— Холодно, правда? — сказала Аззудонна, когда заползла в тоннель, ведущий к кровати Закнафейна.
Сидевшему на кровати оружейнику не потребовалось кивать для подтверждения очевидного, поскольку его улыбка демонстрировала стучащие друг о друга зубы. Его плечо и рука были окутаны огромной ледяной перевязью, а сама его кровать была всего лишь выступом, вырезанным в стене ледника.
— Скоро тебя заберут отсюда, — сказала ему Аззудонна. — Считается, что холод замедляет прогресс фага, особенно когда тот в руке или в ноге, и позволяет травам лучше с ним бороться.
Зак кивнул.
— Ж-женщина, с которой я д-дрался, — простучал зубами он. — Я её заразил?
— О нет, не беспокойся. Ты не можешь передать кому-то фаг. На это способны только когти синего слаада.
Зак снова кивнул и вздохнул с облегчением.
— Ты хорошо сражался, — сказала женщина. Она подошла поближе и повернулась боком, повторяя положение Зака. Она улеглась набок и подпёрла голову рукой. Густая грива фиолетово-белых волос каскадом упала на ледяной пол крохотной камеры.
— Её сила удивила меня, — сумел выдавить Закнафейн и закончил дрожью и вздохом инеистого дыхания. — Бой почти закончился ещё до того, как я понял, что он начался.
— Мы это видели. Адин Дуайн — непростая соперница. Она легко может войти в число тех, кого мы примем в Бьянкорсо, если потеряем центральных защитников. И да, мы все видели, что она почти победила. Всё, что ей требовалось — пережить бой, и тогда победа была бы за ней, поскольку пятна от винограда были на тебе…
— И остаются, — заметил он, указывая здоровой рукой на заляпанную красным и фиолетовым сорочку.
— Однако не пострадай ты от фага, она бы не выдержала, — сказала Аззудонна.
Зак пожал плечами и вздрогнул.
— Я говорю это не ради ложной похвалы, — заверила его она. — Как только ты встал на ноги, ты обнаружил её слабость и воспользовался этим.
— Её атаки были слишком прямолинейны, — сказал Зак. — Она опускала вторую, защитную руку, пытаясь ударить посильнее.
Он с сожалением улыбнулся.
— Признаю, бьёт она сильно.
— Если ты останешься в Каллиде, то в следующем году будешь сражаться в каззкальци, я не сомневаюсь. Надеюсь, что в качестве своего округа ты выберешь Скеллобель.
Она замолчала и наградила его игривой улыбкой.
— Потому что я не хочу видеть, как тебя избивают до бесчувствия.
Зак сумел ещё раз широко улыбнуться, но вздрогнул от боли.
— Я смогу сражаться? — спросил он, не только у гостьи, но и у самого себя.
Однако он посмотрел на Аззудонну, когда закончил, взглядом переадресуя вопрос ей.
Она не улыбалась.
Она пыталась улыбнуться. Но не улыбалась.
Товарищей разместили в большом невысоком здании неподалёку от перекрёстка Скеллобеля. Это была единственная гостиница во всём округе, обычно используемая для гостей из остальных трёх, которым не хотелось после визита возвращаться обратно пешком. И изредка, совсем нечасто, её использовали для чужаков, что забрели в ледниковый разлом или погибли бы от беспощадной стихии, не подоспей эвендроу к ним на помощь. Вывеска снаружи называла гостиницу «Ибилситато», — Джарлакс не понимал этого слова, пока не разбил его на части и не переставил местами слога.
— Это просто адресованное гостям приветствие, — объяснил он Энтрери и Кэтти-бри.
— Неудивительно, что у тебя были с этим сложности, — подколола его Кэтти-бри. — В Мензоберранзане такого не встретишь.
— Неправда. В темницах дома Бэнр похожее приветствие висит над входной дверью, — сказал Энтрери.
Но они были не в мрачном городе дроу, и это была не темница. Это место было скорее общей комнатой, своего рода таверной, чем гостиницей, всего с несколькими спальнями позади. Скоро товарищи поняли, что один из их новых друзей облегчил им путь сюда, поскольку их тепло поприветствовали курит, прибирающий столы, и два эвендроу, покидающие и возвращающиеся на кухную с подносами с едой, а также круглолицый повар-улутиун, постоянно напоминающий своей команде: «Танцуйте и обслуживайте. Не забывайте, еда — это жажда жизни!»
Им отвели столик рядом с центром комнаты. Они чувствовали на себе взгляды каллидцев, пока заведение вокруг них наполнялось посетителями. Однако в их адрес не звучали грубые слова, и многие даже подходили к ним с пожеланиями выздоровления их больному другу и заверениями, что целители Скеллобеля хорошо умеют бороться с хаофагом.
Кэтти-бри заметила, что Джарлакс становится всё менее и менее словоохотлив с теми, кто к ним подходит, и как будто погружается в себя — что было весьма необычно для остроумного и жадного до деталей пройдохи. Однако от неё не укрылось выражение его глаз (и как необычно было видеть оба его глаза!), пока он вбирал в себя зрелища и звуки окружающего веселья.
Она это понимала и чувствовала то же самое.
— Ты видишь здесь будущее, Джарлакс? — спросила она спустя какое-то время.
— Для меня?
— Для твоего народа, — пояснила женщина. — Ты видишь в этом месте то, что надеешься увидеть в Мензоберранзане? Может быть, в Лускане?
— Я пока не знаю, что об этом думать, — признался он. — Я не сомневаюсь в искренности наших хозяев, и даже не боюсь, что здесь есть более жестокая сторона, скрытая от глаз. По крайней мере, не особенно — и это куда больше, чем я могу сказать почти о любом городе, в котором я только бывал.
— Это не Мензоберранзан, — согласился Энтрери.
— Но в Мензоберранзане есть искры Каллиды, — указал Джарлакс. — По большей части, на Улицах Вони, где влияние верховных матерей не такое значительное.
— И где в переулках частенько находят трупы, — напомнил ему Энтрери.
— Но, друг мой, чаще всего это останки после политического и семейного соперничества.
— Мензоберранзан — неприятное место, — сказала Кэтти-бри. — Здесь я этого не чувствую, и не думаю, чтобы нас обманывали. Их улыбки настоящие, и причина тому — радость.
— Они играют старательно, а пьют ещё старательнее, — сказал Энтрери, которого мучила чудовищная головная боль. — Они танцуют, любят и поют — всё самозабвенно.
— И пьют, — с понимающей усмешкой повторил Джарлакс.
Энтрери застонал и обхватил руками голову.
— Понравилось проведённое с Весси время? — со смешком спросила Кэтти-бри.
— Даже слишком. Но да. Он отвёл меня в место под названием Де’лирр. Не знал, что дроу могут так сильно потеть.
Остальные двое уставились на него с любопытством.
— Это был наполовину танец, наполовину бой, целью которого было как можно дольше оставаться на полу. Мало кто ушёл оттуда в одиночестве.
— Включая Энтрери?
Тот просто пожал плечами и даже как будто немного покраснел, что застало Кэтти-бри врасплох.
— Они живые, — продолжал Энтрери. — Может быть, самые живые из всех, кого я знал. Они играют старательнее, чем многие сражаются.
После небольшого молчания Кэтти-бри изумила спутников, когда посмотрела на Джарлакса и спросила:
— Ты уже готов признаться?
— Дорогая госпожа, о чём ты?
— Что мы на самом деле оказались здесь, на крайнем севере, из-за Каллиды, — повторила Кэтти-бри. — Дело было не в Доум’вилль и уж точно не в Хазид’хи. Ты привёл нас сюда, потому что знал об этом месте.
— Не знал, — сказал Джарлакс, серьёзно и спокойно, совершенно не рисуясь. — Я не знал о нём, но…
— Но…
— Но да, я подозревал о его существовании.
Кэтти-бри откинулась на спинку стула и вздохнула. Артемис Энтрери скрестил взгляды с наёмником.
— В том же путешествии, в котором я посетил Лунолесье, я повстречал очень старого эльфа в Серебристой Луне, который рассказывал безумные истории о дроу на севере, на самой вершине мира.
— Что за чудесное совпадение, — саркастично заметила Кэтти-бри.
— Это было не совпадение, — признал Джарлакс. — Я уже слышал о Фривиндле, и уже попросил местного лорда расследовать эти слухи и устроить мой визит к Синнафейн. Видите ли, дело всегда было и в Доум’вилль тоже, и да, хотя это и не так важно — в Хазид’хи. В грядущих испытаниях Мензоберранзана нахождение Доум’вилль, если она та, кто я думаю, будет очень важным. Я знал, что она была на севере, и, казалось, каким-то образом сумела выжить. Я думал, что она может быть здесь, если это здесь действительно существует.
Энтрери фыркнул.
— Что? — спросил его Джарлакс.
— Мне не нравится, когда меня используют, — сказал тот. — Хотя странно, что меня это вообще удивляет, раз уж речь о тебе.
— Тебя не использовали и не обманывали.
— Звучит, как твои слова инквизиторам, — сказала Кэтти-бри. — Помнишь, те, из-за которых нас чуть с утёса не сбросили.
— О Каллиде я знал только из рассказов эльфа, приближавшегося к концу жизни и казавшегося скорее затерявшимся в фантазиях, чем живущим в настоящем вокруг, — сказал Джарлакс. — Я даже не знал названия этого города и понятия не имел, что он может располагаться внутри ледника — или что он будет похож на это.
— Не считая дроу, — сказала Кэтти-бри.
— Да, и того, что они не поклоняются Ллос, того, что их общество не является жестоким и несправедливым. Если верить тому, что Фривиндль рассказал мне об этих дроу, мы нашли общество эгалитарное и высокоморальное, место, где ты выживаешь потому, что можешь положиться на других, а они выживают, потому что могут положиться на тебя. Вы понимаете, что значит такая возможность для меня, которому пришлось выживать в Мензоберранзане? Для Закнафейна, который отдал жизнь просто ради того, чтобы его верховная мать не убила его собственного сына — лишь по той причине, что он отказался выполнять омерзительные требования Паучьей Королевы?
— Значит, Зак знал, — сказал Энтрери.
— Нет, — резко ответил Джарлакс. — Я не говорил никому, кроме Даб’ней, которая была со мной на востоке, и заставил её поклясться хранить молчание. Вы понимаете, каким огромным могло быть разочарование Зака, если бы рассказы Фривиндля действительно оказались пустой выдумкой? Я не мог поступить так с ним — или даже с Киммуриэлем и Громфом.
— Громфом? — недоверчиво повторила Кэтти-бри.
— Громфом, — объявил Джарлакс. — Или любым другим. Любым из Бреган Д’эрт и большинством дроу из Мензоберранзана. Я не сказал вам по тем же причинам, по которым не сказала Даб’ней: потому что мы понимаем, каковы ставки для тех из нас, кто сбежал из Мензоберранзана и от Паучьей Королевы. На это — Каллиду, эвендроу, на всё это — мы не смели даже надеяться.
— Поэтому я отрицаю ваш гнев и ваше обвинение в обмане, поскольку дело тут и в Доум’вилль, мы делаем это ради неё, ради её бедной матери и ради надежды, что мы сможем сделать что-нибудь, чтобы предотвратить, или уменьшить грядущую бурю в Мензоберранзане — или по крайней мере убедиться, что в ней победит верная сторона. Может быть, для вас это неважно, но очень важно для меня.
— Для меня — неважно, — сказал Энтрери, однако опустил взгляд, чтобы не смотреть в глаза товарищей, и Кэтти-бри подумала, что он просто хотел сказать что-то — что угодно — чтобы отомстить за то, что его водили вокруг пальца.
— А для меня важно, — сказала она Джарлаксу. — Это важно для моего мужа и моей семьи.
Когда она закончила, она подумала о том, какое настроение было у Дзирта в последнее время, и добавила про себя: «Я так думаю».
— Однако выскажу предостережение: мы на самом деле не знаем, что такое Каллида, — добавила она.
— Мы видели, как они сражаются, — вмешался Энтрери, снова подняв взгляд. Его выражение было смертельно серьёзным. — Этого не узнать в кружке вязания или рисуя красивые картины. И за ночь, проведённую в компании Весси, я увидел ещё больше примеров того, как они сражаются — поединков на оружии с затупленными лезвиями. Если дюжина эвендроу сразится с дюжиной дроу из Мензоберранзана, единственное, на что я готов поставить — что обе стороны проиграют.
— Это суровая земля, — напомнила ему Кэтти-бри.
— Возможно, — ответил Энтрери. — Но по моему опыту те, кто так хорошо сражаются, делают это часто.
— Они те, кем кажутся, — настаивал Джарлакс. — Они играют от всей души, они любят от всего сердца, они живут ради самой жизни. Я видел это на Улицах Вони в Мензоберранзане. Всю мою жизнь я считал, что это лишь ответ на строгие эдикты Ллос и верховных матерей, но теперь я понимаю, что эти традиции сложились на Улицах Вони потому, что несмотря на всё давление и угрозы, тамошние дроу были свободны.
Энтрери фыркнул, но ничего не сказал — к их столику подошла женщина с двумя кружками в каждой руке. Её волосы были скорее синими, чем белыми, а кожа демонстрировала синие оттенки среди сумрачно-серого цвета дроу. Её глаза тоже были синими, только светло-голубыми, не такого глубокого оттенка, как у Кэтти-бри. Однако ни один из них не видел на дроу синего цвета. Она была одета в открытое платье с красивыми кружевами, оттороченное золотым мехом, который казался таким мягким, что в него можно было упасть и уже не вернуться. Она поставила на стол три кружки с крепким пивом, казавшихся стеклянными, хотя на самом деле они были сделаны изо льда.
— За новых друзей, — произнесла она тост, подняв собственную кружку для большого глотка. — Биллиби, — сказала она, вытерев губы от пены, и указала на одного из эвендроу, толкающего большую тележку. — У него хороший ассортимент. Берите, что пожелаете, но если вы очень голодны — возьмите таглиог. Это жареный хвост, очень жирный.
Она причмокнула губами и подмигнула, затем отошла, но остановилась и обернулась.
— Я говорила с Илиной, — серьёзно сказала она. — Вы не сделали то, о чём она просила.
Троица с любопытством поглядела на женщину.
— Хурма, — объяснила синеглазая дроу. — С сыром овцебыка и скеллобельским ледяным вином, конечно. Я пришлю их вам. Вы ещё поблагодарите.
Ещё одно подмигивание, и она ускользнула.
— Я получил ответ от богов, — сказал Джарлакс, — потому что, кажется, я умер и попал в рай.
— Это место, где вокруг полно опасностей, — сказала Кэтти-бри. — Они выживают, потому что полагаются друг на друга. Может быть, это ключ к их любви к жизни. Думаю, ты прав, Джарлакс.
— Гьйои, — сказал наёмник. — Любовь к жизни и понимание её скоротечности.
Он поднял свою ледяную кружку, и Кэтти-бри ударила о неё своей.
— Я удивлён, что в вашем языке есть такое слово, — сказал Энтрери. — Но по поводу того, что ты считаешь причиной, — добавил он, обращаясь к Кэтти-бри, — разве ты не описала Мензоберранзан? И где же там, в окружении опасности, гьйои?
— На Улицах Вони, — снова сказал Джарлакс.
— Убийства, — снова парировал Энтрери.
— Значит, на Улицах Вони без тени Ллос, — сказала Кэтти-бри, и за это они с Джарлаксом снова чокнулись кружками.
На сей раз, хмыкнув и заворчав — ведь в конце концов он был Артемисом Энтрери — Артемис присоединился.
Жареный хвост полностью оправдал все их ожидания, и троица поглощала большие куски этого блюда, когда голубоглазая женщина возвратилась.
— Мне сказали, что ты жрица, — обратилась она к Кэтти-бри.
Та кивнула с набитым ртом.
— Когда магия вернётся, я научу тебя создавать это, — пообещала дроу.
— Как твоё имя? — спросил Джарлакс.
— Ох, я знаю ваши, но забыла назвать своё! Меня зовут Айида, но моё настоящее имя — Айда’Умпту.
— Я с радостью научусь такое делать, — сказала Кэтти-бри. — Я изумлена, что подобного можно достичь без убийства животного.
— Это необходимость, ведь здесь так мало животных. Кроме того, мы любим наших животных. Подумайте сами — я делю дом с двумя муктефф. Я готова их освежевать не больше, чем готова освежевать… ну, например, вас! И должна признать, я нахожу цвет вашей кожи прекрасным.
— Мне следует беспокоиться? — со смехом спросила Кэтти-бри.
— Нет, но ему, может быть, и следует, — ответила Айида и ткнула Энтрери в плечо, затем рассмеялась и ускользнула прочь.
— Значит, то, что нам говорили — правда. Они научились воспроизводить прекрасные вещи при помощи своей магии, — сказала Кэтти-бри, когда женщина ушла. — Ты действительно оказался в раю, Джарлакс.
Взгляд, которым ответил ей в это мгновение Джарлакс, заставил Кэтти-бри замолчать, поскольку она никогда не видела такого выражения на лице вспыльчивого наёмника. Казалось, он готов заплакать.
Айида вскоре вернулась с обещанной хурмой. Она подтащила стул и присоединилась к друзьям, и показала им, как по-настоящему есть скеллобельские деликатесы, с безупречным и необходимым соотношением сыра к фруктам, которое требовалось немедленно запить вином.
— Как я и обещала! — раздался голос, когда они четверо сделали первый укус и пригубили вино, и они обернулись, обнаружив, что к ним присоединились Илина, Эмилиан, Адин Дуайн и несколько других.
— В Каллиде есть лишь одно превосходящее удовольствие, — сказала Айида и бросила взгляд на Энтрери. — И даже это мнение оспаривают.
— Да, каззкальци, — немедленно возразила Адин Дуайн. — Каззкальци. Ничто не может сравниться с каззкальци.
— Тогда за Адин Дуайн, — сказал Эмилиан, поднимая кружку. — Если ей не представится возможности попасть на поле на этом празднике, так пускай найдёт настоящую битву на следующем закате!
— За Адин Дуайн! — присоединились остальные.
— А где Весси? — спросил Энтрери, разыскивая того взглядом.
— Он в уединении, конечно же. Бьянкорсо не появятся до своей первой битвы мерцающей ночью.
— Мерцающей ночью?
Им всем принесли полные кружки, и по залу пронёсся следующий тост:
— Бьянкорсо! Квиста Канзей!
— Завтра голова будет болеть ещё хуже, — предупредила Кэтти-бри Энтрери, когда тот поставил кружку на стол и подавил то, что должно было стать жуткой отрыжкой.
— Оно того стоит, — ответил он.
Кэтти-бри расслабилась и присоединилась к тосту. Она по-прежнему не могла избавиться от страха, что всё это был обман, но по ходу веселья стала понимать, что страх остаётся лишь потому, что она не хочет, чтобы всё это оказалось ложью. Даже не думая о том, какую опасность может прятать такая ложь для неё и для её друзей, она не хотела, чтобы это оказалось чем-то кроме истины.
Ради Джарлакса.
Ради Закнафейна.
И больше всего — ради Дзирта.
И больше всего — ради Бри.
— Я должна на время попрощаться, — сказала Заку Аззудонна.
Зак какое-то время переводил дух — дышать становилось всё тяжелее. Казалось, будто в горле застряло пёрышко, которое постоянно его щекотало.
— Куда? — сумел спросить он.
— Я должна отправиться в уединение с Бьянкорсо перед каззкальци, — пояснила воительница. — До заката осталось только три дня. Мы должны приготовиться. Мы должны не думать ни о чём, кроме каззкальци.
Зак кивнул и вернул голову в нейтральное положение, глядя прямо вверх на лёд. Он думал о сыне, и сейчас ему казалось, что он уже никогда не увидит Дзирта. Он думал о Кэтти-бри — да, хотелось бы, чтобы они привели её к нему. Он должен был извиниться перед ней за те первые дни, когда он только вернулся к жизни, когда ещё не сумел преодолеть предрассудки, укоренявшиеся в нём со дня его рождения. Даже если, в особенности если это был его последний вздох, он хотел сказать ей об этом ещё раз. Он надеялся, что его внучку ждёт лучший мир, и теперь, увидев это место, он осмелился верить, что такое возможно.
Однако он всё равно не мог погибнуть счастливым. Не мог уйти сейчас и принять это.
— Я буду бороться, — объявил он, хотя на самом деле даже не знал, с чем борется. Он ничего не чувствовал в плече или в руке, но решил, что дело во льде. Однако сейчас его пугало чувство покалывающего онемения и сверкающие линии, которые покрывали уже половину груди и тянулись к другому бедру и дальше, вниз по правой ноге.
— Хотелось бы, чтобы ты сражался рядом со мной в каззкальци, — сказала Аззудонна. — В следующем году, да!
Зак расслышал притворный оптимизм в её заявлении, её преувеличенную бодрость. Она понимала, с чем он столкнулся. Он повернул свою голову, чтобы снова посмотреть на неё, и несмотря на то, как плохо себя чувствовал, был поражён увиденным. В комнате позади неё горел огонь, и свет от него плясал в глубокой нише. Она стояла на четвереньках, тоннель был слишком низким, чтобы там выпрямиться, и отодвинулась немного в сторону, наклонив туда голову с широкой усмешкой.
Слишком широкой для того страха, который она испытывала в глубине души, знал Зак, но не мог не оценить её усилий.
Её длинные волосы собрались на плече и спадали оттуда вниз сверкающим водопадом, отблески света сверкали между отдельными волосками с каждым движением.
В этом мгновении, в этом свете была какая-то мягкость, которая глубоко поразила Зака, и ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, почему.
Он никогда не видел женщину-дроу такой… нежной. Настолько открытой эмоционально. Настолько щедрой. Ближе всего была Даб’ней, и в его растерянных мыслях начали возникать нежные воспоминания о жрице. Он начал теряться в них.
Аззудонна оторвала руку от пола, что-то протянув, и мысли Зака вернулись в настоящее.
Его рубаха?
— Это твоё, да? — спросила она.
Он сумел слабо кивнуть.
— Можно её порвать?
Вопрос застал его врасплох.
— Оторвать полоску, — объяснила она. — Я хочу носить её на запястье в битве. Я буду чемпионкой Закнафейна, если он позволит.
Зак кивнул.
Она дёрнула, лишь чуть-чуть разделив ткань.
— Мифрил, — прошептал Зак, когда женщина осмотрела рубаху и заметила лёгкий металл в слоях сукна. Она улыбнулась и отделила достаточно, чтобы оторвать от рубахи кусок. Она обернула его вокруг правого запястья, завязала узлом, и снова обернула, затем затянула левой, сжав другой конец зубами.
Она смотрела на него своими лавандовыми глазами, так похожими на глаза его сына, и всё время улыбалась.
— Вот, — объявила она, закончив, и протянула ему руку, тыльной стороной к его лицу.
— Дашь мне своё благословение? — спросила она, когда он не ответил.
Он хотел сказать, что даст, когда Аззудонна чуть пошевелила рукой, показывая ему, что имела в виду. Зак подался вперёд и поцеловал тыльную сторону её ладони. Затем она взяла его руку и поцеловала точно так же.
— Бьянкорсо победят, — сказала женщина. — Я буду бросать с силой Закнафейна.
— Бросать? — хотел спросить он, но вырвавшийся наружу звук был очень слабым.
— Отдыхай, друг мой, — ответила она. — Отдыхай и борись с болезнью. Скоро наступит закат, и магия перестанет убывать. Будь сильным, и мы выиграем твой бой вскоре после того, как Бьянкорсо победит в своей битве. Я обещаю.
Она придвинулась ещё ближе и прижалась губами к щеке Зака.
— Я обещаю, — снова сказала она, и вылезла из алькова.
Зак закрыл глаза и попытался сосредоточить свою силу воли. Но теперь это было труднее. Он был рад её обещанию.
Даже если не верил в него.