- Где-то здесь, по идее, - сказал он Кореноеву. - В центре.
Они вошли в гостиницу "Зея". Альберт прикинул возраст администраторши да! Не она ли взлетала под баскетбольным щитом в начале шестидесятых, перепрыгивая неуклюжих подруг? Не она ли танцевала с Альбертом в тот вечер в парке ДОСА, после чего за ним гнались знакомые хулиганы из Северного городка, и его отбил Рекалов с друзьями. Не она ли... Альберт с любовью заглянул в ее глаза.
- Нет воды, мальчики, - сказала администраторша, по-своему истолковывая взгляд Альберта, - кончилась.
- Это еще как? - солидно сказал Кореноев. - Впервые слышу.
- В гостинице нет воды, - с уважением посмотрев на солидного Кореноева, пояснила администраторша. - Нет. Кончилась. Сегодня выехал последний гость.
- Да нам вода и необязательна, - сказал Альберт. - Нам только переспать.
- Вы понимаете... - начала администраторша, но Кореноев не дал ей продолжить относительно русского языка и бросил:
- Ясно. Что тут понимать. Нет воды - и нет вопросов. Но куда же все-таки податься командированному человеку?
- Ну... есть здесь недалеко ведомственная гостиница, - продолжала уважать Кореноева администраторша, - от комбината "Амурзолото"...
- О! Да я ее прекрасно знаю! - Альберт с новой волной любви и благодарности заглянул в ее глаза. - Это через улицу, да? Во дворе? Там еще такое симпатичное крылечко в тени деревьев?
- Вы дадите мне закончить? - Нет, не привыкла она еще со школы уважать таких людей, как Альберт. Таких вертлявых, недостаточно выбритых, на которых невозможно опереться - с ними даже под руку ходить опасно, того и гляди, взбрыкнет ногами и полезет по воздуху, как по стенке. А кому интересно идти с мужчиной, который неизвестно чего хочет? Который - неизвестно даже, хочет ли тебя? Поэтому администраторша переводит взгляд на Кореноева и продолжает: - Но там есть один нюанс... - когда-то ей так понравилось это слово, один гость из Москвы говорил ей: "Нюванс", что она сама не заметила, как оно стало ее личным, мощным словом, - приехал один высокий человек из области на посевную и туда поселился. Обычно мы для них держим "люкс", но у нас кончилась вода, и он переехал к ним.
- Понятно, - сказал Кореноев, выжидательно глядя на нее.
- И он там сейчас живет один. А на праздники он, видимо, поедет домой, в Благовещенск.
Альберт перевел взгляд на Кореноева и с удовольствием отметил, что на того произвела впечатление тонкость поведения администраторши и человека из Благовещенска.
- Вспомнил! - сказал вдруг Альберт. - Ваша фамилия - Ксендзенская, звать Наташа. Вы в девятой школе учились.
Настала пора удивляться администраторше.
- Н-не помню... - сказала она, внимательно оглядев Альберта.
- Еще бы! Через двадцать с лишним лет! - воскликнул Альберт, почему-то радуясь происшедшим в нем переменам. - Я же двадцать вторую заканчивал! Альберт Тулупов!
- Тулупов... - повторила администраторша, постукивая шариковой ручкой по конторке. - Тулупов... С Мухинской?
- Конечно! А мои родители вышли на пенсию и переехали на запад! В Смоленск!
- Поменялись? - недоверчиво спросила Ксендзенская.
- Ну да! Пятнадцать лет назад.
- Прямой обмен?
- Нет. Сначала они поменялись на Чимкент, с одним корейцем. Потом переехали в Запорожье. А уже потом, десять лет назад, в Смоленск.
- Без доплаты? - Наташа никак не могла поверить Альберту. Как будто только после выяснения окончательных условий обмена можно будет при-знать и самого Альберта.
- Без, - Альберт был удивлен: как можно за Свободный еще и доплату требовать?
- А вы... - уже значительно внимательнее посмотрела на него администраторша.
- А я в Ленинграде живу. Это под Смоленском, - пошутил Альберт. - Ну, какое это имеет значение?! - вдруг с вырвавшимся рыданием воскликнул он, уже как бы имея право на рыдание, заслужив его для себя в глазах Кореноева тем, что - не самозванец какой-то, а действительно местный, признанный, имеющий биографию. И тут он вспомнил, что с этой Наташей он целовался после первого курса, у ее дома на Торговой, в июле, после дождя, во втором часу ночи, и он посмотрел на ее губы, теперь уже бледные... Она, видимо, также вспомнила этот случай и поджала их.
- Да, друзья, - насмешливо сказал Кореноев, - завидую вашей вечной молодости.
Альберт и на него внимательно посмотрел. И только сейчас понял действительно завидует! От самого Хабаровска люто, ненасытно завидует! Потому что не может уже сам, не получается!
- Слушай, Натали, - повернулся Альберт к Ксендзенской, стремительно возвышаясь с каждым мгновением над недавним Альбертом Тулуповым. Послушай-ка меня внимательно. Нет ли у тебя чего-нибудь выпить?
- Выпить? - переспросила Наташа, мгновенно понимая, как всякая женщина, происшедшую с Альбертом перемену. - Мы же закрылись. И ресторан не работает.
- Жаль. - Альберт облокотился о конторку и опустил глаза.
- Намеки у вас, Альберт, надо сказать, необыкновенно тонкие, - сказал Кореноев, нагибаясь за "дипломатом". - И откуда вам известно, что у меня здесь расположено, я не знаю, уважая вашу порядочность...
- Ребята, - сказал Альберт, неощутимо для себя выпив полстакана кореноевского коньяка, - мы же первое поколение в этом веке, которое нормально постарело. Натали, тебя это не касается. Нас оглушила тишина, и мы не успели как следует пожить.
- Разве можно так, - поморщился Кореноев. - Это же цыганщина - то, что вы говорите, Альберт.
- Если бы ты знала, Натали, - продолжал Альберт, - как я ненавидел этого человека. Я готов был задушить его и выкинуть из поезда на полном ходу, но предварительно - понимаешь? - предварительно убедив его в том, что все это серьезно. Да! Серьезно! - Альберт готов был снова прорыдать, поэтому сделал паузу. - Это богатое соболиное, черно-бурое пальто моей жизни! Любая минута безнадежности или тоски прожита в ней с полной ответственностью! Я никогда не сачковал. Не то что вы, Кореноев.
- Может быть, нам лучше сменить обстановку? - спросил Кореноев. Его, казалось, ничуть не тронуло перерождение Альберта. - Извините, Наташа, но вы напоминаете мне часового, которого забыли предупредить о ликвидации объекта.
В плаще, туго собранном на талии узлом пояса, в черной велюровой шляпе с большими полями, с алыми губами и черными точками зрачков серых глаз шла рядом с Кореноевым бывшая баскетболистка. Ах, если бы они оставались на расстоянии десяти метров! Этакая парочка из Европы.
Но нет. Альберт надел черные очки. Город Свободный немного умерил свою интенсивность. Альберт сам себя спрятал от него и теперь мог наблюдать перемены не так остро.
Улицы, по которым долго ездили и ходили, в особенности, когда их не ремонтировали все это время, еще более закрепились в его памяти. Там, в памяти, происходило сличение топографических карт. Когда же попадался деревянный тротуар, доска на этом тротуаре, которую помнила его нога с тех лет, восторг Альберта газифицировался и на какое-то время опьянял его.
Пока Кореноев и бывшая баскетболистка от своего разговора снисходительно-ласково разворачивали внимание к Альберту (а это произошло между десятью и семью метрами от него), у Альберта было достаточно времени, чтобы повздыхать, прилежно припомнить свою службу в армии, послеармейские тусклые годы в Ленинграде (лет, пожалуй, десять-двенадцать), обратить особое внимание на почву. Иногда кажется, что почва везде одна и та же. Какое заблуждение! Альберт мысленно встал на четвереньки и различил между поребриком и травой родной состав. Затем лег на поребрик, ощущая хрупкость позвоночника, и заглянул в небо. С появления на свет все это пронизывало и месило состав Альберта, все по-муравьиному стаскивало к нему одно и отбрасывало ненужное, он снова в этой мясорубке! Но уже другой. Другое все квасило его и ломало. И он не сопротивлялся. Кто внушил ему счастье несопротивления? Кто позвал не барахтаться?
Жизнь любила Альберта за это. Он знал.
- Можете меня бить, Альберт, - сказал Кореноев, перешагивая семиметровую черту, - но я обнаружил здесь "мерседес".
Еще один! Из прошлых лет!..
Альберт сидел в мягких кожах, черная полировка капота ломала дома и деревья до американского состояния. Рассказ Толика Рекалова, подруливающего в коричневых перчатках без пальцев совершенно автономно от личности Толика, развалившегося в печальной беседе, поразил Альберта больше даже, чем восстановление баскетболистки.
- Эх, друзья-товарищи! - гудел Толик. - Замучили меня местные вла-сти.
Пораженный Альберт запомнил эту историю. Вот она.
Толик Рекалов после школы никуда не направился, не улетел. Он начал жениться. В школе Альберт помнил его с взбитым коком, с плавными движениями. Стиляга. Приходил иногда к Альберту слушать "Ноктюрн Гарлем" на радиоле "Эстония". А оказалось, что он думал в это время совсем не о том, чтобы поразить кого-то своим коком или плавными движениями (тоже, кстати, играл в баскетбол за сборную школы, был запасным), а он уже тогда размышлял о будущих женитьбах! Он рано понял, что жениться надо в родном городе, не стоит тратить время на дальние поездки. И только служба в армии отвлекла его от этого занятия. Но ненадолго. На втором году службы он познал объятия кирпично-румяной доярки из соседнего совхоза, познал радости деревенского быта, ночных побегов в еженощные самоволки, постиг силу постоянного давления на командование. Пройдя через четыре гауптвахты, он воспитал подполковника, готовящегося к отставке, и окунулся в плотницкие, скотопригонные и угонные дела, даже расчистка навоза была ему по-хозяйски в радость. Ни один из последующих разводов не был для Толика так тягостен. Крики доярки, плач ее, мат, лепет, стоны... Он оставил ее с матерью возмужавшей, готовой к новым изменам со стороны солдат своей части.