— Я все слышать! — заявила Таня. — Если ты меня так называешь, я ем твое ухо!
— Дикаркой?
— Госпожой! Не называть меня так, это гадкость. Кстати, кто такой дикарка?
Обсуждая дикарей, они устроились вокруг небольшого стола, разлили по чашкам кисловато-горькую раху, так напоминавшую Тане кофе, разложили еду. Простая суета сделала холодный гостевой кабинет вдруг уютным, он наполнился голосами, звоном посуды, негромким смехом, запах свежим хлебом и горькими зернами рахи. Пригласили к столу и Жослена, который мялся в стороне и не знал, как вести себя в странной компании. Девушки взяли себе яичницу с овощами, а теплые булочки пожертвовали художнику. Сначала ели в тишине, смущенные обществом друг друга, но затем Росси сказала одно слово, за ним второе, Таня ответила, Жослен пошутил, и вот уже за столом звучит веселая беседа, и даже Танин неумелый драконий не может ей помешать. Не зная ценности вековой традиции делить трапезу, они поддались ее неизменному влиянию, беззащитные в мягкости утра, оказались открыты и добры друг к другу.
— Я не понимаю Илибург, — заявила Таня. — Я думаю: нужны деньги, где жить и еда. Так? Чтобы иметь деньги, нужен любовник, так? Так.
Росси закашлялась, подавившись рахой, Жослен замер с булочкой в зубах.
— Прости, я должен уточнить. Ты решила, что самый простой путь — найти любовника?
— Ну да, — Таню смутила реакция Росси и Жослена. — Я иду туда, делаю дело и получаю деньги. Я спросила в разные магазины…
— А если я поинтересуюсь, какое дело ты собиралась делать, это будет очень невежливо? — Сен-Жан искренне наслаждался комичностью ситуации, а Росси, смущаясь и жалея Северянку, проговорила:
— Жослен, ну не надо…
— Почему же? Я отвечаю. Я могу мыть, отдавать что-то за деньги, класть там и здесь бумаги, носить что-нибудь…
Жослен потер подбородок, пытаясь спрятать улыбку, но лукавые морщинки в уголках глаз выдавали его с головой.
— Северянка, милая, это называется работа, — сообщила Росси, поглаживая ее по руке.
— Раб… работа? А что же такое любовник?
Тут Жослен не сдержался. Ударил себя по коленке и расхохотался, громко, во весь голос, закинув голову назад. Росалинда смотрела на него осуждающе, но ее губы тоже предательски растянулись в улыбке.
— Ох, я как представлю… Что ты ходила по магазинам и спрашивала!
— Та-а-ак, — протянула Таня, — я хочу знать, что это.
Жослен только сильнее засмеялся. Росси переводила взгляд с него на Северянку, хотела что-то сказать, но не решилась, смутилась и опустила взгляд.
— Любовник… ох, Матерь, сто лет так не смеялся. Любовник — это человек, с которым ты идешь в спальню, делаешь там дело, — он многозначительно усмехнулся, — и получаешь за это деньги.
Тане понадобилось несколько секунд на осознание, а потом она застонала и закрыла лицо руками.
— Ооо, раздави меня каток, — проговорила она в ладони и пожаловалась по-драконьи: — Я же заходить в трактир, магазин. Просить там любовник.
Жослен снова засмеялся, и Таня нашарила на диване подушку и кинула в него, хотя злиться на художника она не могла: по собственной глупости влезла в сложную ситуацию и кругом была виновата она одна. И, если честно, со стороны все это было очень забавно, впору самой улыбаться.
— Но с чего ты взяла, что тебе нужен именно "любовник"? — поинтересовалась Росси.
— Спросила, — Таня пожала плечами. — У девушки. В доме Патро.
— Ей в храме посоветовали найти любовника! — у Жослена не осталось сил веселиться, волосы его потеряли всякий порядок и падали на красивое смуглое лицо, закрывая глаза, и он их то и дело отбрасывал кивком головы.
— Северянка, понимаешь, твоя прическа очень тебе идет и делает тебя особенной — это бесспорно, — осторожно начала Росси, не желая ее обидеть. — Но я уже говорила, что нашем обществе она считается признаком низкого положения. Выходить одной в город с твоей внешностью было… очень опрометчиво. Неправильно.
— Это я уже поняла, — Таня запустила пальцы в волосы и легонько потянула, борясь со смущением.
— Хорошо, что ты вернулась, Северянка. Здесь целее будешь.
— Я согласен с Росси, — кивнул Жослен, и девушка тут же смущенно опустила взгляд. — Рад, что вы оказались в замке. Здесь однозначно стало веселее. Кстати, а зачем вы здесь?
— Мы почетные гости дэстора Мангона, — поспешила ответить Росси. — А ты?
— Я подмастерье Фабриса Вашона, — торжественно ответил Сен-Жан.
— Кто? — спросила Таня.
— Вашон — знаменитый художник. То есть большой, важный, хороший, — пояснила Росси.
— Именно! Быть его учеником — большая честь. Мангон пригласил мастера писать его портрет, и Вашон взял меня с собой. Я и не мечтал никогда попасть в такой замок, он великолепен! Но когда нет работы, становится очень скучно, а Мангон — человек занятой, и скучно бывает часто.
— Приходи сюда. Мы тебе дадим веселье, — усмехнулась Таня.
— Я уже понял, — он снова расплылся в улыбке, от которой Росси не могла оторвать взгляд. — Но если ты серьезно, я бы воспользовался твоим предложением.
И они разлили остатки рахи и принялись обсуждать, чем можно себя занять в огромном полупустом замке. Вскоре Сен-Жан вернулся в галерею к учителю, но с тех пор стал появляться в кабинете Тани почти каждый день. Мангон же будто забыл о ее существовании, ни разу он не напомнил о себе, не показался, не посчитал нужным хоть как-то прояснить ее положение. Иногда они видели хозяина замка в окно, как он стремительно пересекает двор или дает распоряжение стражникам, пару раз в сторону Илибурга устремлялся огромный черный дракон, который со столь близкого расстояния внушал истинный трепет, но каждый раз Таня видела его со стороны, и он так и не соизволил встретиться с ней с глазу на глаз. Мангона не получалось дождаться в холле и на входе на его половину замка, он исчезал, утекал, был где угодно, но не там, где Таня. Неопределенность изматывала не хуже угрозы смерти, и она предпочла бы, чтобы хоть кто-то прояснил ситуацию, но даже Раду прятала глаза и бормотала что-то нечленораздельное.
Тем временем к Серому Кардиналу подступала осень. Днем солнце все еще грело его старые камни, но ночи становились длиннее и все более стылыми. На обед чаще подавали поздние овощи и все больше тушеные или консервированные, и всегда к ним сочное свежее мясо, такое нежное, какое ни Таня, ни тем более Росси никогда не ели. Днем они гуляли, пытались пару раз выбраться за стены замка, но это им было строго запрещено, или занимались Таниным образованием, а вечером приходил Жослен, и часто не с пустыми руками. Он появлялся на пороге улыбчивый и яркий, словно сама осень, приносил закуски, а в особо удачный день даже бутылку вина. “Сегодня Вашон уснул раньше, как добрался до этой вещи. Вино четырех ветров, 3008 год, месяц снопов. Попробуем?” — говорил он, и Таня с чистой совестью отодвигала книги и бумагу и доставала бокалы. Разговоры становились живее, а веселье громче, и Таня жалела, что не могла в ответ на рассказы друзей о родном доме поведать им о чудесах родной Москвы, о самолетах, машинах и метро, о медицине и чудесах науки. Вот бы они удивились! Но Таня никак не решалась рассказать им правду о своем путешествии и поэтому ограничивалась туманным "я приехала из далеко".
— Ты учишь драконий язык? — спросил одним вечером Жослен, просматривая бумаги на столе.
Таня немного помедлила. Достала блокнот, вспоминая необходимые слова.
— Стараюсь, — ответила она.
— Что это? — он беспардонно выхватил записную книжку прямо у Тани из рук. Та только успела возмущенно воскликнуть и замолчала. Там были записи, но на русском, и никто не мог бы их прочесть, а вот за кривые рисунки Тане стало мучительно стыдно. Она видела, как легко пляшет карандаш в тонких пальцах Жослена, как под ним плавные линии складывались в силуэты, а те превращались в маленькие произведения искусства. Что для такого человека ее кривой дракон с языками пламени из квадратных челюстей?
— Это замечательно! — просиял Жослен, листая страницу за страницей. — Вы так здорово придумали, с этими рисунками. Словно в детской книжке, только для взрослых.
— Я просто называю разные предметы, а Северянка повторяет. Иногда зарисовывет и запоминает, — сказала Росси. — Мы даже начали учить письменность, но получается пока не очень.
— Повторять, — Таня показала пальцем на губы, а потом на лоб: — Запоминать, — и улыбнулась. Ее привычка к грубому раскатистому русскому здорово помогала осваивать не менее раскатистый драконий.
— У тебя такая странная манера говорить, — заметил Жослен. — Довольно шершавая, — он потер пальцы, будто чувствовал текстуру акцента, — зеленая или даже скорее цвета жженой умбры, так мне видится.
— А, это все русский язык, — отмахнулась Таня и вдруг замерла, опомнившись. Проговорилась.
— Какой язык? — переспросил художник. — Я никогда о таком не слышал.
Таня запустила руку в волосы, взлохматила их. Весь ее вид говорил: не задавай лишних вопросов, ну пожалуйста.