— Очень странное поведение для гостей. — трусливо насторожился я. — Мне слышится, что за дверью будто переругиваются. Лишь отъявленным наглецам свойственно по ночам ходить, куда не просят, и ругаться.
— Ну, мало ли кому что свойственно… начнёшь ругаться, если в дом стучишь, когда в гости позвали, а тебе не отворяют! — и Нога забавными скачками поспешила к входной двери. — Будь любезна, дверца, отворись!.. Добро пожаловать, гости дорогие, угощение на столе…
И испуганно осеклась. В дом бесцеремонно завалился крупный ощетинившийся волк, пропуская за собой два десятка сородичей косматой и весьма потрёпанной выделки. Волки с насмешливым брюзжанием разошлись по комнате и заняли боевые позиции у двери и окна. Последним проковылял в дом щуплый заяц с всклокоченной шёрсткой, цвета неисправимо душноватой желтизны, и ошалело вытаращенными глазами.
— Мамочки! — ахнул я. — Именно эту напасть я и предвидел на протяжение всего вечера! Вот те самые волки, которые мечтают меня сожрать!.. Вот и этот чёртов заяц, который навёл их на мой след. А главаря зовут — Кулаков-Чудасов!! Я всех знаю.
Трусливая слабость растеклась по моему телу, пытаясь отыскать спасительного пристанища. Точнее сказать: душевной отверженности, когда чувство стыда стыдится своих физиологических проявлений, и с готовностью уступает место подленькому, рассчитанному на милость победителя, непротивлению… именно — подленькому, а не тому высшему космическому понятию непротивления, которому учат нас новозаветные персонажи, и которого нам не посчастливится извлечь для личного употребления, поскольку его быстро заест сумятица, сложенная из нелепой гордыни, обуянства и обманчивого честолюбия…
— А ведь точно Кулаков-Чудасов!! — узнала Нога вожака волчьей стаи. — Запустила козла в огород.
— Здравствуйте, голубки, как поживаете? — расплылся в прожорливой улыбке Кулаков-Чудасов и протянул мне лапу, якобы для рукопожатия, но тут же — не успел я и ухватиться за неё с каким-то болезненным отрешением — одёрнул назад. — Поймал леща?..
— Ай? — бесполезно задрыгал я в воздухе пустой ладошкой.
— Не ловится лещ-то, по нынешним временам, скользок сукин сын? — захихикал Кулаков-Чудасов.
Стая одобрительно заржала. Я промолчал.
— Здравствуй, Филушка!.. ведь тебя Филушкой зовут?.. ну, не можешь лещей ловить, так хоть головой кивни, что рад меня видеть, что давно мечтал познакомиться! — попросил Кулаков-Чудасов, слегка повиливая пыльным хвостом.
Стая столь же одобрительно загыгыкала. Честное слово, я дошёл до такой трусливой пакостности, что был готов кивнуть головой и загыгыкать вместе с волками, но голова оказалась сильней всего остального во мне, голова решительно не кивалась.
— Не обманул нас заяц Обшмыга. — весело взглянул волк на зайца, пожелавшего гордо приосаниться, но выглядевшего очень нелепо и изношено. — Говорит, самого настоящего человека в лесу увидел. Проследил, как он в домик Ноги постучался. Спрашивает у меня: можно ли в наше непростое время человеков жрать?.. А отчего же, говорю, нельзя?.. Они и сами себя пожирают тысячами, а нам — лесным хищникам — такое и по статусу положено.
— Рад старррраться! — клокотливо прорычал заяц Обшмыга.
— Прекрати паясничать, Кулаков-Чудасов! — строго выговорила Нога. — Говори, что тебе нужно и убирайся вон, поскольку я не намерена терпеть тебя в своём доме.
— Неужели прочь гонишь? — с почти натуральной обидой поморгал глазёнками Кулаков-Чудасов, обращаясь больше не к Ноге, а к волкам, которые с удовольствием созерцали спектакль вожака. — Но мы же с тобой старые друзья, Нога, и сколько душевных разговоров провели!.. Сколько раз ты мне в жилетку плакалась, на судьбу сетовала!.. Отчего же вдруг я в не милость пал?..
— Не ври, никогда мы не были друзьями!
— Не были друзьями??
— Подобное и вообразить невозможно, а ты сейчас плохо и скучно дурачишься, рассказывая глупости.
— Мы не были друзьями?? — опечалился Кулаков-Чудасов. — И как у тебя язык поворачивается отвергать известные по всему лесу факты?.. Ты ещё заяви при народе, соври всем прямо в глаза, что я твой заядлый враг и однажды накинулся на тебя, чтоб сожрать?.. Было такое?
— Нет, такого не было. — вынужденно призналась Нога.
— Хорошо, что ты хоть очевидные вещи признаёшь. Всегда с тобой надо при свидетелях разговаривать, чтоб ты правду признавала… А догадываешься ли ты, сколько раз, за время твоего обитания в нашем лесу, я мог тебя съесть?.. А сестрицу твою я разве не мог сожрать раз сто?.. Где у нас счетовод, пусть он скажет!
Волк Выгребала, удившись внезапному призыву вожака, выступил вперёд. Он бы похож на пожилого и уработавшегося субъекта, с унылом трепетом относящегося к делу всей своей жизни.
— Исключительно исходя из фактов реальности, — запинающимся голосом забубнил Выгребала. — я записывал все злодеяния, совершённые Кулаковым-Чудасовым на моих глазах… кое-что даже запротоколировал поминутно… погодите, я припомню все записи за прошедший год, чтоб быть максимально точным… вот, полюбуйтесь… в ночь с тридцать первое на первое, пребывая в состояние глубокого сна, непроизвольно и аффектировано раздавил комара!.. злодеяние запротоколировано… Но про покушение на жизнь Ноги у меня сведений нет.
— Ну вот. — Кулаков-Чудасов похвалил Выгребалу. — Спасибо за факты, а то тут некоторые корчат из себя амбразуры вселенского добра и справедливости… типа они одни такие гуманисты, что хрен поймёшь… Ты, дедушка, ещё желаешь чего-нибудь сказать?
— Я, если можно, продолжу. — хозяйственно пригладил затылок Выгребала. — Исследовав труп убиенного комара, я постарался быть предельно дотошным и аккуратным в оценке событий и напряг всю зоркость наблюдательности. Я внимательно осмотрел помещение, где свершилось нечаянное преступление, и вдруг поразился настолько, что до сих пор не нахожу слов!.. я, когда увидел, то волновался, словно мальчишка!.. ОН взял и зацвёл!!
— Погоди, дедушка, что-то ты мелешь чепуху… кто зацвёл? — опешил Кулаков-Чудасов.
— Фикус!.. Да вы вспомните-ка, что я в докладной записке сообщал, и вам сразу станет всё понятно.
— Ну, допустим, вспомнил… но зачем мне знать про фикус?.. ты, дедушка, почему заговорил о фикусе, когда наши притязания сейчас направлены в другую сторону?..
— Как же вы можете быть спокойными, если цветение фикуса сродни чуду? — в глубоком блаженстве продохнул волк Выгребала. — В наших краях гении чаще рождаются, чем фикусы цветут — я не сомневаюсь, что этот случай надо отпраздновать.
— Тебе-то, счетоводу, какое дело до фикуса?..
— Да, Господь с вами… Я самый натуральный цветовод.
— Да я-то просил сейчас счетовода с заявлением выступить, а не цветовода. Ты-то зачем с фикусом своим выступил?
— А-а!.. Стариков всё ругаете, а у самих память хуже некуда. Цветовода вы позвали, а не счетовода, вот тут и народ подтвердить может мою правоту. А я кто?.. Я цветовод и есть, я и вышел с установленным фактом!
— Молодец какой, нужен ты мне больно с фикусом!.. счетовода я потребовал, старый ты старикашка! сче-то-во-да!!
— А я говорю: цветовода!.. я-то, будьте спокойны, натуральный цветовод, и счетоводом никогда не был, ещё чего не хватало!.. А фикус-то у кого расцвёл на глазах? разве у счетовода?.. нет, дудки, фикус расцвёл у меня на глазах, а я — цветовод!.. Кто угодно может подтвердить.
— Счетовода мне надо! тишкина ты жизнь!..
— Но я-то цветовод! фикус-то удостоверяет!..
— Охренеть можно! — попытался возобладать над собой Кулаков-Чудасов. — Кардинально можно охренеть!..
— Владимир Владимирович! — осторожно окликнул вожака волк Гукнула. — У меня желудок с голоду ноет, прекращай ерундой заниматься. Надо поскорей жрать эту парочку.
Некоторые волки поддержали нетерпеливость Гукнулы, а Кулаков-Чудасов вальяжно прошёлся по комнате, собираясь с мыслями и забавляясь тем, как Гукнула глотает голодные слюни.
— Немножко потерпи, дружок. Разве наша хищническая вера не учит терпению и выдержки?.. Разве мы какие-нибудь озверевшие маньяки, готовые поддаться искушению в любую минуту, без всяких основательных причин?.. Нет, только выдержка и самообладание помогают нам захватить добычу в момент истины. А, в противном случае, отправляйся в зоопарк. Там еда поставляется по расписанию и в разумных количествах.
— Ой, умора! Вчера объявление видел: в зоопарк требуется Трезорка на работу, чтоб на цепь посадить… — послышался идиотский смешок зайца Обшмыги. — А тут им целый волк достанется!! вот умора — так умора!!
— Ты чего здесь ерунду городишь, от горшка два вершка? — сердито покосился Кулаков-Чудасов на Обшмыгу. — Взял и сбил меня с мысли своей болтовнёй. Вот о чём я толковал?
— Ты, Владимир Владимирович, говорил, что наша вера завсегда преподнесёт нам то, что нам нужно. Надо только потерпеть. — подал голос волк Выгребала. — Я хоть и старый, но всё отлично слышу и понимаю, и на память не жалуюсь. Так что имейте это в виду, прежде чем называть меня счетоводом, а не цветоводом.
— Хорошо, мы конкретно это в виду и поимеем. — сердито буркнул Кулаков-Чудасов. — Мы сейчас по быстренькому управимся с одной проблемой, и примемся иметь в виду твои выкрутасы и фикусы. Кошка скребёт на свой хребёт!..
Стая сдержанно захихикала. Заяц Обшмыга прижал уши и отошёл в угол.
— Зачем вы ворвались в мой дом? — раздражённо притопнула по полу Нога.
— Э, подруженька, ты сегодня однообразна и занудна… «чего вам надо», «зачем ворвались»… Я же с тебя не алиментов требую, а услужливости хоть какой-то, элементарных знаков внимания, оказываемых при гостеприимстве… Или ты меня боишься? Скажи правду: боишься?.. Филушка-то боится, это по нему сразу видно!!
Я заметно побледнел, в голове растерянно запрыгали радужные, припахивающие гарью, круги и сигналы осциллограммы. Я боялся даже пошевельнуться.
— Хамло ты невоспитанное. — сказала волку Нога. — Обычный лесной хам.
— Этим замечанием ты меня не удивила и не раздосадовала, так что погоди, не перебивай. — Кулаков-Чудасов игриво отмахнулся от Ноги и обратился напрямую ко мне: — Скажи мне правду, Филушка: ты нас боишься?.. Я требую, чтоб ты не врал, ведь по тебе и так всё видно. Надо просто признать свой страх. Возможно, от этого тебе станет легче.
Радужные круги заскрипели мельничными жерновами и вязко, с хрипотцой, остановились. Светящиеся выгнутые линии застыли на месте, не издавая ни звука, лишь отмечая какими-то хитрыми запятыми удары сердца. Я почтительно и с одутловатой вежливостью произнёс несколько туманных возражений, насчёт своего страха, но произнёс их как-то не убедительно и беззвучно. Поскольку рот упорно не желал открываться, а губы пошло подёргивались.
— Молчит, словно воды в рот набрал. — сказал Кулаков-Чудасов. — Как его заставить заговорить — ума не приложу.
— За ухо бы цапнуть. — угрюмо предложил волк Гукнула.
— Но ведь он набрал воды в рот, а не в ухо, и за ухо его цапать смысла нет… Или есть смысл цапнуть тебя за ухо, Филушка?.. А?..
— Н-нет. — продирая через опасную остроту гортани, я выдавил из себя слово.
— Ты мне говоришь: нет?.. Это очень важно, что ты начинаешь со мной разговаривать, и очень занятно, что это слово «нет». Повтори, пожалуйста, а то кому-нибудь может показаться, что он ослышался… Ты боишься нас, Филушка?
— Н-нет. — я издал всё те же утробно плачущий звук.
— Не боишься? Это похвально, хотя и неразумно! — посетовал Кулаков-Чудасов. — Но если ты нас не боишься, Филушка, то почему дрожишь, словно цуцик?.. Неужели это не я тебя напугал, а кто-то другой?..
— Н-нет.
— Ну, не знаю… Мне думается, что с той самой минуты, когда ты леща упустил — вспомни-ка леща! — с тех пор ты меня и боишься, не верю я твоему заикающемуся «нет»!.. гнед вороной!!
Заяц Обшмыга прыснул мелким смешочком и тихонько пробарабанил лапами по животу, что немного привело меня в чувство.
— П-послушайте, может вам деньги нужны? — по возможности вкрадчиво сказал я. — У меня есть немного. Охотно поделюсь с вами, только вы оставьте нас в покое. Забирайте деньги и уходите.
— Ох, люди-люди… — с экзистенциональной грустью взглянул на меня Кулаков-Чудасов. — Всякое дело к деньгам сводите, слишком любите вы деньги.
— А отчего же их не любить? — промямлил я.
— Давно надо понять, что человек, сильно любящий деньги, так же сильно любит и смерть — вот ведь в чём закавыка!.. Не всегда он догадывается об этом, не всегда готов примириться со своими чувствами. Лишь иногда, прогуливаясь по кладбищу, он может поймать себя на удовлетворении и удовольствии, с которым разглядывает надгробия богатых людей, помпезные памятники и часовенки. Он примиряет их к себе, к своим близким, даже к своим врагам. Он скрупулёзно воображает свои похороны с той самой минуты, когда его упаковывают в гроб и везут на отпевание. Ему может показаться, что он просто дурачится, представляя себе всё это. Но на самом деле он творит себя в акте любви к смерти. Его возбуждает запах мертвечины… он умеет набивать смерти цену… А разве ты богат, Филушка?
— Совсем не богат.
— Тогда и не приставай ко мне со своими деньгами. Я подарю тебе смерть бесплатно.
Волчья стая одобрительно завыла.
— Чего тебе надо в моём доме, Кулаков-Чудасов? — набираясь злости, отчётливо заговорила Нога. — Я догадываюсь, что целью твоего визита является КАРАЧУН, ты для этого и прихватил с собой стаю — там, где не справиться одному бандиту, есть шанс у сотни отморозков. Но безрассудное нахальство — скажу я тебе — обычно наказуемо, и наказание наступает тогда, когда меньше всего его ожидаешь.
— Я рад, что ты употребила это святое для нас понятие — КАРАЧУН!! — продолжал вальяжно вышагивать по комнате Кулаков-Чудасов. — Но ведь ни я, ни кто иной, из числа пришедших со мной, ещё и словечком не обмолвился достаточно ясно про цель визита в твой дом, хотя, конечно, это может быть и КАРАЧУН. А может быть и не КАРАЧУН — ибо у всякого своя участь на земле, и предугадать её невозможно. Может быть, цель нашего визита — это разговор о поэзии, в частности, о поэзии вечного покоя.
— У-у!! — радостно заурчали волки, зудливо почёсывая шкуры.
— Ладненько, пусть в этом доме нас не ждали, пусть никогда не звали в гости и никогда бы сроду не позвали… но мы всё-таки пришли!.. мы всё-таки здесь!.. — Кулаков-Чудасов досадливо вздохнул. — А с нами и знаться не хотят, нас с порога обвиняют в КАРАЧУНЕ, и требуют, чтобы мы поскорее убирались вон! Нас не желают кормить вкусным ужином — да хотя бы и куриными потрохами (много ли нам надо, шантрапе дворовой?) — нас из принципа не желают кормить и поить, поскольку мы здесь никому не нравимся, а куриными потрохами здесь готовы накормить лишь тех, кто им жопы будет целовать… Полюбуйтесь, друзья мои: на столе ещё покоятся остатки аппетитнейшей курицы!.. Но нам не позволят их доесть, нам не дадут вкусить даже кусочка хлебца… им жалко для нас чашки паршивого чаю или стакана компота из домашних сухофруктов!.. — сумрачно паясничал Кулаков-Чудасов. — Да просто бы кипятку налили в стаканы — и на том, как говорится, спасибо, мы бы и за это по гроб жизни благодарны бы были!.. но не желают… ибо бесконечно нас презирают!!
— Го-го-го! — заржали волки в поддержку благодарности по гроб жизни. — Фикусом бы одарили за стакан кипятку! Нешто нам жалко?..
— Братцы! — ловко поменял интонацию с ёрнически-задиристой на упрямую и жёсткую Кулаков-Чудасов. — Нас не желают поить чаем!.. Нас наверняка не уложат в мягкие тёплые постели, не споют уютной колыбельной песни — милые подпухшие напевы которой иногда так понятны и востребованы. Нет, нас открыто гонят из дома прочь, брезгуя и раздражаясь: фу, дескать, от вас дурно пахнет! убирайтесь в свои вонючие норы!..
Стая гневно заворчала.
— Убирайтесь в свои грязные паршивые хижины! — распалился Кулаков-Чудасов. — Дышите прахом и тленом, и не забывайте о своей скотской участи!.. Сдохните голодными и холодными!!
Стая слишком серьёзно восприняла услышанное.
— Владимир Владимирович, да неужели от нас дурно пахнет? — брюзгливо залопотали волки. — Мы же типа санитаров леса, а это уже подразумевает гигиену.
— Да я вчера полдня в бане мылся! всё, как в инструкции написали банщики, так я и мылся! — проголосил куцехвостый волчишка.
— Совести у кой-кого здесь нету, вот что я вам сообщу. — поддержал приятеля раскрасневшийся волк Чистоплюй. — В жизни-то им всё легко даётся, будто за красивые глазки, вот и потеряли совесть, сидят тут и чаи распивают!..
— Три рубля билет в баню стоит, а я не пожадничал, урвал из семейного бюджета… — быстренько выпалил заяц Обшмыга. — А теперь оказывается, от меня дурно пахнет!.. вонючкой обозвали!..
— Братцы дорогие, доколе нам терпеть унижения и поношения от всяческой — простите за откровенность — вшивенькой интеллигенции? — прорычал Кулаков-Чудасов, воздел лапы к небу и, словно не сдержав душевного надлома, уронил их, так и не дождавшись небесной милости. — Братцы дорогие, здесь нами решительно пренебрегают!! Тщета и лицемерие царит в этом доме!! Отсюда нас решительно гонят прочь!!
— До чего же омерзительные существа живут на свете, Владимир Владимирович… упразднить бы их… разукомплектовать!!
— Надо же, что в мире творится, братцы… — покачал головой Гукнула. — Я и про возможность такого невозможного отношения к себе предположить не мог… коварство-то, ох коварство!!
— Как начнут о правах человека разглагольствовать, так сразу только о себе, о любименьких, вспомнят, а до других им дела нет!.. — бросил волк Шершавый.
— Да мы сами сейчас пренебрежём всеми этими пренебрежителями! Ты только укажи нам на них, Владимир Владимирович, мажь врага наотмашь!..
— Вот кто нами пренебрегает. — Кулаков-Чудасов тыкнул пальцем в меня, а затем в Ногу. — Вот от кого нам приходится претерпевать поношения.
— Тогда я посылаю к чёрту все свои прошлые деликатности!! — завопил волк Шершавый. — Если нами столь безжалостно пренебрегают, то я отказываюсь брать ответственность за свои поступки в состояние аффекта! Я настаиваю на незамедлительном претворении КАРАЧУНА!..
Кулаков-Чудасов едва удержал Шершавого, скорбно проповедуя:
— Молчи, друг, молчи… и вы, братцы, пока помолчите, скулы-то не сводите в тяготах заклания… Мы не из тех бездушных злодеев, которые ищут себе повод поглумиться, ради мести, или творят зло исключительно ради самого зла. Мы достоверно классифицируемся охотниками и — кстати говоря — санитарами леса, как недавно об этом было очень точно упомянуто. А уж КАРАЧУН в свете подобной санитарии и вовсе выставляется чем-то основательно-обязательным!.. Тот факт, что мы до сих пор никого не сожрали в этом доме, делает нам честь. Ни в коей мере не заслуженную, если б мы были заурядными бандитами. Но мы исходим из неких принципов, мы всего-то хотим, чтоб нас любили, и тогда мы тоже начнём всех любить.
Кулаков-Чудасов встал на задние лапы, вплотную приблизил свою пасть к моему уху и произнёс:
— Полюбите нас так, чтоб и мы полюбили.
Я невольно чертыхнулся ухмылкой. Едва заметной кривой ухмылкой, которой и сам был совершенно не рад.
— Этот парень однозначно вас не полюбит. — ляпнул заяц Обшмыга. — Презирает, сукин сын.
— Да?? — с особым пристрастием уставился на меня Кулаков-Чудасов.
— Отчего же… — я попытался примирительно улыбнуться. — Я всех люблю…
— Всех ли? — засомневался волк.
— В-всех… непременно…
— И Шершавого, и Обшмыгу, и всех-всех-всех??
— К-конечно же всех Обшмыг любить невозможно, да и не нужно… н-но я наверняка люблю всех… н-наверное…
— Редкостное состояние души! — обрадовался Кулаков-Чудасов. — Вот меня ты точно любишь, Филушка, ты ничего не путаешь?
— К-конечно… н-непременно…
— Ты слишком торопишься с ответом, а не следует торопиться отвечать на столь принципиальный вопрос. Ты сейчас должен быть максимально искренен, потому что сейчас это слишком важно для тебя… Итак, ты меня любишь, признаёшься в непременности этой любви, но… но может быть ты меня любишь как-нибудь аллегорически, с художественным возобладанием желаемого над действительностью?.. это вполне естественно для творческого человека — тут нечего стесняться… Итак?
— К-конечно… не аллегорически… — безвкусно виноватая улыбочка выползла на моём лице и застыла намеренно придурковато. — Владимир Владимирович, я вас действительно люблю.
— Сейчас расцелуются! — расхохотался заяц Обшмыга.
— Цыц! — рассердился Кулаков-Чудасов. — Я сейчас тебя расцелую, пенёк ушастый, и это будет для тебя прощальный поцелуй.
Обшмыга юркнул поближе к двери.
— К-конечно, мы не будем целоваться. — пушисто зарделся я. — Удивительные глупости с этими поцелуями зачастую случаются… но вот, если пригласить вас к столу, то я не против, например, и думаю, что хозяйка не откажется пригласить вас к столу, по здравому-то разумению… а, Нога?.. мы тут славно почаёвничали вдвоём, а теперь можем почаёвничать все вместе, сахару-то для чая на всех хватит… хотя, лично я предпочитаю без сахара, но иногда можно и с сахаром, с конфеткой тоже можно иногда для разнообразия, в созидании скромного удовольствия… ведь кто как предпочитает чай пить — кто с конфеткой, кто без конфетки, кому вишнёвого варенья подавай… а, Нога?.. найдётся ли у вас баночка варенья?.. честное слово, пора гостей и за стол пригласить, угощать чем Бог послал…
— Вы это вот пили? — Кулаков-Чудасов необыкновенно ловко ухватил мою кружку, отпил глоток из неё, заботливо пробултыхал им в пасти и выплюнул обратно. — Нет, этой дряни хоть бочку выпей — не опьянеешь!
Волки с удовольствием рассмеялись.
— А вы напрасно смеётесь, братцы. — заявил Кулаков-Чудасов. — Здешний чай отчасти недурён. Чуточку пресноват — если говорить объективности ради — но я поддерживаю мысль Филушки о том, что «у всякого свой вкус и свои предпочтения, у кого-то в одном месте слипается, а у кого-то, напротив, одно место разверзается и изобильно хлещет»!.. Ты ведь именно это нам выговорил в укор, Филушка? Именно такими противоестественными пакостями ты вздумал нас попенять?.. Ну, что ты там ещё бормочешь, бедолага?..
— Я, если п-признаться, не очень умею угождать. — сбивчиво и полушёпотом замямлил я. — И не очень умею говорить красивыми словами о красивых вещах, тем более, что на всех не угодишь, а мне кажется, что и нет необходимости угождать кому-то отдельно, в конкретной удалённости от коллектива, к тому же вовсе не стоит лезть к кому попало с поцелуем, не разобравшись должным образом в своих предпочтениях…
— Я не понял про поцелуи.
— Я в смысле ценности любви, как явления мирового масштаба, а не частных предпочтений.
— Эх, братцы! кто чего предпочитает — а я люблю подурачиться! — Кулаков-Чудасов повилял хвостом и, под истеричный хохот волков, поразительно метко помочился в мою кружку с чаем. Затем взял и перевернул кружку, чтоб вся эта мерзость потекла ко мне на колени.
Волчьей истерике, казалось, не было предела.