Росси! Как она там? Досталось ли ей от Амина или от того строгого мужчины? Может быть, они даже поколотили ее, с этих дикарей станется. Непрошенное чувство вины заставило скривиться, сделало все происходящее еще более запутанным и невыносимым. Но что было ей, Тане, делать? Позволить отвезти себя туда, куда задумал Амин, и даже не попробовать спасти свою жизнь? Нет, это было совсем не в ее характере. Рядом раздался тихий перестук: это девушка достала откуда-то камушки и принялась их перебирать, что-то нашептывая. Взгляд ее при этом был устремлен вперед, на темный стену дома. Этот стук, и шепот, и лицо незнакомки — все вместе это было настолько жутко, что мурашки побежали по коже.
— Что ты делать? — не выдержала Таня.
— Сижу вместе с тобой на моем базилике, — пожала плечами Фаруха. — Жалко травку, — вздохнула и снова уставилась вперед, перебирая свои камушки, стуча ими друг о друга: тук-тук-тук. Таня решила, что не будет обращать внимания на странное соседство и постаралась сосредоточиться на том, что происходило за забором.
Голоса звучали все реже и дальше, а собаки принялись заливаться с новой силой. Не выдержав, кто-то из местных жителей вышел из дома и заорал в темноту, преследователи ответили ему тем же. Перебранка быстро закончилась, и снова воцарилась тишина, редко нарушаемая лаем или далекими голосами, да под ухом раздавалось тук-тук-тук. Таня и представить не могла, насколько навязчивым и невыносимым может быть такой невинный звук.
— Хватит! — не выдержав, наконец зашипела она.
— Знаешь, мне очень интересно сидеть здесь с тобой, но может быть, пойдем в дом? — с непонятной радостью спросила Фаруха, указывая на свое темное жилище.
Таня поднялась и опасливо выглянула на улицу. Никого не было видно. А Фаруха уже цеплялась за ее рукав, тянула прочь. И Таня поддалась, последовала за странной женщиной к темному провалу, где должна была быть дверь, в негостеприимное нутро ее дома.
Фаруха выбила кресалом искру, зажгла свечу. Маленький храбрый огонек прогнал тьму, его отблески заплясали по закопченным стенам. Пока Фаруха о чем-то еще по-хозяйски хлопотала, Таня принялась осматриваться. Этот дом, и без того небогатый, явно пережил пожар. Его стены покрывала копоть, крыша провалилась, и обгорелые деревяшки были все еще сложены на полу, а вместо них была натянута ткань, просевшая огромным пузырем. Вокруг вырубленных окон остались черные следы огня, что вырывался наружу. Пол покрывала прелая солома, которая неприятно проваливалась при каждом шаге. Посередине единственной комнаты стоял стол, рядом с ним — колченогий табурет, в углу жалась низенькая печка с заслонкой на одной петле, вместо кровати был тюк, набитый соломой. После огромных зал Амина, фонтанов, подушек и фресок нищета Фарухи была, как удар мешком по голове. Она поражала в самое сердце, и Таня не могла поверить, что кто-то способен жить в таких условиях. Почему ей никто не поможет? Ведь нельзя, нельзя человеку жить вот так, почти как скотине.
Вот рту стало горько, и она обернулась, чтобы сказать что-то Фарухе, она сама еще не решила, что именно, когда женщина переставила свечу, и Таня заметила, что копоть на стенах покрыта письменами. Таня подошла ближе. И верно, на черной саже кто-то прямо пальцем выводил знаки, скорее всего, буквы, которые складывались в слова. Таня ходила от одной стене к другой, со смутным беспокойством вглядываясь в необычные письмена, пока голос над самым ухом не заставил ее подпрыгнуть:
— Это я писала. У меня просто нет бумаги, а я хотела, чтобы кто-то однажды узнал мою историю, — и столько боли было в ее словах, что Таня удивленно обернулась. Отблеск свечи упал на лицо Фарухи. Она оказалась моложе, чем Таня себе представляла, но неведомое несчастье и бедность навсегда изменили ее. У рта и на лбу залегли горестные складки, которые становились более явными, когда Фаруха смотрела на свои стены, а кожа была тонкой, серой и обвислой. И вдруг выражение муки исчезло, ему на смену пришла пугающая радость:
— У меня же гостья, а я совсем забыла о радушии! Прошу простить мне мою вопиющую грубость. Хочет ли моя гостья чаю?
Она сбивала с толка, эта Фаруха, будто в одном теле уживалось сразу несколько персонажей, и тот, что сейчас был перед Таней, выражался так витиевато, что Таня почти ничего не поняла.
— Чай? Вы будете чай? — услужливо повторила она и вдруг разразилась неудержимым смехом, до слез, до икоты. — У меня же нет чая! Вот я дуреха, нет никакого чая!
Фаруха продолжала смеяться, хотела сесть на стул, но тот покачнулся и упал, и она оказалась на полу, все еще хохоча. Таня не знала, что делать. Она обнаружила на низкой печке котелок с чем-то жидким, в полутьме было не разглядеть, черпнула из него тут же найденной глиняной миской и принесла Фарухе, размышляя, как бы поскорее отсюда убраться. Всё это: странная женщина, сгоревший дом, её истеричное поведение — было ненормальным и вселяло тревогу.
— Вот. Пить, — Таня протянула воду Фарухе.
Та, икнув, замолчала, посмотрела на миску:
— А вот и мой чай прибыл, — и снова рассмеялась.
Таня с волнением посмотрела в окно, но на темной улице ничего не было видно: за стеной фонари не зажигали, не тратили тверань и масло на обычных людей. Она боялась, что преследователи услышат беспричинное веселье в ночи и захотят проверить, и ей даже почудились шаги и голоса совсем рядом. Сердце замерло, от страха свело желудок. Таня погасила свечу голыми пальцами, зашипела от боли, а потом кинулась к Фарухе:
— Тихо! Тихо! Они есть здесь. Тихо, — она закрыла женщине рот, и та перестала смеяться так же внезапно, как и начала. Только икота напоминала о недавней истерике.
Пока Таня выглядывала в окно, пытаясь понять, послышались ли ей шаги или нет, Фаруха разглядела в Тане что-то новое. Она, словно любопытный ребенок, потянулась к завязкам плаща, дернула один конец, помогая банту развязаться. Тяжелый плащ медленно скользнул на пол. Таня недовольно посмотрела на Фаруху, а та, словно завороженная, прикоснулась самыми кончиками пальцев к камням на расшитом лифе Таниного платья, которые были едва видны в темноте. Она снова изменилась, притупились следы горя, отступило безумие, в ее чертах откуда-то появилась мягкость, Фаруха будто даже стала моложе. Она нежно, мечтательно улыбалась, гладя камни и вышивку.
“Это все странно. Странно и очень жутко, — подумала Таня. — Пора уходить, или я на пару с ней сойду с ума”.
— Знаешь, у меня ведь тоже были такие, — вдруг сказала Фаруха тихим голосом, и в нем слышалась улыбка. — Платья, я имею в виду. И украшения. У меня был балдахин над кроватью и шкатулка для драгоценностей. Музыкальная, — мечтательно протянула она. — Когда ее открываешь, видишь маленькую девочку с букетом цветов, она крутится, и играет мелодия “Мой маленький сад”. Мама всегда говорила, что это я, моя фигурка в той шкатулке, и я верила. Глупость, конечно, но мне так хотелось оказаться в розовом саду… Зато у меня был пони, а еще я ходила тайком на скотный двор, смотреть на гусей, кур и коров, и всегда возвращалась грязная. Мама ругалась, а я уверяла ее, что все утро провела в саду с рисованием, — Фаруха грустно усмехнулась. — Маленькая глупая лгунья. Лучше бы ты оставалась в саду со своими гусями и пони и никогда даже не произносила название Илибурга.
Она замолчала, а Таня смотрела на нее во все глаза. Платье, такое ненавистное для нее, вдруг пробудило какие-то воспоминания у Фарухи, их смысл ускользал, но было совершенно ясно, что они очень ценны для странной женщины.
— Ты любишь? — спросила Таня, оттягивая рукав платья.
— Что? — Фаруха встрепенулась, будто ото сна очнулась. — О да, я люблю такие платья. Кто знает, может, если бы у меня было такое, отец бы узнал меня и не прогнал.
Таня некоторое время раздумывала, сомневаясь, а не совершает ли она ошибку, отсекая все пути назад, в золотую клетку, но затем решилась.
— Ты брать платье? А я брать твой.
Таня потянула женщину за подол, жестами объясняя, что хочет поменяться одеждой. Фаруха сначала не поверила, в темноте взволнованно блеснули её глаза, грязные пальцы снова и снова касались тяжёлого шёлка юбки, она даже прижала его к щеке и немного потерлась под удивлённым взглядом Тани. А потом тихо спросила:
— Ты не шутишь? Ты мне правда даришь эту драгоценность?
— Я плохо понимать, — вкрадчиво отвечала Таня, — но я дать его тебе. Но! — она подняла палец, предупреждая восторг своей странной знакомой, — ты дать свой!
Фаруха радостно закивала, в последний раз сжала юбку в руках и принялась было сдирать с себя одежду, но потом остановилась, возбуждённо огляделась.
— Неужели я отдам тебе этот хлам? Нет-нет, Чада бы так никогда не поступила, а я Чада. Чада, и никто этого у меня не отнимет! — воскликнула Фаруха и вдруг испугалась, присела, закрыв рот чумазыми пальчиками. — Я дам тебе другое. Лучшее, да-да, лучшее, что у меня есть. Оно не идёт ни в какое сравнение с твоим подарком, но поверь, это самое большое, что я могу тебе дать.
Фаруха некоторое время шелестела в углу, а Таня разглядывала непонятные письмена на стенах, будто они могли открыть свой тайный смысл, если долго вглядываться. Но письмена молчали, в отличие от хозяйки дома, которая приволокла небольшой шуршащий свёрток. Она развернула тонкую бумагу и достала оттуда совершенно обычное платье-балахон пыльно-желтого цвета, насколько Таня могла видеть в темноте. Некоторое время Фаруха держала его на вытянутых руках и рассматривала, словно оно имело какую-то ценность, а потом медленно протянула Тане:
— Вот. По-честному.
Платье оказалось из плотной шершавой ткани, которая немного царапала кожу и пахла пылью. Но оно было относительно чистым и целым, простым, но тёплым. На пояс ей Фаруха накрутила простую верёвку с узелками-шишечками на концах, на плечи Таня накинула плащ, который отказалась отдавать. Вот и славно. Зеркала в доме не было, но она была уверена, что теперь узнать в ней сбежавшую гостью богача Амина было не просто.
— Всё, — развела руками Таня, довольная обменом. Чужого шёлка и каменьев, которых она не просила, было не жаль. — Я иду.
Фаруха прижимала к груди вымененное сокровище и смотрела на гостью и одновременно мимо неё.
— Да, провожать меня не надо, — продолжала Таня по-русски. — Пойду по-тихоньку. Да. Прощай, странная женщина. Пусть хоть тебе эти тряпки принесут счастье, — она отсалютовал двумя пальцами и, пригнувшись, чтобы не стукнуться об измазанную пеплом притолоку, вышла на улицу. Ночь распахнула ей мерзлые объятья, дохнула холодом.
Пусть в нищем домике не было окон и не горела печь, он хотя бы защищал от ветра, который злорадно подхватил полы плаща. Таня запахнула его плотнее, поежилась. Осмотрелась. Справа осталась дорога, которая сейчас пряталась за деревьями, влево уходила стена, в которой должны были быть ещё ворота и где Таню никто не додумается искать. Она сделала несколько шагов в темноту и вдруг почувствовала отчаянное ледяное одиночество, настолько сильное, что она замерла. Захотелось скулить. Таня сжала зубы, до боли впилась ногтями в ладони, заставляя себя сделать еще шаг. Нельзя раскисать! Нельзя бояться или страдать. Никто её не пожалеет и никто не поможет, только она сама выдернет себя за волосы из этой трясины, как сделал когда-то небезызвестный герой. Когда вариантов нет, нужно просто ставить одну ногу перед другой и делать шаг. Таня так и поступила. На деревянных замёрзших ногах она дошла до забора и остановилась, не решаясь идти дальше. Глубоко вдыхала свежий воздух, наполненный запахом травы, земли и человеческих жилищ, смотрела влево, туда, где в темноте высилась махина городской стены.
Тук-тук-тук.
Таня подпрыгнула от неожиданности и обернулась. Рядом с ней стояла Фаруха, снова подкралась, как лисица, и перекатывала в руке неизменные шарики.
— Куда ты идешь? — спросила она.
"Я не знаю", — хотела сказать Таня, но подумала и ответила коротко:
— Дом!
Платья при Фарухи уже не было, наверняка замотала в свои шуршащие бумажку и утащила в угол, как крыса кусок хлеба. Она посмотрела на Таню с хитрым прищуром, растянула губы в улыбке. Рот с испорченными зубами показался пугающим чёрным провалом.
— У меня ещё кое-что есть для тебя, да-да-да, — пропела она. — Мои камушки скажут, что осталось позади, что ждёт впереди. Они никогда не врут, мои милые, никогда. Иди сюда, скорее, — Фаруха схватила гостю за плащ и потянула вниз, к земле до того, как та успела отказаться. Руки у неё оказались на удивление сильными, какими бывают у сумасшедших, поэтому у Таня послушно бухнулась на колени прямо на мокрую траву.
— Ты что делать? Я идти! Ты что?
Фаруха поставила свечу и разгребала землю ладонью, расчищая ровную площадку. Она была совсем рядом, от неё пахло потом, и немытыми волосами, и безумием, и она то и дело дергала Таню, заставляя пригибаться ближе, чтобы лучше видеть. Камни оказались непростыми. На них были выгравированы значки, похожие на руны, и Таня протянула было руку, чтобы взять один и рассмотреть поближе, но Фаруха больно ударила её по ладони.
— Не трогай! Это мои камушки, мои друзья, моя любовь. Я тебе пальцы выдерну, если будешь их тянуть! — смысл Таня не поняла, но злобного шипения было достаточно, чтобы догадаться, что до камней лучше не дотрагиваться.