оно того не стоило, — заметил он.
Несколько минут они равнодушно смотрели за меняющимися записями — обычная порнография, порно с животными, видеоотчет о развитии сепсиса после приема нелегальных эйфоринов, мужик в белом поварском кителе протараторил под запись, что голубей нашел уже давно дохлыми, а потом принялся варить из них суп. Рихарду было скучно, он не хотел опаздывать на экспресс и ощущал легкую досаду от того, что ему совсем не любопытно, станет ли мужик этот суп жрать. Раньше он был как-то больше открыт миру и новым впечатлениям.
— Марш, на кой хрен мы это смотрим? — не выдержал он.
Мужик на экране переливал суп в пластиковую супницу, имитирующую фарфор. Самым увлекательным для Рихарда были рейтинги — каждая запись снабжалась пояснительным табло с количеством зрителей. Он быстро вычислял, сколько процентов зрителей выразили бы одобрение, сколько не пожалели бы денег на полноценный донат, переводил значения в баллы — правда привычные, из Младшего сегмента — и тоскливо думал, что у него таких успешных эфиров никогда не было. И быть не могло.
— Это местные рейтинги, — глухо сказала Марш. — Люди, которые это делают, нихрена не получают от этих просмотров.
— Почему?
Мужик с супом наконец-то сменился разлагающимся оленем и женщиной в пышном розовом платье. Рихард не сразу понял, что она собирается делать, а когда понял решил, что идея с глазом была вполне ничего. Стильно, сдержанно, утилитарно.
— А ты присмотрись.
Рихард присматриваться не хотел. Марш фыркнула и сменила оленя на вполне невинную домашнюю запись, и он малодушно понадеялся, что она уже все посмотрела и больше файлы менять не будет.
Но потом он все-таки пригляделся.
На людей он смотрел недолго — люди, тем более голые, везде были одинаковыми. Но на записи были не только люди.
Была комната, освещенная белыми гирляндами и круглым зеленым глазом кольцевой лампы за спинкой кровати. Было постельное белье с дешевой фотопечатью. Краска пачкала кожу и тускнела после первого же использования.
Рихард точно знал, что видел. Безошибочно чувствовал по выгрызающей разум ожившей тоске, по холоду, перчаткой обнявшему руку. Слышал в скулеже пса, которому не мог, как Дафне, запретить реагировать на перепады его настроения.
Эти люди, эта комната без окон, белье, кровать, гирлянды и поганая лампа не могли существовать ни в одном из Средних городов. Это было особенное, завораживающе родное убожество Младшего сегмента.
— Они покупают контент, — тихо сказала Марш. — Там, в Младших городах. У поставщиков длинные и путаные цепочки, я в них долго разбиралась. Официально поставщикам никто не платит, но там такие суммы, Гершелл, ты таких никогда не видел. Такие просто нельзя заработать без официальной поддержки.
Она сидела неподвижно, и экран бросал цветные блики на ее лицо.
— Здесь нельзя изготовить ничего подобного — Дафна не позволит. Только если напихать полный браслет рыбьих костей, но потом она проанализирует запись, вычислит участников и будет ругать, пока все не сдохнут.
— Ты говорила, что могла бы здесь снять эфир. — Рихард незаметно сжал левое запястье, запирая боль. Воздух вдруг стал липким и теплым. — Говорила, что нужно только подписать соглашение…
— Попробуй получить у Дафны разрешение на превышение нормы алкоголя.
— Но я могу выпить больше нормы. Хоть спиться нахрен, просто она будет выписывать штрафы, и штрафы с каждым превышением будут…
— Ты и глаз можешь себе вырезать, никто не запретит, — равнодушно сказала она. — Только тебе в аптеке даже обезболивающее не продадут, потому что Дафна штрафами и выговорами уронит блок медицинской страховки.
Он представил, как Марш проснулась бы после эфира и не смогла получить в аптеке свои антибиотики и эйфорины. Стала бы она принимать запрос на эфир, если бы знала, что не сможет себе помочь?
Наверное, Марш ответила бы, если бы он спросил. Но он не хотел знать.
Рихард снова посмотрел на экран. Надеялся, что там все еще тривиальная порнография, но на самом деле он прекрасно знал, что там увидит.
Он смотрел эту запись много раз. Наизусть ее знал.
Вот серебристое лезвие ножа и его витая рукоятка, серые глаза — восторг и эйфориновый кураж — россыпь белых салфеток на темном полу. И короткий момент, когда кураж спал, а лицо сделалось растерянным, а потом печальным, таким печальным, будто Марш уже тогда знала, что никому не поможет, но остановиться уже не могла.
Рихард отвел взгляд, когда лезвие вошло в уголок глаза. Сейчас он смотрел на рейтинг в углу. Значение, накопленное от предыдущих просмотров и платежей в десятки раз превышало рейтинг оригинального эфира. И значение росло — последние четыре цифры медленно сменялись. Вот изменилась пятая с конца. Кто-то смотрел эфир прямо сейчас. Кто-то кроме них. Кто-то отправлял очки симпатий на закрытый счет.
Если бы Марш получила четверть от этого рейтинга — она оплатила бы Леопольду любое лечение, сняла бы ему и себе по нормальной квартире и до конца жизни могла бы не следить за словами и курить в общественных местах. Но она не получила от этих просмотров ничего.
— Кто-то дрочит на этот эфир, — с ненавистью выдохнула она. — Прямо сейчас. У него хреновая анонимка. И в истории просмотров таких пара сотен. Еще одна девица, кажется, смотрит эфир раз в неделю и рыдает. Я знала, что так и будет. Но думала, что это честная сделка.
Марш на экране лежала на боку, и мобильная летающая камера навязчиво тыкалась ей в лицо. Кровь заливала широко распахнутый серый глаз. Мокрые волосы липли к коже алыми узорами.
Рихард не знал, что ей сказать.
— Она бы злилась, — вдруг сказала она. — Марш бы злилась. Разбила бы что-нибудь, а потом сделала бы какую-нибудь отвратительную, мерзкую подлость и упивалась ей, запивая бисквиты с социальных полок теплой водкой. Ей было бы хорошо. 93 %.
— Я… могу заказать в экспрессе бисквиты и теплую водку, — осторожно сказал Рихард, глядя, как по густой, блестящей крови, покрывшей ее щеку, ползут прозрачные капли.
— Мне это не поможет. Ей это не помогало. Это глупо, — в ее голосе промелькнула растерянность. — Нужно что-то другое.
Он молчал.
Там, на грязной и холодной платформе, в отгоревшем прошлом, лежала мертвая женщина, укрытая его белым пальто. Она никогда не станет живой. Не будет жить даже в виртуальном памятнике, в который он пытался ее заманить, потому что цифровая копия отчего-то решила не делать подлостей и не пить теплой водки.
— Ты можешь заплакать, — наконец сказал Рихард.
По ее лицу покатились анимированные слезы. Как-то вдруг покраснели глаза — она запоздало вспомнила, что нужно анимировать еще и такую реакцию.
— Не помогает, — хрипло сказала Марш. — Как надо? Я не помню… Нет, подожди…
Она закрыла глаза. По лицу прокатилась синяя рябь помех. Поползла искрами по шее, затекла за ворот черной рубашки. Собралась в густо-синюю лужу на груди, а потом часто запульсировала то меркнущим, то вспыхивающим светом.
Несколько секунд она сидела в абсолютной тишине, не добавляя никаких звуков анимации. А потом исчезла, оставив Рихарда с застегнутым чемоданом, экраном с замершим финальным кадром и скулящим псом.
Он вздохнул и выключил экран. У него еще был шанс успеть на экспресс.