Рихард понятия не имел, с чего ему вздумалось заходить в универсальную храмовую комнату порта. До отправления междугороднего аэробуса оставалось пятнадцать минут, ему нужно было устроиться на ярусе третьего класса — с другими людьми, что было непривычно и отвратительно. Даже Марш не стала злорадствовать и напоминать, что он теперь нищий и рейтинг у него в социальной зоне. А может, она просто не знала, что можно лететь в отдельной каюте.
И вместо того, чтобы выпить в порту или попытаться убедить себя, что коммуникации полезны, Рихард поперся в белую комнату, посреди которой стоял черный универсальный алтарь. В спертом воздухе висела незнакомая отдушка, пахнущая прохладным дымом.
— Можешь мне не верить, но та башня правда вызывала у меня сентиментальные чувства, — сообщил Рихард алтарю.
— Я была уверена, что это компенсаторный фаллический символ, — мрачно ответила Марш. — Так в старых пособиях писали, я у Леопольда брала читать.
Рихард не хотел знать, что Марш при жизни нашла время подумать о его потенции. Нужно было понять, зачем он сюда пришел, и уйти как можно скорее — посадка должна была начаться.
— Аве, Дафна, — позвал он. — Число погибших в центре Лоры Брессон.
— На данный момент число погибших составляет шестьдесят шесть человек, — бодро отрапортовала она.
Дафна реже путалась в интонациях, но ошибалась она всегда в неуместные моменты. Может, ее создатель тоже наделил ее особым чувством юмора?
Рихард провел браслетом по алтарю.
— Шестьдесят шесть…
— Шестьдесят семь человек, — сообщила Дафна.
— Шестьдесят семь диодов, — скомандовал он.
Несколько секунд безучастно смотрел, как на черной поверхности загораются желтые пятна, имитирующие живое пламя. А в Младшем Эддаберге зажигали лампочки.
Если бы Рихард знал, что здесь диоды анимированы в виде свечей — ни за что не стал бы заходить. Ему и так казалось, что это он принес пламя, которое сожрало центр.
Он быстро оглядел комнату. Марш все-таки подключилась к его транслятору, и сейчас стояла у алтаря, склонив голову набок. Равнодушная и прозрачная. Рихард спросил, подожгла ли она центр, и она ответила «нет». Нужно продолжать ей верить.
Рихард вышел не оглядываясь. Задумавшись, поднялся по трапу, позволил входному люку с шорохом закрыться у себя за спиной, и даже сел в кресло не оглядываясь. Широкое, мягкое кресло, с этично-недостоверной обивкой под кожу. А в соседнем, таком же этичном кресле, сидела молодая женщина, прижимающая к себе завернутого в лиловое покрывало младенца. Женщина мечтательно улыбалась.
— Марш, ну какого хрена? — быстро набрал он на браслете.
— Ты сказал «купи билеты на ближайший рейс», — фыркнула она. — В следующий раз проси Дафну, я взяла первый попавшийся.
— Спасибо, — вслух сказал Рихард, постаравшись вложить в интонации как можно больше признательности, чтобы женщина не отправила репорт за нарушение какого-нибудь сраного эмоционального фона.
Достал из ручного кейса виртуальные очки, долго пытался приладить их так, чтобы никуда не съезжали и не давили на нос — он до сих пор не привык к местной форме — а потом опустил черное забрало, фиксирующееся на подбородке. Теперь можно было отдавать голосовые команды и не беспокоиться о репортах от соседей.
— Стенд.
В черной комнате стоял белоснежный светящийся стенд с поблескивающим экраном. Рихард предпочитал выбирать конвенты вручную, поэтому каждый раз, надевая очки\, он оказывался в пустом пространстве, которое ничем не хотел заполнять. Пусть будет только чернота и зависший в ней стенд. Потом очки дорисуют то, что он выберет.
Он быстро листал разбитые по темам списки — пустой с играми, короткий список симуляций, пестрящий иконками и обложками — музыкальный, визуализированный рисками книжных корешков, список мейкеров, которые он использовал в основном для создания Марш, еще десяток списков с информационным барахлом, и наконец — черные с красным значки новостных конвентов.
Рихард хотел знать, кто взорвал центр. Он уже был связан с этим человеком, ведь это он принес в Средние города чертежи пауков, которым даже форму не потрудились изменить. Несколько часов назад они с Марш смотрели купленные в Младших городах эфиры, и Рихард мог бы сказать себе, что чертежи могли купить вместе с порнографией и треш-контентом. Но он не верил в такие совпадения.
В молодости Рихард любил старые детективы. У него даже рабочий аватар был в виде сыщика, которому пятьдесят выпусков анимированных слайдов оставался день до пенсии. Тогда он сочувствовал, теперь — завидовал, ведь сыщик в последнем выпуске отказался выходить на пенсию.
Кроме пенсии и винтажного плаща у него с тем героем ничего общего не было. Рихард понятия не имел, как искать террориста, никогда не работал с сыскными программами, и ничего не знал о работе с людьми, которые совершали настоящие преступления. Зато знал, как распространяется информация, как делаются новостные и аналитические эфиры, и как ведут себя те, кто хочет отвести от себя подозрения. Он сам себя так когда-то вел.
А еще он знал, что иногда достаточно просто найти того, кто выиграл больше всех.
Рихард глубоко вздохнул и выбрал официальный раздел. Хотел зайти на местный уровень, но потом решил, что взрыв — слишком значимый инфоповод, чтобы о нем не говорили по междугородним каналам.
Он сделал шаг вперед, и темнота треснула, осыпалась под ноги, обнажив серо-голубые стены студии.
Ведущая — анимированная кукла с огромными серебристыми глазами — сидела в горчично-желтом кресле, закинув ногу на ногу. Белоснежная фарфоровая нога с серебряным, в тон глазам, шарниром. Рихард знал, что если решит прикоснуться к ней, она будет гладкой и холодной. И его тут же выбросит из конвента.
В кресле напротив сидел приглашенный эксперт в строгом черном сюртуке с золотой вышивкой на плечах — не то ветви, не то рога, не то странные эполеты. Если он правильно помнил, такие узоры полагались карабинерскому управлению.
Рихард молча сел в третье кресло, бросил быстрый взгляд на рейтинг эфира — сейчас в этом же кресле кроме него сидит сто семьдесят три тысячи человек. И каждый думает, что обращаются именно к нему.
Рихард знал, что такие манипуляции повышают уровень доверия примерно на 14 %, а значит, доверять всему, что скажут в таких конвентах совершенно не обязательно. Это всего лишь официальная версия.
— Запускай.
Женщина в кресле ожила. Моргнула, растерянно улыбнулась, растянув розовые фарфоровые губы.
Интересно, не Клавдий ли ее анимировал?
— …Трудные времена, — скорбно произнесла она, — мы уже забыли, что значит «трудные времена». Наверное, в этом наша непростительная ошибка…
— Нет никаких «трудных времен», — перебил ее мужчина. — Мы еще ни разу не пропускали пятничных эфиров. Всегда находятся люди, которые не хотят жить в обществе, и мы не вправе их заставлять. Мы не вправе отказывать людям, желающим умереть так, чтобы…
Рихард раздраженно махнул рукой, на миг растянув пространство конвента. Потянулись за его пальцами стены, рты и руки аватаров. В следующую секунду пространство снова стало четким, а аватары сменили позы.
— … бли шестьдесят четыре человека, — скорбно сообщила ведущая. — У нас есть две чудесные истории — одну девочку вывела электронная помощница…
— Мы уже проводим проверку, — перебил ее карабинер, — нужно выяснить, почему помощница этой девочки так и не включила сирены…
Он отвернулся от камеры и посмотрел Рихарду прямо в глаза. Рихард понимал, что смотрит он на универсальный аватар в кресле, но поспешно ударил по подлокотнику, останавливая эфир.
— Аве, Ар… ты уже здесь. И что ты собираешься…
— Третье управление, Дознающий и Исправляюший отделы уже провели необходимые проверки, — доложила она скрипучим механическим голосом. — Вам предъявлены обвинения в несоблюдении базовых требований при создании помощника. В создании потенциально опасного, заведомо дефективного программного обеспечения, известные недостатки которого повлекли человеческие жертвы.
Рихард не сразу заметил, что его кресло медленно краснеет — со спинки к подлокотникам ползли багровые тени, пожирающие горчичную мешковину. На ее месте оставался алый бархат.
Он вскочил с кресла прежде, чем успел подумать, зачем это делает. Инстинктивно погладил жесткие манжеты рубашки, убеждаясь, что на запястьях нет эластичных удерживающих лент.
— В вашей программе отсутствует отметка о прохождении необходимого при работе с программным обеспечением инструктажа, — равнодушно доложила Марш. — Претензия и последующие обвинения перенаправлены и будут выдвинуты вашему куратору. Вам назначена компенсирующая надбавка, которая поступит на ваш счет в течение трех суток с момента утверждения указа…
Кресло вновь стало желтым, а Рихард снова задумался о том, как славно было, пока Марш оставалась мертвой.
А потом вспомнил, как решился вернуть ее. Как направил Питеру несколько заявлений на создание помощника с возможностью добавления в общую базу, на работу в центре моделирования и на консультации специалистов. Даже вспомнил, как смотрел серию лекций по анимированию, записанных Клавдием Франгом — только вместо человека, которого он видел на записях из центра Брессон, лекцию вел дорогой, сложноанимированный аватар с птичьей головой. Доступ к лекциям ему дал Питер. После инструктажа. После того, как Рихард подтвердил прохождение индивидуальным кодом и официальной подписью.
— Мать твою, Арто, — пробормотал он, опускаясь в кресло.
Провел ладонью по лицу и ничего не почувствовал — в его портативных очках не было тактильной модификации. От несоответствия по ладони расползался навязчивый зуд, и почему-то начало покалывать кончик носа.
Зачем он вообще заходил в конвент? Посмотреть новости?
С чего ему вообще приспичило смотреть новости и зачем их смотреть сейчас, если в любой момент карабинеры обнаружат подлог, и Рихард с красного кресла уже не встанет?
— Дела мигрантов из Младших городов всегда рассматриваются на особых условиях, — по-прежнему механически сказала Марш. — Каждый год подается более полутора миллионов заявлений на переселение. Каждое заявление рассматривают четырнадцать ведомств, по шесть инстанций в каждом. Кураторов обучает одна платформа и назначение одобряется одним ведомством. Четырнадцать ведомств и шесть инстанций в каждом ведомстве не могут ошибаться, господин Гершелл. Это слишком дорого. Ошибки кураторов обходятся дешевле.
Рихард успел подумать, что теперь «дефективное программное обеспечение» должны доработать, но мысль пришлось прогнать. Все равно сейчас обсудить ее не выйдет. И какое ему, в конце концов, дело. Если ее отучат так шутить — он отметит это невероятное событие бутылкой того дрянного ликера. Потому что нормального алкоголя Марш и ее чувство юмора не заслужили.
Он махнул рукой, запуская выпуск.
— У нас есть две чудесные истории — одну пациентку вывела электронная помощница, а вторую спас ее лечащий врач. Господин Берхард Колдер…
— Господин Берхард Колдер тоже не включил сирены, — раздраженно перебил ведущую карабинер. — Мы с удовольствием допросим его как только врачи дадут разрешение…
Рихард усмехнулся. Судя по забегавшему взгляду, ему только что начали приходить репорты.
— Разумеется, речь идет в первую очередь о получении сведений, которые помогут найти виновника…
Много репортов, вон как дрожит голос. Интересно, кто такой этот Берхард Колдер, если общественность так остро реагирует на упоминания о нем?
— Давайте поговорим о виновнике! — оживилась ведущая. В ее глазах не осталось ни смирения, ни скорби. — Какова вероятность, что этот человек устроит еще один взрыв?
— Нулевая…
Стены конвента вспыхнули красным.
— Мы определили круг наиболее вероятных…
С потолка на пол ползла бордовая тьма. Лицо ведущей перекосила торжествующая улыбка — ну как же, представитель власти так просто облажался в ее конвенте. Рихард лениво подумал, что если он сейчас не поленится, уточнит имя карабинера и попытается найти такого сотрудника хоть в одной базе — ему это не удастся. А если найдет, это будет «засекреченный» профиль без фотографий.
Смотреть стало неинтересно. Он и так знал, что сейчас начнется — свалка. Подключатся запасные эксперты — вот уже появляются новые пустые стулья — красное освещение выключат, зажгутся «честные» белые лампы, и до конца эфира люди будут орать друг на друга под встревоженное кудахтанье Дафны. Предчувствие скандала сгущалось, текло по стенам нагнетающей краснотой, а Рихард с тоской думал, сколько же подобного дерьма ему придется пересмотреть. Сколько таких скандалов он сам устраивал, сколько таких эфиров выпускал — все они были одинаковы. Заканчивались сорванным горлом и темнотой, притаившейся в глазах и изредка кусающей за веки, но Рихард должен был признать, что до сих пор не придумал лучшего способа не говорить на трансляции правды.
О затылок сухо потерлась головная боль.
Рихард остановил эфир и вышел из конвента.
— Берхард Колдер, — произнес он в пустоту.
Перед ним разом зажглись сотни окон.
— Фильтровать, — раздраженно прищурился он, бесполезно прикрывая глаза рукой. — По дате: не старше сорока восьми часов… по рейтингу: сначала популярные…
Марш стояла рядом с ним и смотрела все так же равнодушно. Рихард не стал с ней говорить. Шагнул в третье окно и оказался в полной синего свечения комнате. В центре стояла ортопедическая кровать, укрытая мутным защитным куполом. Воздух под ней напоминал формалин в саркофаге Марш.
Вокруг купола были расставлены одинаковые черные вазы-кубы, в которых замерли облитые синим светом виртуальные букеты. Некоторые валялись прямо на полу — наверное от тех, кто не захотел доплачивать за вазу.
Здесь было хорошо. Тихо, и свет такой мягкий, синий — может, стоило попроситься на неделю в такую палату под капельницу с рецептурными эйфоринами? Кажется, его страховка это вполне позволяла.
— Берхард Колдер, — приветливо сообщила ему медицинская программа, визуализированная в девушку в почти не вульгарном белом халатике. — В состоянии временной стабилизирующей комы. Вы можете дождаться выведения пациента из комы — это произойдет через три дня. Вы можете на него посмотреть — характер повреждений признан эстетически безопасным. Вы можете записать для него платное послание или выразить эмоции платными очками симпатий — все деньги будут направлены на…
От очков, плохо поставленных эфиров, а может и от духоты в экспрессе, снова заболела голова.
— Тишина, — поморщился Рихард. — Тишина лечит, милочка.
Характер повреждений и правда был эстетически безопасным — Берхард Колдер отделался переломами. Или ему успели восстановить лицо. Но в синем свете защитного купола старик на слишком широкой ортопедической кровати казался мертвым. Рихард рассматривал его молча. Тяжелые веки и почти неразличимая линия рта были пришиты к лицу глубокими морщинами. На руках пульсировали ничем не прикрытые рукава портативных капельниц. Рихард смотрел и думал, почему прошлое иногда дотягивается так странно. Почему дробится на тысячи отражений, одно другого уродливее, чтобы одно из них обязательно настигло в неподходящий момент.
А за ним настигли и остальные. И в синем свете конвентов и при живом солнце нет покоя.
— Открыть сопровождающий материал в текстовом формате, — хрипло сказал он.
— Давай лучше я тебе покажу, — равнодушно предложила Марш. — Смотри туда.
Она указывала в темноту у купола. Рихард смотрел, как открывается второе окно, и думал, что ошибался, когда решил, что хуже голубей Марш ему уже ничего не покажет.
Конвент был оформлен бежевым и золотым, с редкими черными акцентами. В глубоком кресле с вычурной спинкой и слишком высокими подлокотниками сидела тощая, заморенная женщина в черном платье. Половину ее лица укрывала противоожоговая повязка. Рихард равнодушно смотрел, как из-под повязки вытекает синий охлаждающий гель. Судя по всему, это была живая съемка, а не запись с дублирующим аватаром. Аватару не удалось бы передать столько злости и вместить в единственный видимый глаз столько чувств — от ненависти до отчаяния.
— Вы нихрена не понимаете! — хрипела она невидимому ведущему. — Что значит «этически спорная ситуация»?! Да я бы сдохла в вашем …дском центре, если бы он давал мне все лекарства, которые вы мне навыписывали! Не смей меня запикивать…зда! Господин Колдер больше людей в итоге спас, чем все ваши …ыные врачи! Может, потому что он добрый человек, а может еще потому что ему уже на себя насрать — а, надо же, всем внезапно стало интересно, чем он болен, вот очнется — сами у него спросите. А раньше никому дела не было… Затолкай свое «соболезную» обратно себе в пасть!
Экран погас.
— У Колдера сломаны ребра, челюсть, правая рука и обе ноги, — буднично доложила Марш. — Эта женщина, Хельга Соркин — его пациентка. У нее, кстати, ни одного штрафа за агрессию или какое-нибудь асоциальное поведение. Потеряла мужа — он пытался накрутить себе рейтинг. Купил у мошенников несколько тысяч пустых баллов, прожил с ними полчаса, а потом Дафна его обнулила. Колдер сказал, что ей не нужно пить таблетки. Колдер сказал, что ей все равно придется переживать потерю, и что он поможет это сделать. И он смог вывести ее из центра, потому что она тоже не заснула сразу после укола, но сам остался под завалами. Правда недалеко от выхода, поэтому его успели вытащить. А еще он тяжело болен.
Рихард молчал. Марш говорила равнодушно, а в глазах у нее горело торжество, и Рихард слушал, слушал что она говорит — другие слова, не те, что она произносила.
«Смотри, — говорила она, — смотри, здесь тоже есть такие люди, как Леопольд. Здесь они тоже беспомощны и больны. Здесь тоже есть люди, которым не могут помочь, здесь за сострадание ломают ребра и выставляют в общественный конвент. Ты рад своему новому миру, Гершелл?»
— В капельнице… синтетический морфин, а в другой — легальные эйфорины… потому что ему больно и он боится смерти… — пробормотала Марш, и ее голос потрескивал рассыпающимся равнодушием. — Бесси тогда, в последний день, говорила слово «реприманд». Случайность и выговор. Неожиданность и штраф… Вот ведь неожиданность, Гершелл…
— Мне не нравится эта история, — сказал Рихард. — Посмотри на статистику посещений, — он кивнул на неприметное табло, выведенное на изолирующий купол. — Его всем показывают. О нем говорят в крупных конвентах. Это очень удобно — персонаж-герой с понятными слабостями и личной драмой. Можно обсуждать Берхарда Колдера и не спрашивать, кому и зачем выгодно было взрывать центр.
«Смотри, — говорил он, — смотри, они же обманывают тебя. Ты ведь любила настоящие вещи и настоящие поступки. Неужели не видишь — это не Леопольд. Не настоящая история, не верь ей. Я знаю толк в ненастоящих историях, Марш. Этой не нужно верить».
Марш стояла, склонив голову к плечу. Рихард не заметил, когда на ее плечах появилась куртка с черным мехом. Не заметил, когда с ее лица смыло все новые выражения, и на коже расползлись знакомые упрямые и угрюмые морщинки.
— Младший город, — процедила она, — Средний город. И нет такого, где хороший человек в конце не останется один со своей болью и синтетической наркотой. Колдер плохо соблюдал рекомендации Дафны потому что слишком много работал. И когда он заболел, когда у него был шанс не запустить болезнь, у него не хватило баллов по страховке на полноценное лечение. Пошло все нахрен, Гершелл.
— Не бывает таких совпадений, Марш, — тихо сказал он. Вдруг она поймет, что он говорит искренне, что ему не все равно — и поверит ему, не вобьет себе в пустую башку очередную чушь и все не закончится как в прошлый раз. — Пауков, спасенной пациентки, которую лечили не по программе, больного врача с принципами, взрыва — не бывает. Просто так не бывает.
А может ли все закончиться как в прошлый раз?
Она не смотрела на него. Стояла, плотно сжав губы, и он видел, как под ее кожей словно расползаются натянутые проволочки. Она смотрела так в той жизни, в которой ненавидела его.
Настоящая Марш Арто в настоящей жизни.
Рихард молча оплатил букет — лохматый веник из лютиков, васильков и левкоя. Такие цветы никогда не сажали люди, чтобы не быть несчастными. Он бросил букет на пол и вышел из конвента, оставив Марш смотреть на синий свет, отделяющий ее от спящего человека, который не был Леопольдом Вассером.
…
Через пять дней после взрыва в центре Лоры Брессон, Клавдий перестал надевать очки для посещения конвентов. Там его подстерегали только новости и обязательная к просмотру социальная реклама. Тысячи записей с места взрыва, из больниц и моргов — изуродованные, обгоревшие, изломанные люди в белых пространствах больничных палат и прозекторских. Пришитые к ним индивидуальные помощники в строгом сером трауре — они предлагали рассказать историю, показать фотографии и записи, просили денег на лечение и похороны. Денег для родственников, денег для центров реабилитации, очков симпатий для поднятия рейтинга, платного виртуального барахла для сохранения эмоционального фона.
Просили, требовали, умоляли — каждую минуту кто-то настигал его, хватал за руки и говорил, говорил. Десятки осиротевших или еще надеющихся спасти своих хозяев помощников. Модификации Дафны, мужчины, женщины, дети, анимированные звери — все они тянулись к нему, шептали, что он-то должен их понять. Что нужно уметь быть благодарным, и что лучшая благодарность — та, которая чего-то стоит.
И Клавдий бежал из сети, снимал очки, закрывал доступ к своему профилю, даже оплатил пространство без рекламы для всех домашних мониторов. Но по ночам ему все равно снились пустые окна конвентов, висящие в черноте пустого экрана, и та женщина в черном — Марш Арто, помощница его дочери. Снилось, как она бродит между этих окон, презрительно кривит тонкие губы и щурит злые глаза, но пытается, пытается собрать деньги на похороны Тамары.
А Тамары в его снах не было. Клавдия на несколько дней отправили из центра домой, и первые сутки он спал, выпив всю дневную норму разрешенных эйфоринов — там, в центре, ему не удавалось уснуть.
Иногда он ложился на узкую тахту и соскальзывал в рыхлую серую муть, но спустя несколько секунд понимал, что по стенам что-то ползет. Тяжелое, злое, полное потревоженного огня, сжатого в синюю скорлупку.
Понимал, что сейчас он умрет. И Тамара умрет, а Марш будет рассказывать людям слезливую историю об отце, который очень старался, но так и не смог спасти дочь.
Дома он смог выспаться только один раз. Больше не помогали ни эйфорины, ни звонки Тамаре перед отбоем в ее центре. Она говорила, что все хорошо, а он не верил, потому что знал, что ей тоже снится голубая мерцающая смерть, ползущая по стенам.
Он лежал на полу, рядом с кроватью, уставившись в потолок сухими воспаленными глазами и пытался плести узлы из накинутых на пальцы шелковых шнурков. Так он когда-то бросил курить. Он помнил, что это успокаивает.
Сутки Клавдий составлял прошения, заявления и слал репорты. Расписывал, какую травму ему и дочери нанес взрыв, совершенно бесстрастно составлял репорты на всех, кто работал с ним и Тамарой — живых и мертвых сотрудников центра. Он знал, что шанс официально вернуть Тамару домой у него появится только так. А завтра он будет искать того, кто это устроил. Нужно время, чтобы информация разошлась и настоялась.
Тамара. Клавдий никому бы не признался, но он до сих пор не до конца понимал, что такое «Тамара». Он пятнадцать лет не позволял себе задуматься над этим.
Он помнил, как Эмме одобрили заявку на восстановление фертильности. Она вернулась домой оглушенная и растерянная, принесла безалкогольное вино и зачем-то еще синие хлопковые простыни.
Эмма попросила дать ей руку с браслетом. Клавдий дал и взял ее за руку в ответ. Они знали, что делают это в последний раз.
«Нужно поставить ограничители, Клавдий, — сказала тогда Эмма, и он до сих пор помнил каждое слово. — Ты поставишь мне, а я тебе, и мы больше никогда не будем этим пользоваться. Потому что это была злая шутка, а мы свое отсмеялись».
Узел затянулся, красивый и ровный. Узел шнурка с гладкими скользкими краями, затянулся намертво — не развязать.
Такой же узел остался в его браслете. Эмма поставила ограничитель неправильно, и Клавдий мог этим воспользоваться, но тем же вечером он сел и доделал его. Теперь Клавдий не мог проводить со своим профилем незаконных манипуляций без посторонней помощи. Стал как все, и тогда это казалось ему очень правильным решением.
И Эмма не могла. Эмма не просто отказалась от своей свободы — она отбросила ее, будто не могла поверить, что действительно пользовалась чем-то подобным. Клавдий поставил ей безупречные ограничители. Клавдий знал, что она никогда об этом не жалела.
Наверное, Эмма была умнее его. То, что они изобрели и правда больше было похоже на злую шутку, чем на свободу.
А потом родилась Тамара.
Клавдий хотел бы помнить что-то такое, о чем писали и снимали старые истории. Выбрать один из штампов, которыми всегда рассказывали об отцовской любви и сказать «это обо мне». «Я сидел с ней, когда она болела». «По выходным мы выезжали за город». «Я учил ее плавать». «Она рассказывала мне о своих бедах». Как там еще полагалось рассказывать про любящих отцов? Ведь штампы существуют потому что подходят большинству. Клавдий хотел быть «большинством».
Когда Тамара болела, Дафна настаивала на ее изоляции и присылала подробный список рекомендаций, полученных в медицинском центре после автоматически отправленного запроса. За городом нельзя находиться без защитных фильтров, а несовершеннолетним желательно носить респираторы. Плавать, читать, рисовать, обращаться с кухонными программами, чинить технику, настраивать сеть под собственные запросы — всему ее учили на специальных курсах, которые полагалось оплачивать раз в месяц. Правда, Клавдий учил ее работать с анимацией, рисовать лица и делать их живыми — и теперь испытывал странное, похожее на гордость чувство от того, что Тамара из всех помощников выбрала безупречно анимированного — но Тамара не слишком-то этим увлеклась. О своих бедах Тамара, конечно, рассказывала штатному психологу на еженедельных очных ставках, а потом передавала Клавдию список рекомендаций.
Он знал, как зовут мальчишку, у которого глупеет лицо, когда он смотрит на Тамару. Разговаривать с ним Клавдию было нельзя.
Целых две недели слушал, как она учится играть на настоящем саксофоне, не в смоделированном конвенте, а в соседней комнате, и две недели говорил ей, что она молодец. А когда она сказала, что ей надоело, он ляпнул «наконец-то». Думал, она обидится, а она смеялась.
А год назад, когда Эмма еще была жива, Тамара пришла домой пьяной, и Клавдий смог удалить из ее профиля эту отметку. Потом они с Эммой ругались в изолированном конвенте. Она говорила, что это слишком опасно, и что лучше простая отметка о пьянке, чем следы взлома, неужели он этого не понимает. Его это злило. Он считал, что все имеют право на глупости, особенно в молодости, и неужели она этого не понимает. Они-то сделали все глупости, какие только хотели. У них были все глупости мира.
Клавдий тогда отказался ее ругать. Он успел посмотреть в профиле количество выпитого, восхитился и решил, что утром Тамара сама все поймет, нужно только сказать, что противопохмельных капель в доме нет, и просто так их не выдают.
У них с Тамарой было мало общего. Оставшись вдвоем, они часто не знали, о чем поговорить. Тамара иногда стеснялась его, иногда огрызалась, и даже общее горе их не сблизило — ее забрали, забрали те самые люди, которые устраивали ее жизнь все эти годы вместо него, и она месяцами не говорила ему ни слова.
Ее забрали. В рекомендациях от штатного психолога, в черных словах в красных рамках, которые раз в неделю приходили в его профиль, повторялась одна навязчивая рекомендация — передать дочь на социальное обеспечение. Потому что он плохо справлялся, ему не хватало рейтинга в семейном блоке и потому что он ни разу не смог ответить психологу на вопрос «почему вы считаете, что Тамаре будет лучше с вами».
Шнурок соскользнул с пальцев, петлями повис на манжете.
Ему говорили, что Тамаре будет лучше в центрах, со специалистами и педагогами, которые понимают, что ей надо, и что такое «Тамара». Он не понимал. Просто любил ее, и старался не задумываться об этом чувстве. Любил, хотя не мог приложить к себе ни один киноштамп и объяснить психологу, что понимает под словом «любовь». Психолог говорил, что любить — значит желать лучшего, а Клавдий улыбался, кивал и жалел о пломбе, которую сам себе поставить.
Не все нужно анализировать. Не все нужно осознавать. Зачем вообще об этом думать, только от дела отвлекает.
Он раздраженно отбросил шнурок.
— Фиксирую нарушение психической стабильности, — оживилась Дафна. — Вношу рекомендацию в профиль: обращение к специалисту в течение…
Клавдий двумя пальцами поднял изуродованный узлами шнурок. На конце болталась блестящая петля.
— Я хочу завести собаку, — мрачно сказал он. — Это поводок. Невербальный сигнал о недостатке в моей жизни щеночков.
— Прошу прощения, — чирикнула она. Без малейшего раскаяния. — У вас входящий звонок от Грейс… «Просто Грейс».
— Грейс?.. — растерянно пробормотал Клавдий. — А, Грейс… где очки… да, принимай.
Он знал, что у Поля будут вопросы. Странно только, что он прислал Грейс, а не Айзека или Марш.
Интересно, о чем говорит то, что у его дочери был один помощник с контрабандистом. Спрашивать об этом, конечно, не полагалось.
В приемном конвенте сидел аватар Грейс — антропоморфная белка, рассеянно щипающая шерсть на пушистом хвосте. Хвост был хорош, а вот морда анимирована скверно — шерсть торчала иголками, глаза косили и выглядели пластиковыми. И уши были совершенно неподвижны, будто это не уши, а рога.
— А, Клавдий, — угрюмо пробормотала она, не поднимая головы. — Может, пустишь меня?
— Куда? — растерялся он.
— Домой, — усмехнулась Грейс. — Я у тебя под дверью стою.
— Могла раньше позвонить?
— Зачем?.. — философски вздохнула она.
Клавдий пожал плечами и снял очки. Вообще-то полагалось отправить какой-нибудь отрезвляюще-педагогичный репорт за нарушение личных границ или несанкционированное вторжение в личное пространство, но делать этого совсем не хотелось.
Грейс и правда стояла у его двери — такая, какой он видел ее в последний раз. В обрезанных, слишком коротких для города шортах, с растрепанными волосами и обгоревшим носом.
Чудовищно, просто непостижимо, обгоревший нос. Наверное, ее отец тоже считал, что в молодости нужно делать глупости.
— Поль передает, — сказала она, протягивая ему накрытую промасленной белой тканью корзинку. В корзинке что-то звенело. — Мы-слышали-про-твою-дочку-и-центр-и-все-очень-очень-соболезнуем, — механически повторила она, переступая порог, а потом вдруг улыбнулась. — Слушай, я когда услышала, что центр взорвался — у меня чуть сердце не остановилось. Ты как уехал — я даже пить не могла и ревела все время, пока Марш не сказала, что я идиотка, и что она дочку твою спасла. Ну скажи, она у нас молодец?
Клавдий кивал и убирал со стола пустые кофейные чашки. Пытался вспомнить, остался ли еще кофе или чай, потому что пить то, что они с Грейс пили тогда на платформах он не собирался, и смотреть, как она пьет, тоже.
— А чего это за аквариум с палками? — донеслось из коридора.
— Это орхидеи. Они побеждают смерть.
— Не похоже. Ты когда к нам вернешься?
— Я прислал Полю длинное сообщение, — поморщился Клавдий. — Через два дня мне можно будет вернуться в центр, к дочери. Я не могу работать из центра.
— А Поль и не спрашивает, когда ты вернешься, это я спрашиваю. А Полю другое интересно. У твоей фирмы крупный государственный заказ, — осторожно сказала Грейс, выкладывая на опустевший стол черные контейнеры. — Мы… по своим каналам узнали.
Клавдий смутно припомнил, что говорил о чем-то подобном со своей ассистенткой Ледой Морр. Еще подумал, что это хорошо, потому что государственные заказы всегда означали денежные и рейтинговые премии, а еще упоминаниями о них было удобно усиливать репорты. Подумал и забыл.
Даже если это такой заказ. Даже если это такие аватары. Все равно ни на что другое он не рассчитывал.
— И что?
— Ты… скажешь, что это за заказы?
— Зачем?
Он никогда и ни с кем не обсуждал государственные заказы. Это было запрещено всеми договорами, к тому же Клавдий не представлял, что подумают люди, если узнают, как он зарабатывает премии.
— Мы знаем, в чем суть этих заказов, — успокоила его Грейс. — Поль хочет, чтобы ты сказал, для каких эфиров будешь делать аватары… да ты не волнуйся, у меня глушилка с собой. Говори прямо.
— Зачем Полю это нужно?
Доверять глушилке Грейс он не собирался.
— Он хочет знать, кто взорвал центр. — Грейс выпрямилась и сморщила нос. — Мы все хотим, ясно? И Поль хочет знать, надо ли рассчитывать на карабинеров.
— И что вы сделаете, когда узнаете? — усмехнулся Клавдий. — Загрузите на карту фотографии этого человека и отправите в Младший город?
— Помнишь Эда Таля? — торжествующе спросила Грейс.
— Кого?.. — равнодушно переспросил он.
Грейс выставила на стол обернутую плотной бумагой бутылку и белый контейнер, от которого ощутимо пахло рекой.
— Эда Таля. К вам устраивался такой лохматенький мальчишка, а потом пропал.
Клавдий честно попытался вспомнить. И даже вспомнил — только не мальчишку, а звонок Леды Морр. Он тогда подписал приказ об увольнении Эда и тут же о нем забыл.
— Помню, — неуверенно ответил он. — Да чтоб тебя, Грейс, убери это, у Дафны же замыкание сделается!
В белом контейнере, на ледяной крошке, лежали черные изогнутые раковины. Клавдий несколько раз ел устриц — в подпольном ресторане, где после каждого такого заказа выключали свет. Официанты не знают, что приносят, посетители не знают, что едят, и никто, конечно, не пришел сюда специально, чтобы заказать живых устриц. Это ведь так неэтично.
Разве Клавдий когда-то позволял себе неэтичные поступки.
— Да не дергайся, — вальяжно улыбнулась Грейс. — Они идентифицируются как конфеты.
— Очень хорошо, а теперь убери эту дрянь с моего стола, — тихо сказал он.
Когда-то он тоже думал, что можно вручную сменить пару настроек профиля, и Дафна сразу поверит, что устрицы — это конфеты, и что в кулоне у красивой девчонки сахарная пудра, которая очень вкусно пахнет. Больше двадцати лет назад, когда он был молод и Дафна была молода и доверчива, как девчонка с периферии.
Грейс фыркнула, но контейнер закрыла и убрала в сумку.
— Нудный ты. Так что, покажешь, кого вы там нарисуете?
— Нет, — твердо ответил он. — Но я съезжу к Полю и мы все обсудим. Позже.
Если бы все было так просто — не понадобились бы никакие платформы. Можно подумать, она этого не понимает. Или это проверка?
«Нужно поговорить с Марш, — вдруг подумал он. — Она-то точно понимает правила. И знает, чего хочет Поль».
— Что с Эдом Талем? — напомнил Клавдий. — Только прошу тебя, не забывай, что нас здесь трое.
— Эд Таль за тобой следил. У него дома твоих фотографий было столько, как будто он на них собирался молиться, дрочить и ими же подтираться. — С лица Грейс пропала вся дурашливость. — Не знаю, кто ты такой и что сделал, но за тобой следили, и ты чем-то нравишься Арто. И Полю — Поль с ней носится, как…
— Арто за мной и следила, — перебил ее Клавдий.
— Это она любя, — отмахнулась Грейс. — Говорю же, ты ей нравишься. А Эд Таль не понравился. Однажды Арто сказала Эду, что за городом, в пустыне, кто-то забыл статуэтку, красивую и дохрена дорогую…
Она поставила перед ним новый контейнер и медленно подняла тонкую черную крышку. На кудрявых листьях салата были разложены куски жареной в панировке курицы.
Клавдий подумал, что это точно какой-то намек, если не прямая угроза — не зря же Грейс так пристально на него таращится. Нужно было хоть ей подыграть, но вообще-то таращиться в потолок и вязать узлы было гораздо интереснее. Сейчас он все равно не был способен на большее.
— Хорошо, я понял. Она узнала, чего хотел Эд?
— Может и узнала, — лениво протянула она. — Сам у нее спроси, Клавдий. Так вот — Полю не понравилось, что взорвали центр. Поль хочет, чтобы ты на него работал и чтобы тебе никто не мешал. И вообще Поль пацифист. Когда он найдет этого мудня, они с Арто из его башки горшок цветочный сделают, орхидеи свои в него воткнешь.
Грейс гордо вздернула подбородок, а потом подвинула плетеное кресло к углу стола. Положила ноги Клавдию на колени.
Он несколько секунд честно их разглядывал. Красивые ноги. Загар золотистый — красиво. А пушок белый — забавно.
Потом перевел взгляд на стол. На открытые контейнеры с курицей и заправленными оливковым маслом овощами с белым сыром. На бутылку без этикетки. Бутылку вообще-то тоже стоило бы убрать, она вроде тоже неэтичная и запрещенная.
И только потом посмотрел Грейс в глаза. Ошеломленные и тоже очень красивые.
Загар. Бутылка без этикетки, живые устрицы в закрытом контейнере. Статуэтка в пустыне. Пацифист Поль Волански.
Петля из шелкового шнурка. «Ты ей нравишься». Цветочный горшок для его орхидей. Для цветов, победивших смерть.
Клавдий рассеянно погладил ее колено, а потом медленно наклонился, коснулся его лбом.
А потом начал смеяться. И уже не смог остановиться.