Рихард прибыл на платформы когда рассвет уже отгорел, но зной еще не дотянулся до воды. Он сидел у носа серебристой абры, брезгливо морщился, щурился на солнце и постоянно поправлял маску и перчатки.
— Здесь вообще нет фильтров? — в который раз спросил он Айзека. Почему-то Рихард все еще надеялся, что мальчик шутит.
— Нет. Ни фильтров, ни экранов. Да не дергайтесь вы так, солнце на самом деле не опасно. У нас еще никто не помер.
Рихард хотел сказать, что ему лет до тридцати тоже ничего опасным не казалось, но потом решил, что пускай Айзеку и дальше не кажется, а сам он на солнце ни минуты лишней не проведет.
— Надеюсь, у вас есть нормальные помещения, иначе мне придется брать работу на дом… это что такое? — без особого интереса спросил Рихард.
По ближайшей платформе метались куры. Их глаза мигали то желтым, то зеленым, то рубиново-красным светом. Они бились головами о борта, хлопали облезлыми пестрыми перьями, а потом бросались в воду.
— Понятия не имею, но давайте-ка тут постоим, — с опаской пробормотал Айзек.
В глубине платформы раздался хлопок, а затем всплеск. Люди растерянно озирались, некоторые пытались ловить бьющихся кур. Иногда ветер доносил ругань и глухие удары.
— Видимо, работать мне не придется, потому что эта дрянь сейчас потонет. — Рихард даже перегнулся через борт, чтобы лучше видеть. Ничего, рубашку он так и быть постирает. Все-таки он так давно не видел ничего так напоминающего ему прошлую работу.
— Вообще-то не должна… твою мать, правда тонет, — расстроенно пробормотал Айзек. — Аве, Арто! Эй, Арто, уснула что ли?
— Я занята, — огрызнулся динамик.
— Охренеть! А репорт в техподдержку?
— Вспомни какую-нибудь херню, которую в таких случаях говорила твоя матушка и повторяй, пока будешь свой репорт в задницу себе заколачивать, — посоветовала Марш.
Динамик погас.
— Вы, Гершелл, мудак и мизантроп. Зачем вы это создали? — печально спросил Айзек.
Рихард только развел руками, показывая, что он мудак и мизантроп, но все понимает и очень сочувствует Айзеку, который мог прожить долгую и счастливую жизнь, не омраченную знакомством с Марш. А потом отправил репорт за оскорбительные высказывания и травмирующую критику продукта, созданного в порядке психологической терапии.
У носа абры лениво покачивалась на волнах искрящаяся десятками датчиков курица. Пес, поднявшись со дна лодки, попытался поймать ее за крыло, но Рихард только покачал головой. Пусть тонет, такая уж ей досталась судьба.
Заметив, что Рихард смотрит, она распахнула клюв, полный густого ртутно-серебристого масла. Глаза загорелись красным, и больше она не сводила с Рихарда укоризненного алого взгляда.
Наверняка датчики убежденности. Незнакомая дохлая курица только что назвала его лжецом.
Рихард заметил, как высокая полная девчонка в белом сарафане разувается, стоя у ограждений платформы по щиколотку в воде. Это было куда занимательнее курицы и платформы.
И он стал смотреть на нее.
За ее спиной что-то дымилось, а еще какой-то щуплый чернявый орал, размахивая руками, но в мужике Рихард не находил ничего занимательного.
Девчонка в это время сцепила ремешки сандалий, а потом сжала их в зубах, потянулась и прыгнула в воду.
Рихарду здесь определенно нравилось. Нравились брызги теплой речной воды, искрящиеся на солнце, девчонка в мокром сарафане нравилась еще больше, чем в сухом, и люди, которым явно было не скучно, тоже были замечательные. Главное, чтобы они развлекались где-нибудь от него подальше — Рихард уже точно знал, что на платформе не останется.
Девчонка между тем подплыла к абре, бросила сандалии Айзеку под ноги и схватилась за борт, не пытаясь залезть в лодку.
— Привет, Хэтти. — Айзек, в отличие от Рихарда, смотреть предпочитал на мужика. — Чего творится?
Мужик, кажется, пытался снять браслет. Дафна зажгла редкий фиолетовый сигнал, означающий готовность вызвать карабинерский патруль. Мужчина опустил руку, а потом начал говорить что-то невидимому собеседнику, показывая раскрытые ладони — «давайте успокоимся». Из динамиков вдруг зазвучала задорная песенка, с которой начинались реконструированные представления в цирковых конвентах.
Хэтти убрала с лица мокрые волосы и оттолкнула проплывающую мимо курицу. На платформе кто-то рыдал.
— Арто не понравилось, что ты девочку привел. — Вода вокруг ее юбки казалась голубой. — Теперь она ругается с Полем, топит его кур и взрывает носители.
— Тонет-то вся платформа, — заметил Рихард.
Ему понравилась девчонка. Если кто-то может приплыть с обувью в зубах, а потом прямо в воде с таким серьезным видом рассказывать, как виртуальная помощница со скверным характером топит электрических кур, значит, это очень умный и уравновешенный человек.
— Вы не знаете, в какие места Поль засовывает некоторые носители, не удивлюсь если сейчас кто-нибудь помрет… К тому же не уверена, что Арто взрывает только их. Там, под плотом много батарей, их вода охлаждает, да еще эти муравьи… Слушай, Айзек, я в город, наверное. Погуляю, пожру нормально, через пару дней вернусь.
— У пятого причала лодка есть. А что Поль скажет? Тебе еще батареи восстанавливать. — Айзек перебросил ее сандалии через борт. — Больше же не умеет никто.
— Пофуй, — веско сказала Хэтти сквозь зажатые в зубах ремешки.
Рихард смотрел, как она целеустремленно гребет к берегу. Он чувствовал в этом чужом, густом и влажном перегретом воздухе отчетливый запах ароматизатора «медовый дым», который всегда заказывал для своего кабинета.
…
Клавдий к платформам опоздал. Ему пришлось арендовать лодку у мужчины, который ловил рыбу у самого купола. Мужчина с лодкой расставаться не хотел, угрожать ему или просто огреть веслом по затылку Клавдий не мог. Пришлось заплатить такую сумму, что фонд защиты домашних насекомых, страдающих от возросшей эффективности лаборов-уборщиков, в этом месяце остался без взноса.
В другое время Клавдия бы раздражало, что он не смог проспонсировать тараканов и клопов, а значит, остался без надбавки к рейтингу. Чем меньше был фонд и чем меньше у него было спонсоров, тем выше была надбавка за спонсорство. Поэтому Клавдий до последнего держался за клопов, которые помогли бы вернуть Тамару, но в последние месяцы он слишком часто брал отгулы и теперь денег хватало на клопов или лодку. Разблокировать накопительный счет не дала Дафна — еще Эмма установила на него блок от спонтанных покупок, а Клавдий забыл его снять.
Клавдий бы вообще об этом не думал, но Дафна назойливо его отчитывала за отклонение от благотворительной программы, а он молча греб проклятыми экологичными веслами и никак не мог сказать ей захлопнуть свою поганую пасть, потому что это стоило бы ему всего рейтинга, накопленного за месяц. А больше ему сказать Дафне нечего.
Но когда Клавдий греб к платформе, мокрый, с содранными мозолями от весел и излучающий невербальную агрессию, он чувствовал забытую, одуряющую смесь свободы и вседозволенности.
Суки. Решили, раз он с Грейс не пошел — значит, придет за Тамарой. Ну конечно.
Клавдий вспомнил лицо ее лечащего врача. Заявления, которые Тамара якобы писала — на перевод на загородную исследовательскую базу в качестве терапии. Почему с ним не посоветовались? В семейном блоке его рейтинга все еще недостаточно позиций, чтобы считаться ее опекуном. Значит, такие решения принимаются без его участия и даже без его ведома. Девочке будет полезно сменить обстановку. Да, солнце опасно, но ей выдали набор фильтров. Почему он позволяет себе такой тон? Ему вообще не должны были разглашать подобную информацию. Репорт за оскорбление лица при исполнении, как же.
Вот поэтому у него и недостаточно позиций. Вот поэтому Эмма и ушла.
Суки. Какие же суки. Раньше он решил бы эти проблемы за день. Но Эмма ведь сказала, что так нельзя. Они же теперь хорошие люди, у них же теперь дочка, ради которой они должны быть хорошими, какая же ты сука, Эмма, самая подлая сука из всех сук, которые только рождались на этот сучий свет.
Тонущую платформу он заметил издалека. И даже успел удивиться — совсем немного.
— Аве, Клавдий, — усмехнулась Марш. — Смотри, как тут красиво.
— Ты не ответила, — процедил он. — Ты до сих пор не ответила, ты знала или нет?!
— Если я скажу «нет» — поверишь? — вздохнула она. — Нет, я не знала. Утопила платформу, наверное, не надо было, она вообще-то не стала бы так делать… — пробормотала Марш. — Но она бы и не стала…
— Где Тамара?
Клавдий не хотел выяснять, кто такая «она». Ему без Марш хватало сложных личностей и сумасшедших женщин.
— В лаборатории, выше по реке. — Марш появилась у самого носа лодки, почти невидимая в ярком дневном свете. — Она там с Гершеллом. Не переживай, он… умеет ладить с детьми.
— Почему ты зовешь отца по фамилии? — поморщился Клавдий. Почему-то это разозлило его еще больше.
— Отца? — растерялась Марш. А потом отбросила челку со лба и подставила солнцу прозрачное лицо. — Ах, да. Он мне не отец, Клавдий. Он вообще-то просто меня убил.
Весло выскользнуло из ладони, глухо шлепнув по воде. Мимо проплыла задумчивая курица с единственным мигающим алым глазом.
…
Тамара ошиблась. Она поняла это уже через час после того, как Айзек привез ее на реку.
Сначала она не понимала, что делать — никому до нее не было дела. Айзек привез ее и тут же куда-то уехал. Тамара несколько часов просидела под навесом, изредка пытаясь с кем-то заговорить. Ей никто не отвечал. Все вроде были чем-то заняты, но Тамара видела, что люди стараются не шуметь и постоянно тянутся к наушникам — наверное, что-то подслушивали. Тамара подслушивать не могла, потому что у нее не было доступа к местным сетям.
В конце концов Марш посоветовала ей сесть в лодку и плыть выше по реке, к какой-то лаборатории, но лодка заглохла метрах в десяти от платформ. Тамара молча наблюдала за тем, как люди мечутся, орут, перебрасывают между платформами какие-то свертки, а потом снова орут, потому что свертки взрываются прямо в полете.
Может, так и надо? Может, тут так принято? Тамара бы не удивилась.
У нее не было лекарств, не было ни жидкого фильтра, ни маски, ни перчаток, только прозрачный розовый платок, расшитый белыми бусинами. Он был красивый, но совсем не защищал от солнца. Лодка лениво качалась на волнах, на голову лился раскаленный воздух. Лучше бы осталась под навесом.
А в ее палате сейчас прохладно и темно. Дафна сказала бы принять лекарства и выпить стакан воды. Стакан воды. Лекарства. Что-то взрывается. Играет музыка, противная, навязчивая, играет и никак не заткнется.
Хотелось умыться, намочить платок — наверно, тогда стало бы легче, но Тамара боялась нефильтрованной речной воды. И солнца боялась тоже, и так нехорошо нарастало тепло, разлившееся по плечам и крыльям носа, и все, все было нехорошо.
Не надо было идти с Айзеком. Дура.
Она легла на дно лодки. Попробовала заползти под сидение. Поворочалась, прижав пульсирующий висок к влажному дну. Стало немного легче, но через несколько секунд пришла тошнота.
— Аве, Арто… — наконец позвала она.
— Ты еще здесь?! — выплюнул динамик. — Тебе же дали ключ от лаборатории.
— Лодка заглохла…
— Почему сразу меня не позвала?!
— Я думала, ты знаешь.
— Откуда бы? — искренне удивилась Марш.
Сквозь усталость и тошноту вдруг прорвалась злость — странная, холодная и синяя. Тамара успела забыть, что умеет так злиться.
— У тебя больше одного глаза и больше одних мозгов! — выкрикнула она в мертвый транслятор. — И тебе не обязательно таращиться только на то, что тебя волнует, можно иногда поглядывать — ну так, просто из интереса — на тех, кто тебя установил и сделал основным помощником!
Тамара испугалась этих слов раньше, чем договорила, но ей удалось закончить, и даже голос у нее не дрогнул.
Наверное, Марш сейчас разозлится. Скажет ей какую-нибудь гадость и вообще больше никогда не поможет.
«Жалость-то какая», — злость неожиданно прокралась и в мысли. Тамара вдруг поняла, что ей это нравится.
А Марш молчала.
— Посиди еще немного, я сейчас за тобой пришлю, — наконец сказала она.
Тамара поморщилась и закрыла глаза. Наверняка придется торчать здесь до вечера. Или добраться до платформы вплавь? Посмотреть, что там взрывается.
Вплавь. По грязной воде с кучей примесей. По воде, которой она платок боялась намочить.
По воде.
Тамара не заметила, как уснула, и во сне она видела песок, похожий на чешуйки ржавчины. До самого горизонта. И между чешуек то и дело блестело серебро изогнутых игл. Тамара собирала их — набивала карманы, прикалывала к воротнику и рукавам, но игл было слишком много. И тогда она понесла их в руках. Несла куда-то к горизонту, к рыжему солнцу над ржавым песком, потому что там ее ждал папа, и иглы нужно обязательно отдать ему.
Все сильнее ломило спину, ныли расцарапанные ладони и запястья, по ключицам текла кровь — рыжая и горячая — пачкая белую блузку, а Тамара все собирала, собирала иголки. И уже не ждала, что они когда-нибудь закончатся. И что отец заберет их.
…
Рихард собирался вернуться домой к утру. Мужиком, который метался по платформе оказался его новый работодатель, и Рихард точно знал, что больше ни одного совета Марш не послушает и никаких манипуляций со своим профилем этому полоумному проводить не позволит. Он достаточно проработал с людьми, чтобы с одного взгляда определять, с кем можно выходить за рамки закона, а с кем оставаться под защитой системы. Дафна была не умнее Аби, и все же Рихард верил ей больше, чем Полю Волански. Он успел подключиться к микрофонам и послушать его переговоры с Марш. Нет, с этим человеком определенно не стоило иметь никаких дел. Говорил он неправильно, не те слова и в голосе у него нет-нет, да появлялся не то хрип, не то треск — что-то похожее на голос Марш Арто, той, настоящей, да к тому же молодой и зеленоволосой, из «Сада-за-оградой».
Конечно, в его профиле, который Рихард изучил, прежде чем сюда ехать, ничего такого не было. И даже в нелегальном профиле, который он, конечно же, тоже изучил, не было. Вот как полезно заводить личные знакомства, сразу понимаешь, кого следует послать.
Всех, всех следует послать.
Оставалось дождаться продажи билетов. Рихард на платформах оставаться не захотел, и Айзек — прежде чем сбежать вслед за Хэтти — отдал ему лодку, чтобы добраться до пустой лаборатории. А в лодку не забыл закинуть девчонку, у которой, судя по симптомам, случился тепловой удар. И Дафна почему-то молчала. Если бы Рихарду нужна была еще одна причина не работать у Волански, ребенок в обмороке и с отметкой о ментальных расстройствах в профиле вполне бы подошел.
Теперь Рихард сидел на огромном кожаном диване, с которого снял шуршащую серебристую пленку — такой же он закрыл мебель дома — пил чай, заваренный из прессованной таблетки — Дафна причитала, что в нем слишком много кофеина — смотрел на мертвые экраны — такие же, как в его старом кабинете, то есть безнадежно устаревшие для местных — и слушал, как девчонку тошнит в туалете за стенкой. Ему было хорошо и спокойно, потому что теперь-то все было на своих местах. Сентиментальная слабость, которой он поддался не иначе как от скуки, ушла. Все шло как должно — вокруг бардак, кого-то рвет, что-то сгорело, а к нему это не имеет вообще никакого отношения.
— Вы чай пьете?
Девочка выглядела плохо. Бледная, лицо в красных пятнах. Она стояла, обрывая бусины с прозрачного платка, а потом бросала их на пол. По ее взгляду, по движениям, даже по тому, как она задала вопрос, Рихард чувствовал, что девочка нестабильна. В «Саду» провела бы не меньше года.
Рихард решил, что лучше, если она чем-нибудь займется. Пришлось вставать, искать вторую чашку и наливать в нее чай.
— Он горячий, — поморщилась она. — И на вкус как будто землю заварили.
Вдруг — совсем некстати — вспомнилась Бесси. Ей бы чай понравился, пусть он и правда напоминал землю.
— Пить горячее на жаре полезно.
Она молча взяла чашку и села напротив, прямо на пыльный пол. Вот и хорошо, теперь нужно заставить ее рисовать на пыли картинки-ассоциации и дальше игнорировать ее существование. По крайней мере, в «Саду» Рихард так и делал.
— Я Тамара Франг. Я сюда за папой приехала.
Он надеялся, что ошибся, и это недоразумение вовсе не дочь Клавдия Франга. Но давно стоило смириться с тем, что надежды редко оправдывались.
— Меня зовут Рихард Гершелл.
— Это вы убили Марш?
— Ее убило общественное одобрение, — равнодушно ответил Рихард.
А потом ощутил укол неожиданного раздражения — он прошел программу лучшего университета Младшего сегмента, блок с ачивками за профессиональные достижения в его профиле пришлось бы листать вручную минут пятнадцать, люди вроде Леопольда Вассера получали зарплаты и надбавки не потому что были такими чудесными профессионалами и идейными цветочками, а потому что он, Рихард Гершелл, всю жизнь рассказывал нужным людям, какие они чудесные профессионалы и идейные цветочки. И все для того чтобы всякие ссыкухи из благополучных городов называли его человеком, который кого-то там убил.
— Ага, а воскресили вы ее потому что вам совсем не плевать, кого там общественное одобрение убило, — угрюмо ответила Тамара.
Интересно, когда за девочкой придет ее папаша? Рихард столько времени потратил, подсовывая Клавдию виртуальных призраков, вымогающих деньги, новостные сюжеты и социальную рекламу про эмоциональную депривацию детей в приютах. Все расчеты Рихарда основывались на том, что Клавдий нервный и любит дочь. И хорошо бы нервному поторопиться.
— Что сделать, чтобы общество меня не одобряло, пока вы рядом?
— Сидеть молча.
И она действительно замолчала. Сидела, обрывая бусины с платка. Бросала на пол — короткий стук, шорох катящегося пластикового шарика, несколько секунд тишины.
В конце концов Рихарду надоело это слушать. У Волански явно были занятия поинтереснее, чем давать ему какие-то пароли — впрочем, он уже решил, что ничего брать не станет — Марш снова забыла, что она теперь виртуальный помощник, и самозабвенно выясняла отношения с Полем, нервный Клавдий задерживался, а продажа билетов все еще не открылась. И Рихард надел очки и сбежал в сеть, к уютным и простым новостям о теракте.
На стенде горели зеленые обновления — алгоритмы уже подобрали выступления по его последним запросам.
Палата Берхарда Колдера опустела. Изображение было статично, а над кроватью горело предупреждение, что эта страница будет удалена через несколько часов как утратившая актуальность.
У кровати стояла вычурная серебряная ваза с огромным букетом белых хризантем. Рихард поморщился и провел рукой над вазой, перелистывая изображение. Вместо хризантем — венок из бордовых роз.
Нужно было уходить. Смотреть, что делает и говорит Колдер после выписки, что рассказывает о взрыве. Но почему-то Рихард стоял и перелистывал изображения букетов и виртуального барахла, которое оставляли посетители. Ему не нравилось такое наслоение — в конвентах перед удалением можно было оставить один визуализированный посторонний предмет, и каждый следующий букет, каждая следующая открытка или сертификат прикреплялись к прошлому. Словно мертвеца хоронили в чужой могиле. Могила всегда будет носить имя того мертвеца, что лежит сверху.
Наконец Рихард остановился. У пустой кровати, ощерившейся в белый потолок стерильно-серебристым ортопедическим матрасом, стояла пачка чая. Черная упаковка с золотым вензелем — такие продавали в лавочках среднего сегмента в Младшем Эддаберге. Марш перед смертью купила Леопольду целый контейнер с такими пачками.
Рихард чувствовал, куда идет эта история. Чувствовал безошибочно, безжалостно — нельзя доверять Полю Волански, Марш все больше теряет связь с прошлой собой, и скоро будет так же далека от себя-живой, как та, живая, была далека от собственного аватара в башне-конвенте. Чувствовал, что совершил ошибку, обрек и себя, и Марш повторять свои пути — взрывы, мертвецы, обманутые люди, преданные люди. Чай этот проклятый.
Но это почему-то не пугало, не раздражало, и вообще Рихард мог бы сказать, что ему все равно. Мог бы, если бы не чувствовал — и сейчас, глядя на пачку чая в пустой палате он себе в этом признался — что это именно то, чего он хотел.
Пусть так. И пусть это кончится как угодно — ему хотелось прожить эту историю без вечного страха перед Аби, будущим и общественным одобрением, которого ему может не достаться.
Рихард усмехнулся и отдал команду сменить конвент.
Запись последнего интервью Колдера зеленела медленно растущими рейтингами — не ошеломляюще огромными, но, пожалуй, пугающе высокими. Рихард знал, как работают такие инфоповоды — когда-то ему делали рейтинги пьяные драки, а здесь целый теракт, да еще и есть погибшие дети. Он даже по выставленному свету видел, как старательно сервировали эту новость, и как жадно ее жрали зрители.
Кремово-бежевые стены, черное кресло, подсветка снизу — интимное освещение, подчеркивающее возраст и усталость. Колдер дает интервью сам, не прячась за аватаром, и камеры вьются над ним, словно мухи.
— … для меня это уже не имеет значения, — устало сказал он. — Куда мне это? Я все равно умру…
Рихард остановил запись и вывел на стену анализатор зрительского отклика. Как он и думал, на этих словах шкала рванула вверх. Люди ставили на паузу, всматривались в его лицо, а потом слушали эти слова снова. «Я все равно умру».
Если бы Рихард писал ему сценарий, Берхард Колдер должен был бы сказать именно эти слова.
Но анализатор убежденности на спинке кресла горел ровным зеленым светом.
А впрочем, ничего это не значило.
— Я все равно умру. Еще два месяца назад у меня был шанс, но теперь… Мне нужен был доступ к максимальной медицинской страховке. Дафна говорила, что я слишком много работаю, — усмехнулся он. — Видите, — по стенам поползли змеи графиков, лиловые и зеленые, — каждый час переработки стоил мне полутора позиций в медицинском блоке. А десять лет назад я начал принимать стимуляторы. В какой-то момент начал превышать дозу, Дафна мне на это указывала, а я молча ставил галочки в соглашениях — понимаю, принимаю, дайте еще. В профессиональном блоке значения росли, рейтинг рос, мне не на что было жаловаться. Я пять лет назад переехал в новый дом, — Колдер провел ладонью по подлокотнику, а потом закрыл глаза. — Знаете. Дом. В квартире, где я жил последние десять лет вечно заедала система кондиционирования. Я отправлял репорты, ее чинили, но потом она снова глохла. Поэтому я почти все время открывал окна ночью…
Рихард прижал кончики пальцев к щеке, словно у него заболел зуб. Под кожей вздрагивал нарастающий тик.
Окна он десять лет открывал. Надо же.
— … И вот впервые за десять лет ночью я оказался в совершенной тишине. Вентиляция не просто работала, везде были встроены очистители воздуха, ароматизаторы и блоки для насыщения воздуха недостающими элементами. Я знаю, что это полная чушь, много раз говорил, что идея, что можно надышаться кальцием совершенно абсурдна, но когда пространство вокруг настолько… дружелюбно, что пытается сделать полезнее каждый твой вдох… начинаешь верить, что все делаешь правильно. Видите, на аэробную терапию… мне хватало медицинской страховки, а когда Дафна показала…
Рихард быстро промотал момент со снимками и результатами анализов. Он не любил темных пятен чужих болезней. Не хотел думать о собственной страховке.
Только вспоминал, как сыто вздрагивали портативные капельницы под рукавами Леопольда. Будто они не лечат, а жрут.
— … я открыл окна. Все окна, и повесил обычные занавески, потому что светопоглощающие экраны оставляли неправильную степень освещения. Я выключил фильтры, чтобы в дом попадала пыль. Мне казалось, что это из-за стерильности развилось… И знаете, я только тогда смог спать спокойно. Под привычный шум. Теперь… поймите, я вовсе не пытался… я не работал для какой-то цели, я так и сплю, как будто у меня не работает вентиляция. Я не спасал Хельгу Соркин, чтобы вы сейчас брали у меня интервью. Я вообще не хотел его давать.
Рихард остановил запись. Ему не нравилось, какие слова выбрал Колдер. Анализаторы убежденности горели беспощадной зеленью, но если бы Рихарду нужно было, чтобы они этой зеленью горели, он бы выбрал именно такие слова.
Ты работаешь не ради дома с хорошей вентиляцией, а спасаешь пациентку, которой перед этим не даешь лекарства не ради интервью? А зачем?
Марш сказала бы, что это все потому что он хороший человек. Как же, он ведь совсем как Леопольд.
Давно стоило рассказать ей про Леопольда. Все рассказать, что знал раньше и что узнал, переехав в Средний Эддаберг. Стоило, но разве он должен был делать для Марш Арто больше, чем уже сделал?
Не слишком ли много он для нее сделал.
— … Благодарность? — усмехнулся Колдер на ожившей записи. — Нехорошо, когда человек в моем положении кого-то благодарит, я сам во всем виноват. Разве что своего патрона — Магду Леввер. Я обратился в службу поддержки пять лет назад с запросом о предоставлении специалиста для восстановления психической стабильности. Я тогда узнал о диагнозе. Магда не только помогла мне принять ситуацию, но и вместе с Дафной разработала стратегию стабилизацию блока медицинской страховки…
Рихард подался вперед. Мысль родилась пузырьком на дне сознания и устремилась вверх, петляя и набирая скорость.
— Она была рядом все эти пять лет, хоть я и привык ее не замечать, имела доступ к моему профилю и моим счетам…
Пузырек лопнул.
Вот оно.
Рихард медленно снял очки и потер переносицу, разгоняя мысли. И только потом посмотрел по сторонам.
Тамары в комнате не было, зато в соседнем кресле сидел Клавдий. Невозмутимый, гладко причесанный, поверх мятой мокрой рубашки накинут отглаженный пиджак.
И, кажется, он прямо сейчас допивал его чай.
— Я думал, вы приедете раньше. — Рихард заглянул в свою чашку. Ко дну прилипла пара чаинок.
— У меня были неотложные дела, — невозмутимо ответил Клавдий. — Поль обещал зайти через полчаса, как только стабилизирует вторую платформу.
— Она взорвала две платформы? — лениво спросил Рихард, внимательно разглядывая Клавдия.
На манжетах замытые пятна крови, руки едва заметно дрожат. Он с трудом вспомнил, что видел у причала этичные лодки с ручным управлением, то есть с жуткими палками, которыми надо грести вручную, но Рихард с трудом представлял кабинетного работника, который сможет догрести от города до платформ.
— Три. Третью стабилизировать уже бесполезно.
— Когда-то я настоял, чтобы Марш Арто поставили отметку о прохождении курса по контролю агрессии, — буднично доложил Рихард. — Хотя она нихрена не умела ее контролировать.
— Мой психолог разработал специальный комплекс дыхательных упражнений. — Клавдий попытался поднести руку к лицу, но тут же уронил ее и сжал подлокотник, чтобы унять дрожь. — Можете ей посоветовать.
Рихард усмехнулся. Судя по лицу Клавдия склонность к обморокам была семейной.
— Как же вы сюда добрались, господин Франг? — светским голосом спросил он, подливая себе чай.
Белый чайник с длинным и узким носиком был покрыт золотыми мандалами. Наверняка антиквариат. Наверняка насыщает воду какими-нибудь вредными элементами, Дафна должна была изойтись рекомендациями и предупреждениями. Но она молчала, а чай лился — ровно, бесшумно, как никогда не лился из новых чайников.
— По реке, — устало ответил Клавдий. — На весельной лодке.
Рихард бросил быстрый взгляд на анализатор убежденности. И правда греб от самого Валейна.
Сразу стало скучно и тоскливо — кругом одни идиоты. Разве что оставалось порадоваться, что он не воспользовался правом расширить семейный блок и не завел детей.
Рихард вспомнил, как мчался в экспресс-кэбе на аэробусную станцию спасать Бесси, вместо того чтобы ехать в ближайший пункт срочной помощи. Поморщился и забыл, что иногда и он бывает идиотом.
— Вы видели Волански? — вдруг спросил Клавдий. — Мы успели поговорить. Он очень расстроен, Арто утопила всех его кур, взорвала все что горело и слила какие-то данные в сеть…
— Полагаю, теперь она не будет его основным помощником? — Рихарду было плевать. Ему, пожалуй, даже было весело — именно так он и представлял Марш, помогающую людям.
— Зачем же, он совсем на нее не злится. Поль Волански имеет пристрастие к закрытым эротическим конвентам, больше всего отметок в меню для мазохистов…
— Это вы из данных, которые Марш слила узнали? — Рихарду все еще было неинтересно. Ну кто еще мог сделать Марш основным помощником. Дурак, маньяк или мазохист, а может Волански за троих отрабатывает.
— Нет. То есть их она, конечно, тоже слила, но получила она их от меня. — Клавдий прижал затылок к шуршащему подголовнику кресла, с которого он так и не снял грязную защитную пленку. — Нет, Волански не станет удалять Арто. Он хочет знать, кто взорвал центр. И я хочу. — В бесцветной фразе тяжело бряцнула «ч». — Я знаю про пауков. Кто еще мог знать, господин Гершелл? У Арто изъяли все чертежи. Но может кто-то их запомнил?
Куда бы Рихард ни пришел, находились люди, которые делали из него злодея. То он убил подставившуюся идиотку, то передал террористам чертежи, то мешал карьере мальчика-куратора. Наивного мальчика-куратора, который думал, что человек, вырвавшийся из Младшего сегмента мог не быть злодеем.
Мальчика-куратора, у которого был доступ ко всем его данным, включая удаленные данные Марш. Который должен был следить за тем, чтобы у подопечного не осталось чего-то запрещенного, неприемлемого, вроде «Ольторы» или формулы взрывчатки и чертежей паучков.
— Думаю, нам с Полем стоит спросить Питера Легасси, не знает ли он, кто мог бы их запомнить, — улыбнулся Рихард.
Может, не так уж здесь и скучно.