— Гости пришли!! — радовалась Нога. — Самые настоящие и долгожданные!!
— Нет, Нога, будьте крайне осторожны! Не ошибиться бы и на этот раз! — упорствовал я. — Наверняка, это ещё какие-нибудь волки — соседи тех волков, которых мы поубивали. Они нам отомстить задумали. Надо же кому-то собраться с силами, чтоб пойти отомстить за друзей своих!
— Слыхом не слыхивала ни про каких соседних волков. Вы уж, Филушка, извините, но заговариваться стали.
— Вы про них не слыхивали, потому что они могут оказаться не совсем волками, а кем-нибудь похуже волков… оборотнями, например… сегодня они кажутся волками, а во все остальные дни — медведи психические!!
— Какие ещё медведи психические??
— А такие! — я убедительно принялся размахивать руками, показывая какими могут быть огромными и угрюмыми психические медведи. — Пришли к себе в берлогу, а заняться нечем — жена одна на двоих, и завсегда предпочтенье отдаёт кому-нибудь на стороне — вот они оборотились в волков, схватили топоры и побежали сюда, чтоб поразвлечься.
— А у нас пулемёт!
— Про достоинства Максима Ильича я не спорю. Я очень даже доволен вашим пулемётом, но медведи, которые намерены отомстить за волков, совершенно психические!.. — я с особым упорством напирал на невменяемость гостей, стучащих в дверь. — Они прихватили с собой тысячу пулемётов и пушек, а в стратегических планах — на форс-мажорные обстоятельства — наличествует и танковый прорыв Абракадабра!.. Конечно, в это трудно поверить, но бдительность на всякий случай ещё никому не помешала!!
— Даже Абракадабра приплели. — хихикнула Нога. — Абракадабр-то к Каспийскому морю прорывается десятый год, там для него запасы нефти и дружественные нации. А в наших пенатах Абракадабру щей не сварить. Уж будьте на сей раз спокойны, Филушка, ко мне друзья пришли, и кажется, им надоедает стучать в дверь. Минут пять, надо думать, прошло, а они всё стучат и стучат.
— Либо дупеля, либо пуделя! либо в утку хлоп, либо себе в лоб!.. — отчаянно я дополнил картину своего благоразумия.
— В конечном счёте, все мы смертны. — напомнила мне Нога и попросила НЕВИДИМЫХ ПОМОЩНИКОВ отпереть дверь, чтоб пропустить гостей в дом.
Очень придирчиво я пригляделся к тому существу, которое первым вошло в комнату. Отчасти привыкнув к лесным каверзам, я ожидал увидеть нечто абсурдное, но не лишённое правдоподобия. Новоявленный персонаж мне представился совсем нелепым. Это были натуральные Ослиные Уши!.. Два вполне подвижных Уха, казарменно-сероватого цвета, на который украдкой посягнула старческая седина. Отчётливо виднелись сконфуженные пятнышки залысин. Характер они имели явно нагловатый и саркастичный, видно, привыкли быть бесцеремонными. Передвигались Ослиные Уши при помощи двух пар куриных лапок — на каждое Ухо по паре — и никогда не застывали в одной позе надолго. Правое Ухо не имело видимого физического сцепления с Левым: они оба существовали как бы раздельно друг от друга, но единым полноценным организмом (насколько это возможно для ушей), единой личностью.
— Здрасьте-мордасьте! — воскликнули Ослиные Уши с приятельским ёрничаем. — Целый час в дверь ломимся, упыхались… Оглохла что ли, подруга?
— Да тут такое с нами случилось! такое! — засуетилась Нога.
— Юла. — строго прицыкнули Ослиные Уши. — Если не оглохла, так и не юли без повода, юла! Два часа гостей за дверью держать — разум-то в каком месте затеряла?..
— Ушки! ушечки!..
— Пойди отыщи разум и вернись обратно, милочка ненаглядная! мы ведь чисто по-приятельски зашли на огонёк, по сердечному расположению к тёплой дружеской беседе, да, верно, или мы тебе не в радость, или кому-нибудь обедню испортим, воспрепятствуем чаи распивать с мармеладными подушечками…
Ослиные Уши владели голосом артистично-ленивым, хорошо поставленным, упирающим на протяжные гласные звуки.
— Здрасьте! — неожиданно и с задиристой лукавинкой обратились ко мне Ослиные Уши.
— Здрасьте, коли не шутите. — поспешил я ответить, деликатно робея.
— То-то и оно, что не шутим. От нашего сердечного расположения никто не увернётся, даже пуще того: хватай, пока оно само в руки лезет! не до жиру, быть бы живу!..
— Здравствуйте, Ушки! здравствуйте, родные! — мелким бисером слов рассыпалась Нога. — Всякий раз смотрю на вас и не налюбуюсь: вот, думаю, кому от счастья далеко не уйти, вот кто хорошеет с каждым днём!..
— Не каркай, ворона! чего раскаркалась?
— Не буду, не буду, не буду…
— Для лести-то много ума не требуется, а вот чего в ремонтных мастерских нам скажут, — Ослиные Уши указали куриным перстом на потолок. — так это, будь добра, запомни накрепко, а ещё лучше — у себя на лбу запиши!.. От старости не убежишь — ты от неё, а она от тебя — и одиночество уже котомку собрало, и бредёт где-то потихоньку-полегоньку, уже знает, чья песенка спета… Такие вот дела, милочка моя ненаглядная.
— Ну, напраслину возводите, вы вовсе не одиноки.
— Как перст!!
— Ну, что за перст? вспомнили ещё про перст какой-то!..
— Как перст одиноки! — с грустноватой лёгкостью отчеканили Ослиные Уши. — Приятели-то лишь за праздничным столом приятельствуют, а без особой нужды никто на огонёк не заглянет. Иного подлеца хоть и схватишь за шкирку, затащишь на диван: сядь, дескать, посиди и послушай, что тебе умные люди говорят!.. Так ведь сядет — подлец — посидит часок-другой, послушает, а затем пальцем у виска подкрутит, намекая на плохой диагноз!.. вот этим самым указательным пальцем подкрутит и сбежит!..
— Ушки, не будьте мнительны.
— Милая ты наша, ненаглядная! гневить судьбу не хочется, но неприятности нас подстерегают чуть ли не за каждым углом, злопыхатели доносы строчат.
— Да чем вас враги могут уязвить, ежели нечем? — смутилась Нога. — Вы хоть один из этих доносов в глаза видели?..
— Как же их увидишь, миленькая ты наша, солнышко непутёвое? — захихикали Ослиные Уши. — Враг писульку свою настрочит, а ко мне на проверку не несёт: на, дескать, оцени этюдную элегантность! может, мне ещё ведро помоев вылить, если не возражаешь?.. Нет, враг сроду нам ничего не скажет, а затаится самым злейшим образом и овечкой прикинется. Вот кабы опять приехал к нам мужичок из филармонии, то мы бы его фокусам обучились и попользовались, чтоб в чужую голову заглянуть. Помнишь, Нога, мужичок из филармонии год тому назад приезжал?..
— Из филармонии??
— Ну да. Всё показывал на картах, как пикового туза в шестёрку бубей перелопатить, а потом свет в доме выключил и затеял Духов вызывать. Штук двадцать всяческих Духов вызвал; а они рядком выстроились, ворочаются, докладывают свои обстоятельства не торопясь: кто такой, какого сословия и вероисповедания, по какому случаю помер!.. А затем хором напророчили, что в январе под Москвой снег пойдёт — так оно в совершенстве и сбылось. В газетах печатали про снег. Две недели шёл без передыху.
— А-а-а!! — припомнила Нога.
— Ну, дурья твоя башка, хорошо, что хоть чего-то помнишь. — поёрничали Ослиные Уши и кивнули в мою сторону. — Да вот представь мне наконец своего гостя. А то ему наша болтовня — хуже пареной редьки. Как вас зовут… господин?..
— Филушка! позвольте, можно не «господин», а «товарищ»! — с достоинством бывалого товарища представился я.
— Это вы мыслите в направлении коммунистического реванша, что ли?.. Очень приятно познакомиться, но имя у вас странноватое… Вы не сомнамбула из филармонии?
— Нет, не бывал, не знаю…
— Очень жаль. — и Ослиные Уши, капризно скуксившись, обратились к Ноге: — Значит, милочка, ты не помнишь того мужичка из филармонии?.. Эк тебя угораздило забывать всё на свете, не говоря уж об удовольствии, получаемом в значительных мелочах!..
— Да как же не помню? Я же вам сказала, что помню! — промямлила Нога.
— Ни черта ты, милочка, не помнишь! — отрезали Ослиные Уши. — Да и мы на память слабы стали. Бывает мыкаемся по чужим углам, куда деться не знаем, а вот бы Духи филармонические помогли вывести нас на чистую дорожку. Мы бы и денег не пожалели на такой случай, нам жадность не к лицу. И дедушкино наследство до копеечки сохранено.
— Так мошенники могут Духами прикинуться, в темноте-то не разберёшь.
— Здрасьте! она нас учить будет! ещё как и прикидываются, сволочи! — взъерошились Ослиные Уши. — Вот мы давеча взялись Духов вызывать, а нам сказали по радио, что лучше всего вызываются Фаршированные Духи: мол, им вариться на медленном эмпирическом огне всего пять минут. Мы, будто деловые, свет выключили, пять минут подождали, а тут расчихался Набалдашник и всю церемонию испортил: у вас, говорит, Фаршированные Духи перцем разговляются, а у меня слюнки текут!.. (время, действительно, к обеду шло, и у нас под ложечкой сосало)… Давайте, говорит, сначала наедимся вволю, потом покурим, а уж потом Фаршированными Духами займёмся. И мы пошли к Набалдашнику в гости щи жрать, ибо жена его с вечера звонила и предупредила, что на свиной рульке щей наварит. А когда мы наелись и ко мне домой, вернулись, то оказалось, что Фаршированные Духи все окурки из пепельницы украли и смылись, и курить теперь нечего. Вот и пришлось нам вдвоём с Набалдашником вечер коротать в печали, без окурков. Вроде обиделся на меня Набалдашник, больше не звонит и не пишет.
— Ну, таких обидчивых гостей лучше в дом не приглашать. — заметил я. — Прямо у дверей дать отворот-поворот.
— А где нам других гостей взять? — навострились Ослиные Уши. — Мы существа по природе обидчивые, а нормального человека в гости хрен дождёшься.
— Да. — грустно прибавила Нога. — Человек в нашем лесу — гость из редчайших. Всё больше гостят, извините, некие самосотворённые сути и предметы быта. Удивляться-то особо и нечему. Приходится терпеть тех, что есть.
— Это вы без шуток говорите, что здесь нечем удивляться? — привскочил я со стула. — Да я, представьте себе, со вчерашнего вечера только и делаю, что всему удивляюсь.
— Да это просто с непривычки. — посочувствовала мне Нога.
— Но мозгам от этого не легче.
— Неужели вы внезапно окунулись в мир чудес? — озорно скрипнули Ослиные Уши. — Разве вы не принимаете это всё за пустяки, которым не стоит удивляться?..
— Да вот представьте себе! — спешно заговорил я, обращаясь то к Ноге, то к Ослиным Ушам. — Я вчера выпрыгнул из поезда, заблудился в лесу, напугался и почувствовал себя неловко…. затем я неоднократно чувствовал себя неловко, словно под ногами разверзлась земля — огромная ямина такая, которую никак не перепрыгнешь и не обойдёшь… но всё же, до поры до времени, я сталкивался с нормальными (допустимо нормальными) ситуациями: и лес, и опушка, и предполагаемый лось на ужин… мне было страшно, но я терпел, насколько хватало моего терпения, соображая, что мир не позволит себе постоянно заглядывать в моё оконце и улыбаться ясным солнышком, ведь я не наивен, хотя — в каких-то чисто детских полусонных измышлениях — и верю в чудеса… но можно просто удивляться сложившимся обстоятельствам, а можно начинать быстро охреневать… если, скажем, волки станут кудахтать курицами (хотя, конкретно в моём случае, они не закудахтали), Балда Ивановна примется гулять с Чёртом Шпареным, а некто Максим Ильич вылезет из-за печки и приготовит нам пюре из трупов!.. Это всё никак не может не считаться нормальным и недостойным удивления. Ни с каких позиций Гегеля и Канта подобная нормальность не принимается в расчёт, и я очень долго мог бы вам это доказывать, что называется, на пальцах, если б мы с Ногой не условились про всё это напрочь забыть, и оттого я ничего вам объяснить не смогу!.. Поверьте, в этом нет моей вины.
— Мы вас прекрасно поняли и не собираемся набрасываться с упрёками. — согласно закивали Ослиные Уши. — Вы хотите сказать, что до тех пор, пока не прилегли отдохнуть на лесной опушке, с вами ничего особо удивительного не происходило. Вы намекнули на «некоторую допустимость ненормальных ситуаций под бдительным административным надзором», которой вы подчинялись большую часть своей жизни… и вот тут, непосредственно в домике Ноги, вынужденно столкнулись с непозволительными странностями, что вас взволновало и о чём вы попытались нам сказать!!
— Я, собственно, почти так и сказал.
— Вы почти так и сказали. Во всяком случае, мы вас прекрасно поняли.
— Меня здесь чуть было не сожрали — а вы говорите, что этаким пустякам удивляться не стоит.
— Да ведь все кого-то жрут. — попробовали улыбнуться Ослиные Уши.
— Да пускай все… но меня-то зачем?? — я недовольно вздёрнул подбородок и запыхтел. — И ещё я хочу сказать, что раньше смотрел на Ногу, и видел не только Ногу, а нечто большее и непостижимое разуму. А теперь я смотрю на вас, и вдруг понимаю, что вы — это Ослиные Уши!.. Я это отчётливо вижу и пытаюсь постичь разумом, но невольно и очень плохо гармонирую с очерченной ясностью, с той точкой зрения про суть вещей, основные положения которой я позволяю себе забыть. Впрочем, это не важно — что и когда я позабуду. Отныне я намереваюсь настойчиво одуревать.
Ослиные Уши вздрогнули и обратились к Ноге:
— В чём дело, раскрасавица ты ненаглядная? чего это у тебя гость одуревать принялся?..
— Я не знаю. — заволновалась Нога. — Я его лишь чаем поила, да ещё он курицы покушал маленько.
— Да, я кушал печенье и курицу. — подтвердил я.
— Может быть, Филушка, вы не одуреваете, а просто сочиняете? — усомнились Ослиные Уши.
— Не знаю… сочинять я мастак, здесь готов похвастаться, но сейчас одуреваю… и с каждым вашим словом одуреваю всё больше и больше!..
— Может, вы от чая одуреваете? — засуетилась Нога. — Я вам больше чаю не налью, хлебайте прямо так воду, из ведра.
— Не припомним, чтоб от чая люди одуревали. — призадумались Ослиные Уши. — Вот когда чай одуревал — этот случай мы знаем. Этот случай мы навсегда запомним, нам тогда досталось почём зря.
Я дружески прихлопнул ладонью по чайнику, показывая, что как раз к нему претензий не имею. Чайник одобрительно присвистнул.
— Филушка, вы сказали, что сочинять мастак. — шутливо заговорила Нога. — А ведь я сразу так и подумала, что у вас поэтическая натура. Все поэты, безусловно, со странностями, с порывами во внезапное непроверенное чувство… Одурение — лишь предлог, лишь приглашение к путешествию по вдохновению. Вот одна наша подруга очень чутка к поэзии, и она несомненно была бы для вас лучшей собеседницей, чем мы…
— Какая подруга? — спросил я.
— А такая, которой вы абсолютно пренебрегаете. — послышался чей-то обиженный голосок.
Я оглянулся на дверь и принялся с любопытством разглядывать ещё одну гостью, которую до сих пор умудрялся не замечать. У порога нетерпеливо переминалась крупная резиновая кукла, схожая по росту с ребёнком трёх-четырёх лет. Очень чистенькая и хорошенькая, в скромно-шёлковом платьице голубой расцветки с вопиюще-алыми бантиками в виде роз и блестящими тесёмочками. На ножках кукла носила мягкие матерчатые сапожки до колен и трепетно-кружевные панталончики, очень симпатичного и не стыдливо зияющего фасона. Всем своим обликом кукла производила приятное впечатление, кроме очевидного досадного пустяка. У куклы не было головы. Пустая, обстоятельно обрубленная шея — и всё. Голова несомненно где-то затерялась.
— Ах да, чуть не забыли, мы ведь ещё с собой и эту принцессу приволокли! — воскликнули Ослиные Уши. — Упиралась, не хотела идти: я, видите ли, говорит, боюсь поздно вечером на улицу выходить!.. луна, говорит, способна мне навеять что-то этакое, и я в запой вдохновения окунусь с размаху!..
— Слишком чутка к поэзии, я же говорила — подтвердила Нога. — Познакомьтесь, Филушка, вы, кажется, ещё не знакомы. Это кукла Ляля.
— Здрасьте! — тихонечко сказал я.
— Здравствуйте, Филушка!
Кукла Ляля сделала изящно-неказистый реверанс и развела руками, словно извиняясь за свой странноватый вид.
— Вы весьма прелестное создание… — озабоченно подбирал я комплементы и улыбался как можно бережней. — В наших магазинах таких, пожалуй, и не купишь.
— Вас не очень смущает отсутствие у меня головы? — спросила кукла Ляля. Тихий голосок куклы, как будто плавно блуждал между оттенками радостно созревающей юности и девственной романтической печали. Так, наверное, могла бы заговорить садовая петуния с соседской иволгой.
— Теперь даже и не знаю, что меня смущает. — задумчиво сказал я. — За сегодняшний вечер я обнаружил столько полезных и неполезных отсутствий, что их количественное присутствие отсутствует в любых соразмерных умеренностях. Вот у Ноги тоже нет головы, и у Ослиных Ушей нет головы, возможно, что и моя голова абсолютно какая-нибудь безголовая. Я уже ничему не смущаюсь.
— Да-да, у нас нет голов. — радостно подтвердили Ослиные Уши и Нога.
— В этом мире, куда я нечаянно попал, природа просто так — на глазок — устанавливает свои правила и тарифы, и я чем-то напоминаю мальчика, которого природа ещё не одарила должной смелостью, и он только мечтает, как познакомиться с девочкой, одиноко качающейся в заброшенном парке на качелях.
— Это было бы так романтично, если б мальчик набрался храбрости!! — всплеснула руками кукла Ляля.
— Может быть, может быть… — поспешил согласиться я. — Мне лично для храбрости не хватает полноты абстрагирования от реальности. И свыкнуться с тем, что у вас всех, вместо голов, таится нечто более неожиданное и функциональное, чем голова. Может, и всё человечество, со временем, обзаведётся подобными функциями.
— И, быть может, отсутствие головы у куклы Ляли, — пошутили Ослиные Уши. — не даёт нам повода похохотать над ослиными ушами, которые росли на этой голове.
— Или ногами, которые тоже росли на этой голове. — попробовала пошутить Нога.
— Но голова у вас когда-то точно имелась? — спросил я у куклы.
— Наверняка!! — кукла Ляля заглянула в прихожую, где легко крутанулась перед зеркалом и осталась собой довольна. — Я когда-то тревожилась начёт этого вопроса и посещала Кушетку Психолога. Она меня и успокоила, сказала, что моё тело, возможно, и создали исключительно для того, чтоб отрезать голову. Тем самым совершить некий магический обряд. Верно, где-то есть несчастный человек, который так же, как и я, лишился головы. Только вряд ли он способен жить и радоваться.
— Да уж, вряд ли… — согласился я.
— Что такое голова? — принялась рассуждать кукла Ляля, ещё немножко покрутсясь перед зеркалом в прихожей. — Если учёные стипендиаты уверяют нас, что голова — это своего рода пульт управления всем телом, то я превосходно обхожусь без пульта: скопление нейронов и синапсов работает идеально. Я стройна и красива, я способна вызывать зависть у вполне головастых соперниц, и никогда на вечерних танцах в клубе не томлюсь в одиночестве, от кавалеров отбою нет. И тоже заметьте: не головой вприсядку танцуют, а ногами!.. И плотская эстетика любви от головы мало зависит, в этом я вас заверяю, как истинный знаток процесса. Оценивать голову, как важный сексуальный возбудитель, я отказываюсь. Голова, как мне кажется, самый что ни на есть банный предмет, а не сексуальный — голова всегда обнажена и у всех на виду, даже у тех, кому её и показывать не хочется.
Я смущённо покачал своей головой, показывая, что не согласен с куклой.
— Есть весьма прелестные женские головки. И разве всегда они голы?.. Женщины любят всякие шляпки и береты. А разнообразие причёсок?.. Вот голая голова мало кому покажется сексуальной, хотя о вкусах и не спорят.
— Не голова, а кочан капустный! — воскликнула Нога, вообразив себе что-то голое. — Привязать к нему Ослиные Уши, чтоб стоймя стояли, и хороводы пожалуйте вокруг водить: «в лесу родилась ёлочка! в лесу она росла!..»
— «Зимой и летом стройная, зелёная была!..» — подхватили любимую песенку Ослиные Уши и кукла Ляля.
— Праздник есть, а любовной озабоченности нет. — вздохнула Нога.
— Подождите, мы неправильно песню спели! — вдруг забеспокоились Ослиные Уши. — У нас ведь кочан капустный, а не ёлочка. Зачем мы песню про ёлочку спели?
— Потому что «кочан капустный» к этой мелодии в размер не подойдёт. — сказала Нога. — Очень длинно получится петь, если «в лесу родилась ёлочка» заменить на «в лесу родился кочан капустный».
— Очень нехорошо, что «кочан» сюда не влезает. А «тыковка» влезает?
— «Тыковка» влезает. Знать бы ещё, что это за «тыковка».
— Это абсолютно не важно, не надо нам ничего знать. — неторопливо зацарапали лапами по полу Ослиные Уши. — Давайте вот лучше, запевайте хором: «в лесу родилась тыковка, в лесу она росла!..»
— «С ослиными ушами красавицей была!..» — запели стройным хором мои замечательные новые друзья. — «Трусишка зайка серенький под тыковкой скакал, и много-много радостей ей на ушко шептал!..»
— Оу-у-уе! — обильной луи-армстронговой хрипотцой протянули в конце песни Ослиные Уши.
Все чудесно рассмеялись. Не каждая хороводная песенка столь умильно и по-доброму потешает.
— Так-то вот, Филушка! — радовалась кукла Ляля с грустной риторической любезностью. — Нередко мы подобным образом шутим над собой — с песенкой или перебранкой — но на самом деле ни я и никто другой не знает, какие уши имелись на моей голове. Никто этой моей головы не видел.
— Как никто и никогда не встречался с нашим ослом. — сказали Ослиные Уши. — Уж мы и волхование пробовали, притащили Седьмую Воду На Киселе. А она на коленки пала да покаялась: ничего-то я, говорит, родненькие, не знаю, ничего-то я не умею! я, говорит, позавчера родилась на свет божий и шулерского гонору ещё не набралась!.. То ли дурдом раскупорили и всех на волю выпустили, то ли опять из филармонии сторожей уволили за пьянку — а мне таких провидцев не надо. Мышей не ловят.
— Мышей? — не сообразил я. — Зачем им мышей ловит?.. Ваши провидцы похоже на котов?
— Почему они должны быть похожи на котов?..
— Вы сказали про ловлю мышей, а человеческие коты обычно мышей ловят. Ну, или капризничают, не хотят ловить.
— Так это такие ваши человеческие коты. А наши сроду мышей не ловили.
— Стыдно признаться, — вдруг задумалась Нога. — но мы про человеческих котов и кошек не знаем нисколечко. Если вы, Филушка, их любите, то вы сможете рассказать нам какие они. Такие же, будто наши, или полны загадок?
— Рассказать получится слишком мудрёно. — заёрзал я на стуле. — Если б я знал, какие ваши коты, то рассказал бы, чем они отличаются от наших. А вот дайте мне бумагу и карандаш, я нарисую наших.
НЕВИДИМЫЕ ПОМОЩНИКИ вытряхнули из сундука требуемые мной предметы, и я принялся быстренько рисовать. Я не привык жаловаться на свои таланты, и догадываюсь, что художник из меня паршивый, но в данной ситуации иного выхода не было. Нужно было показать своим новым друзьям обыкновенных человеческих котов. В голове моей заботливо замурлыкало и замяукало.