— Ты дурак? Потаскух не видел в жизни?
— Но ее волосы!
— Пропусти нас, — попросил мужчина. — Я же все равно пройду, ты же знаешь.
— Ее надо передать городской страже или полиции, — стражник применил последний неубедительный довод.
— О, поверь мне, она у них окажется сама. Посмотри на нее: ходячее бедствие, — заявил Тень и заковылял к дверце в воротах, будто его проход был решенным делом. Он потянул за скобу, и дверь распахнулась, показывая нутро Илибурга. Тень обернулся. — Ты идешь?
Таня посмотрела еще раз на стражников. Они были недовольны, но и слова не сказали, поэтому она решила не искушать судьбу и быстро подошла к воротам, у которых ее ждал Тень.
— Прошу, — он даже поклонился, пропуская даму вперед. — Все неприятности столицы в твоем распоряжении.
Таня ожидала увидеть широкий проспект, такой, как у южных ворот, через которые выехал тверамобиль Амина несколько часов — целую вечность — назад. Но с восточной стороны город примыкал вплотную к стене и обрушивался на путника всей своей повседневностью. Каменные дома жались друг к другу, толкались покатыми крышами, иногда расступались, выплевывая улицу или переулок, а потом снова смыкались, пытаясь захватить каждый сантиметр ограниченного стеной города. Илибург начал просыпаться, поэтому одна за другой открывались ставни, появились первые люди, хмурые, как небо над головой, они шли по делам, которые в такой час навряд ли были радостными. А над простыми домишками взлетали башни особняков, далеких, но заметных от самой стены, но выше всех поднимались небоскребы, словно забытая деталь из другого пазла. Илибург вообще напомнил Тане фарш из самых разных строений и стилей, словно он никак не мог определиться, что же он такое на самом деле: средневековое европейское поселение, город богатых восточных купцов или пристанище передовых технологий. Таня неосознанно почувствовала, как столицу лихорадит, как по ней проходят невидимые волны, как внутренние процессы вырываются наружу уродливыми наростами и воспалениями. И посреди всего этого высятся небоскребы, сверкающие стеклом и металлом, горящие медью, словно факелы, насмешка над изнывающим городом.
Но всего этого ей тогда не дано было понять, просто Таня почувствовала, насколько ей неуютно в Илибурге, и даже поежилась в объятиях тяжелого плаща. Из сарая рядом с одним из домов вынырнул мальчишка, вытащил за собой тележку. Толкая ее впереди себя, он рванул куда-то, в этот момент распахнулись ставни, и в окно выглянула полная рыжая женщина. Она только натягивала рубаху, и Таня успела увидеть большую отвисшую грудь, прежде чем успела отвернуться. Женщина что-то закричала мальчишке. Где-то заржала лошадь, переругивались мужчины, припозднившийся прохожий стоял, пошатываясь, и мечтательно смотрел в пасмурное светлеющее небо, а потом горько вздохнул, отвернулся к стене и изрыгнул из себя вечерний ужин.
— Илибург, жаркий сон северных земель, — прохрипел рядом Тень, и Таня вздрогнула. Вглядываясь в изнанку города, она и забыла о присутствии странного мужчины, а он никуда не делся, стоял, наклонившись вправо, и смотрел на оживающие улицы. Услышав еле слышное урчание, Тень повернул голову.
— Кушать, — жалобно пояснила Таня, гладя себя по животу. Ей казалось, что ела она сто лет назад, и воспоминания о теплых булочках с кунжутом, что приносила Росси каждое утро, сделали чувство голода только сильнее.
— Приглашение Мангона все еще в силе. Ты едешь? — спросил Тень, протягивая руку в черной перчатке. Он впервые упомянул фамилию того человека из кабинета Амина, словно до этого не хотел, чтобы стражники догадывались, что тот связан с ней, Таней. Она испуганно замотала головой.
— Нет. Я иду дом.
Тень сжал пальцы, убрал руку. Снова посмотрел вдаль.
— Прощаю тебе глупость и предлагаю последний раз: поехали к Мангону.
— Нет.
— Ну, если помощь тебе не нужна, я пойду. Счастливого знакомства с Илибургом, — мужчина развернулся и побрел прочь. Таня наблюдала, как он хромает к домам, и вдруг ее накрыла такая волна одиночества, что скрутило желудок.
— Фень! — она подбежала к мужчине, остановилась, не зная, можно ли до него дотронуться, вдруг ему будет больно. Он вздохнул и поправил:
— Тень. Меня зовут Тень.
— Тень говорить, что я кушать. Пожалуйста.
Мужчина повернулся, поднял голову, изучая Таню из-под капюшона внимательными темными глазами. Она стояла в сером неверном свете с капельками росы на волосах, бледная и уставшая, прижимала руки к груди как будто в мольбе, и выглядела самым несчастным образом.
— Туда, дойдешь до набережной и пару кварталов вдоль нее, там будет церковь святого Патро. Поняла?
— Кровь тупого Патро? — она безбожно коверкала слова.
Вздох.
— Патро. Запомни. Там тебя накормят, если еды хватит, — он было снова отвернулся, но решил уточнить напоследок. — Может, Мангон?
Может, и Мангон. По крайней мере, если у него есть горячая вода и теплая постель, Таня была готова ему сдаться, настолько ей было холодно. Она считала себя крепкой, но к ночной прогулке в платье и тонких ботинках оказалась явно не готова. Однако разумные доводы уступили упрямству, поэтому Таня поджала губы и выдала категоричное:
— Нет.
Тень снова вздохнул.
— Патро. Запомни.
— Патро, — послушно повторила Таня, а мужчина уже ковылял прочь, и больше он не оборачивался. Он на удивление быстро добрался до домов, слился с тенями, будто растворился в них, и исчез.
А Таня осталась одна посреди незнакомого города. Она бы так и стояла, прикипев к дороге, если бы кто-то грубо не прикрикнул на нее, заставив отпрыгнуть с чужого пути. Таня запахнула плотнее плащ и пошла в сторону, куда показал ей Тень, и скрылась в одном из переулков. Здесь было темно из-за почти соприкасавшихся крыш, из открывающихся дверей выходили люди в странной одежде, слышались слова на чужом языке, из открытых окон пахло незнакомой едой и пряными приправами. На Таню обрушивалось такое количество звуков, запахов, картинок, что она быстро устала и стала почти равнодушной. Все улочки, узкие и темные, петляя, вели к набережной. Дома и дворики вдруг резко прекращались, выплевывая пешехода на просторный тротуар, и вокруг становилось прохладно и светло. Неспешные воды обнимал серый гранит, простая кованая ограда защищала прохожих от случайного падения, но в этот час почти не было праздно шатающихся. Если кто и выходил на набережную, то тут же спешил по делам, не особо глядя по сторонам. Два берега соединял основательный мост, который охраняли кудрявые каменные львы, и там, на другой стороне, начиналась иная жизнь. На другом берегу реки не было бедных домов и узких улочек. На набережной жались друг к другу небольшие особнячки из песчаника, белого камня или кирпича с двускатными крышами. Насколько Таня могла судить с такого приличного расстояния, у всех были большие окна, красивые подъезды, украшенные арками, а за ними начинались владения по-настоящему богатых людей: тут и там виднелись высокие крыши и нарядные башенки. Где-то там стоял и дом Амина с нелепой башней, так подходящей для визитов дракона. При воспоминании о прежнем тюремщике сердце забилось чаще, вернулся страх, и Таня натянула капюшон до самого носа и поспешила убраться. Конечно, никто не стал бы искать ее в столь ранний час на набережной Лироя, но опасения оказались страшнее доводов логики.
— Извините, — Таня схватила какую-то прохожую за руку и обратилась к ней было по-русски, но тут же опомнилась и повторила на драконьем: — Извините. Патро?
Женщина, одетая в простое платье, перемотанное несколько раз тонким поясом, оглядела нахалку с ног до головы с нескрываемым пренебрежением, а потом махнула рукой:
— Тебе туда, — и поспешила дальше, не позволив Тане больше сказать ни слова. А та стояла, как оплеванная, не понимая, что она сделала не так, но явно чувствуя весь груз презрения, что обрушился на нее от случайной прохожей.
Таня выросла в среднестатистической русской семье, в маленькой квартирке под опекой отца, который делал все, что мог, чтобы дочь не голодала, и даже в старом спортивном костюме не чувствовала себя такой оборванкой, как сейчас. Возможно, если бы Таня хоть когда-то плакала, она сейчас бы заныла, забилась бы в какой-нибудь угол и страдала, но увы, все переживания она привыкла держать в себе, ведь некому было их облегчить. Как и всегда, посреди чужого города не было ни одной души, которая бы позволила на себя опереться. Поэтому Таня выругалась вслед надменной горожанке и потопала дальше, к Патро. По дороге у нее было время подумать, и она должна была признаться себе, что путь домой может оказаться дольше, чем хотелось бы. В ее ситуации без знаний языка и устройства общества найти нужного человека, который умеет открывать двери между мирами, и при этом не угодить в лапы мошенникам будет очень непросто. Это может занять время, много времени, но главное — подарить себе такой шанс, обеспечить существование и свободу. И для этого ей понадобятся деньги, работа и место, где ночевать. При этом придется быть осторожной, чтобы люди Амина и Мангона ее не нашли, но если есть желание, это возможно, она была уверена. Наличие хоть какого-то плана, пусть худого и слабого, вселяло надежду, и даже голод стал вполне терпимым, если знать, ради чего терпеть.
Бледный диск солнца поднялся уже достаточно высоко, а нужное место все не находилось. Что за “кровь тупого Патро” Таня так и не узнала и понятия не имела, что ей искать: дом, площадь или бар. Оказалось — церковь. Очередной прохожий указал Тане на небольшое здание из темно-коричневого камня, вокруг которого она уже обошла несколько раз. То, что перед ней храм, было понятно скорее интуитивно, потому что никаких особых обозначений, кроме диска, перечеркнутого четырьмя полосами, над входом не было. В храм периодически входили и выходили люди, они прикладывали руку ко лбу и несколько раз по нему стучали. Прихожане были одеты неизменно скромно, но чисто, и лица их бывали спокойны и умиротворены. Но вокруг храма собиралась и другая публика, бездомные, насколько могла судить Таня из своего небольшого опыта. Эти люди были бедными и грязными, они переговаривались хриплыми голосами, а их резкий смех больше напоминал карканье. Тане подумалось, а не принадлежит ли Тень компании вот таких же бедняг. Его увечье и хриплый голос становились вполне объяснимыми. Бездомные тоже заметили Таню и периодически посматривали на нее, обмениваясь непонятными комментариями.
Спустя некоторое время двери храма распахнулись, запахло чем-то сладким, и прихожане один за другим стали спускаться по трем ступенькам и расходиться в разные стороны. Таня посмотрела на бездомных. Они никуда не двигались, ждали, будто знали что-то. Через несколько минут на пороге храма возникла женщина в темно-коричневой рясе и с покрытой головой и что-то громко сказала нищим. Те засуетились, задвигались, распространяя вокруг себя неприятные ароматы. Они стонали, кряхтели, но находили в себе силы подняться и пройти в храм, куда их пригласила служительница. И Таня, подчиняясь странному порыву, последовала за ними.
В храме было тепло, по бокам небольшого зала горели два камина. Пахло воском и едой. Простые скамьи стояли напротив алтаря, на котором была установлена скульптура мужчины в рясе, и его шею украшал венок из сухих цветов. Вдоль стен были установлены столы, куда сейчас служащие ставили тарелки с простой едой. Бездомные, словно изголодавшиеся псы, кинулись к еде, ругаясь, толкаясь, роняя угощение на пол. Женщины едва успели отскочить, и хоть еда в их котлах еще осталась, снова соваться к столам они не решились.
Таня стояла поодаль, прижав руки к горлу. Она не была готова к увиденному. Человек, которому полагалось быть венцом творения природы, представал перед ней грязным, низменным животным, которое не ест — жрет. Таня не могла заставить себя подойти и присоединиться к своеобразному завтраку, найти себе места среди этих нищих, которые вместе с деньгами и кровом потеряли что-то невообразимо более важное.
— Вы не откажете? Кажется, вам не хватает еды.
Таня услышала тихий мягкий голос и с удивлением обернулась. Перед ней стоял невысокий человек в грязном красно-синем костюме с пышными полосатыми штанами и бархатным камзолом. Голову его венчала некогда ярко-красная, а сейчас скорее коричневая шляпа с облезлыми перьями. Бледно-голубые выпученные глаза ласково смотрели на Таню, в них вспыхнули огоньки восхищения, и влажные полные губы растянулись в улыбке, стоило ему увидеть Танино лицо в анфас. В руках он держал тарелку с разварившимися овощами, которые давали беднякам.
— Ох, тэсса… Вы прекрасны, вам говорил кто-то об этом? Конечно, говорили! Я счастлив, счастлив.
Таня смотрела на него с подозрением. Не понимая его слов, она ожидала подвоха даже в этой открытой улыбке, а если бы вдруг поняла, то решила бы, что он издевается. В конце концов, вокруг не происходило ничего, чему стоило бы улыбаться.
— Я Трошер, — мужчина склонил голову и хотел было протянуть руку для локтепожатия, но вспомнил, что в руках у него тарелка. Он посмотрел на разваренные овощи, словно видел их впервые. — Как неудобно… матушка бы не одобрила. Возьмите мой завтрак! — он протянул тарелку Тане. — Я поел совсем немного, с краю. Честно!
В тот момент Таня почувствовала, что ее голод еще не так ужасен, что есть еще много стадий, через которые она готова пройти, прежде чем принять тарелку от иномирского бездомного с блестящими губами. Поэтому она замотала головой и отступила, бросила отчаянный взгляд на стол, на котором простая еда таяла, как снег под апрельским солнцем. И когда Таня смогла завладеть парой ложек рагу, ей достались уже самые поскребки, чуть подгорелые, с большим количеством сока, совсем не соленые, но оттого не менее желанные. Более того, это была едва ли не самая вкусная еда, какую ей приходилось пробовать за последнее время, даже воспоминания о воздушных кунжутных булочках померкло перед простыми овощами. Таня вернула тарелку на стол, поблагодарила служащую храма и хотела было поскорее уйти, но та больно вцепилась ей в руку:
— Куда это ты собралась? Брат наш Единый дает кров и еду только тем, кто трудится, — она окинула Таню строгим взглядом, — честно. Сейчас мы совершим молитву, а потом придет время работы.
Таня наблюдала за тем, как почти все бездомные (некоторым все-таки удалось ускользнуть от цепкого взгляда служащей) встали вокруг стола, и женщины в рясах прочли короткую вдохновленную молитву. Закончили они тем, что несколько раз приложили кулак ко лбу, будто безуспешно пытались изгнать из голов магическое мышление, и бездомные последовали их примеру. Спохватившись, Таня тоже постучала себя по лбу, чтобы не привлекать особого внимания, но судя по недовольному взгляду служащей храма, опять оплошала. После еды и молитвы нищие получили в руки тряпки и ведра, и Таня в их числе. Ей жестами велели мыть лавки, потому что на словесные приказы она реагировала плохо. Вода в ведре оказалась ледяная, а тряпка пахла чем-то тухлым, но Таня опасалась строгих служительниц неизвестного бога, поэтому добросовестно терла покрытые темным лаком скамьи. Рядом трудился Трошер. Он двумя пальцами поднял тряпку из ведра и философски наблюдал, как грязная вода стекает в ведро. Его руки, пусть и грязные, казались удивительно мягкими, ухоженными, холеными, что совсем не вязалось с его образом нищего. Прошло около часа, когда бездомные стали один за другим расходиться, и Таня решила, что и ей пора. К тому моменту руки у нее окоченели и покрылись неприятными зацепками.
— Извини, — обратилась она к стоящей у выхода служащей. Та сложила руки на животе и приготовилась смиренно выслушивать заблудшую душу. — Я хочу деньги. Немного деньги. Я делаю, и мне давать деньги. Есть?
Девушка окинула ее взглядом, как другие служительницы до этого, а потом спросила: