— Почему ты так странно одета? Это форма стражника? — Виталина подлетела к ней и дернула за грязный рукав. — Сначала эта болезнь, посмотри, у меня остались шрамы на лице!
— Не надо сдирать корочки потому что…
— Молчи! Сначала болезнь, потом битва драконов, что следующее? Убьешь кого-нибудь?
— Если это поможет тебе молчать, я убью тебя, — проговорила Таня, потирая больную голову.
— Ах ты мразь! — зашипела Виталина и наверняка набросилась бы на Таню с кулаками, и одной Великой Матери известно, чем бы это закончилось: бить взбалмошную девчонку та точно бы не стала, но не отказала бы себе в удовольствии бросить ее через бедро. Но в этот момент кто-то сказал:
— Смотрите, Мангон!
И все в гостиной потеряли к Тане всякий интерес. В дверях действительно стоял Мангон в человеческом обличьи. На нем был один стеганый халат с опаленным подолом. Волосы прилипли ко лбу, на шее виднелись черные чешуйки. Лицо осунулось, посерело. Мангон выглядел крайне уставшим, казалось, что для других чувств не осталось сил. Он остановился, схватившись рукой за дверной косяк, поднял взгляд и осмотрел гостиную, в которой каждый ждал каких-то его слов.
— Все закончилось. Вам больше ничего не угрожает, можете отправляться отдыхать, — сказал он, и даже в такой сложной ситуации голос его оставался твердым.
Люди зашевелились, потянулись к дверям, когда вновь встряла Виталина.
— Отдыхать? — протянула она. — Я не ослышалась? Дэстор Мангон, я так напугана, я в ужасе. Посмотрите, как дрожат мои руки. Я не смогу уснуть и боюсь оставаться одна.
— И что вы хотите, тэсса Амин? — устало поинтересовался Мангон.
— Просто помочь вам, дэстор… Адриан, — Виталина провела рукой по вороту халата Мангона, и Ястин поднял бровь от удивления: он не ожидал такой наглости от подруги. — Вам так нужно сейчас кому-то выговориться. А мне не пришлось бы оставаться одной.
— Виталина! — неожиданно для самой себя встряла Таня, и окрик ее прозвучал резко и строго. — Иди уже в свою комнату!
“Взрослые должны поговорить”.
Амин не ожидала такого от растерянной чужестранки. Ее милое личико вытянулось, она открыла рот для отповеди, но Мангон устало поддержал Таню:
— Тэсса, вам и правда лучше сейчас отдохнуть.
— Что ж, — почти прошипела Виталина, — вероятно, вам с Татаной нужно остаться наедине, — Мангон и Таня переглянулись, — не буду вам мешать.
И Виталина удалилась, стараясь сохранить остатки самоуважения. За ней последовали все остальные: Жослен вывел Росси, Вашон вышел, отводя глаза, Ястин позволил себе на прощание хлопнуть Адриана по плечу. Наконец в гостиной остались только Мангон и Таня. Он в изнемождении облокотился на дверной косяк, она по-прежнему стояла у окна, и они просто смотрели друг на друга.
— Я… — начала было Таня.
— Ты подождешь меня? Я приведу себя в порядок, и мы поговорим. Хорошо? — Таня растерянно кивнула. — Раду, — громко позвал Мангон, и экономка тут же возникла на пороге, — проводи ее в чайную комнату и подготовь сервиз. Как я люблю.
— Конечно, дэстор, — кивнула Раду. Украдкой она смотрела на господина, и в глазах ее читалось искреннее беспокойство. Когда Мангон вышел, Раду потянулась за ним всем телом, но заставила себя остаться на месте, и в этой женщине, стоящей на границе старости, угадывалась влюбленная молодая девчонка, которой когда-то она была. Какие были у нее причины любить это существо, Мангона, всю жизнь? Не выйти замуж, не обозлиться на него, а положить жизнь на служение дракону?
— Пойдем, я покажу, где чайная, — бесцветным голосом сказала Раду. Пока она подготавливала комнату, Таня переоделась, радуясь, что Мангон не обратил внимания на ее вид. Возможно, проблемы из-за ворованной формы еще впереди, но лишний раз злить дракона не стоило.
Чайная комната располагалась на территории Мангона, в обычное время закрытая от любопытных глаз, как и все остальные его двери. В другой день Таня обрадовалась бы возможности попасть в святая святых и с любопытством осматривала все вокруг, но в ту ночь ей было не до того. Раду растопила камин, и скрытая система труб разнесла тепло по комнате, прогревая ее до самого потолка, по которому летали расписанные птицы. На стенах сидели, куда-то мчались, вкушали плоды и купались в огненных озерах мозаичные драконы. Паркетный пол покрывали многочисленные подушки самых разных размеров и цветов, а посреди просторной комнаты стоял один-единственный квадратный столик. Над ним расцветала стеклянными соцветиями большая электрическая лампа.
— Садись, — кивнула Раду, — дэстор скоро придет.
Таня послушалась. Она подтянула к себе ноги и некоторое время молчала, наблюдая, как экономка накрывает на столик. Вот появился чайник, покрытый яркой красной глазурью, на которой распустились нежные лилии. Рядом Раду поставила кувшин с пробковой крышкой, тяжелый и горячий, а затем — небольшой стеклянный сосуд, похожий на молочник. Она достала маленькую красную чашку и бережно опустила на стол, потом помедлила, недобро покосилась на Таню и извлекла вторую для гостьи. Последним на столе оказался глубокий деревянный поднос. Когда все было готово, экономка не ушла, а встала в стороне, сложив руки на животе и не сводя взгляда с Татаны.
— Вы же занимаетесь деньгами. Почему вы ставите на стол? — спросила Таня, не выдержав напряженной тишины.
— За дэстором ухаживаю я, — с гордостью ответила Раду, — и никто не отнимет у меня это право.
— Простите, что я поставила дэстора в опасность, — сказала Таня, пытаясь заглянуть Раду в глаза. Та ответила прямым неприязненным взглядом.
— Ты обо мне ничего не знаешь и не представляешь, за что на самом деле должна просить прощения. Извиняйся перед Мангоном.
— Рад, что вы здесь, — с этими словами Адриан вошел в кабинет. Увидев Раду, он легко дотронулся до ее руки. — Ты свободна. Отдохни немного.
Экономка помедлила, но ослушаться совета господина не решилась. Мангон же босиком прошел вглубь комнаты, сминая подушки узкими ступнями, и медленно, почти торжественно опустился за столик напротив Тани, так что у нее появилась возможность получше рассмотреть его.
Хозяин замка выглядел куда более бодрым, чем полчаса назад. Для разговора он выбрал черный костюм с плащом, покрытым золотыми рунами. Сквозь мокрые волосы на голове виднелись черные чешуйки. Когда волосы высохнут и небрежной шапкой укроют голову, пластинок видно уже не будет. Косу сменил длинный хвост, и с него на плащ капала вода. Мангон положил руки на стол, и Таня увидела, что они покрыты черной краской, которая сдержанно блестела мелкими мерцающими частичками. Глаза он жирно подвел черным и опустил от них две линии по щекам, напоминавшие дорожки от слез.
Таня поймала себя на мысли, что теперь видит в нем дракона. Точнее, не столько дракона, сколько скрытого зверя, который сейчас, чистый и сытый, мирно дремал, прикрыв чуть раскосые глаза. Мангон медленно переставлял чайные принадлежности на столе так, как ему было удобно. Широкие рукава мешались, грозя смести все вокруг, и он привычным изящным движением придерживал их. Таня же все больше нервничала, гадая, что такое собирается Мангон ей сказать. Торжественное молчание давило на нее, и она принялась ерзать на своем месте.
— Почему у вас черные руки? — спросила она, только чтобы разбить невыносимую тишину. Мангон поднял на нее взгляд. Зрачки были нормальными, человеческими.
— После нашего разговора я проведу похоронный ритуал, — негромко ответил он. — Когда человек умирает, его провожают в другой мир. Это значит похороны. Драконов же мы сжигаем, чтобы они быстрее нашли дорогу к Великой Матери. Это, — он немного развел руки, демонстрируя украшенные золотыми рунами одежды, — мое ритуальное одеяние. Я покрываю руки черным, когда мне предстоит траурная служба.
— Я не знаю, что сказать, — начала Таня. — Я так жаль…
Мангон прикрыл глаза, глубоко вздохнул, вероятно, справляясь с накрывшими его чувствами. Таня видела, как сильно он сжал челюсть, как губы вытянулись в узкую линию. Но спустя несколько секунд Мангон был спокоен.
— Давай выпьем чаю, — предложил он. — Нам обоим нужно немного прийти в себя.
Тане захотелось закричать, что она не хочет никакого чая, что им нужно поговорить, расставить наконец все точки в их истории, высказать все, что должно быть высказано, но она не посмела перечить. Просто постаралась оставаться спокойной, как это делал Мангон, но получалось у нее плохо.
Адриан как будто и правда забыл о горестях. Он аккуратно поднял широкие рукава до локтей, демонстрируя покрытые черной краской предплечья, мгновение помедлил и принялся за чайную церемонию. В полной тишине он омыл и прогрел посуду. Струя горячей воды, громко журча, ударила в фарфоровые стенки чайника, а потом и стеклянного молочника, окатила их, отогрела, обожгла паром.
— Так чайник будет готов к завариванию воды, — пояснил Мангон. — Некоторым вещам нужно перетерпеть жар, чтобы раскрыться.
“Как и людям”. Он не сказал, даже глаз не поднял, но эти слова повисли в воздухе. Мангон отмерил ложечкой чай и высыпал его в красный чайник. Чаинки тут же потемнели, начали впитывать влагу и жар. Мангон же залил к ним воду из медного графина и, подождав несколько мгновений, вылил ее на деревянный поднос.
— Я заказываю лучший чай, который можно найти в Иларии. Его везут издалека, с залитых горных склонов Цинь-Синя, и он покрывается пылью. Листья нужно промыть, но нельзя их держать долго в этой воде, грязь должна уйти сразу.
И снова Тане показалось, что в этих словах прячется какой-то двойной смысл. А может быть, она просто устала, издергалась и была готова в каждом движении плеч искать намеки и подсказки. Мангон поднял графин и неспеша, тонкой струйкой влил вторую порцию воды. Густой пар обтекал его пальцы, не причиняя никаких неудобств, и едва заметно пах пряным ароматом чая. На этот раз он опустил на чайник крышечку, трогательно крошечную в его длинных пальцах, прикрыл глаза, то ли отсчитывая секунды, то ли просто ощущая, как время омывает его и течет сквозь. Затем вылил настоявшийся чай в сосуд, что Таня приняла за молочник, а из него разлил по маленьким чашкам. Легким движением пододвинул одну из них Тане и показал на нее рукой: угощайся. Она взяла чашку к себе, но пить не решалась. Мангон же поднес свою чашку ко рту, придерживая ее за дно второй рукой, и сделал маленький глоток.
— Чаепитие было важной традицией в Иль-Абуре, — все так же негромко, спокойно сказал он. — Когда мой народ бежал из него пятьсот лет назад, когда терпел бедствия, обнищал, а потом перенял северную культуру, он многое забыл. Сейчас иларийцы пьют травяные отвары, как северяне, быстро, на ходу, закусывая их хлебом и пирожными. Я уверен, что они многое потеряли, отказавшись от наследия предков, — в его глазах блеснули искорки воодушевления. — Прошу, пей. Такой чай сложно найти в наших краях.
Мангон снова сделал маленький глоток, и Таня последовала его примеру. Аромат оказался очень насыщенным, куда до него пакетированной крошке, к которой она привыкла, а вкус — мягким и сладковатым. Чашка приятно согревала ладони, а напиток — горло, неспешный ритуал успокаивал, а сам чай придавал новых сил и удивительным образом наполнял, насыщал. Мангон снова залил воду в чайник, придерживая рукава, вылил желто-зеленый чай в стеклянный сосуд. Два маленьких листочка кружились в горячей глубине, влекомые невидимыми течениями, легкие, несчастные. Мангон протянул руку к Тане. Она молча поставила чашку, позволяя наполнить ее. С тихим стуком чайник вернулся на деревянную подставку.
Спустя десять минут Таня почувствовала себя в безопасности, будто Мангон был странным знакомым, с которым нужно посидеть за столом, пока не вернется отец. Она отодвинула переживания на потом, и у нее даже получилось насладиться чаем, хотя истинной его ценности понять она не могла. Таня поймала себя на мысли, что ей спокойно, и она хочет, чтобы Мангон никогда не начинал свой разговор, а лучше бы вообще не поднимался из-за стола, наливал и наливал свой напиток, забыв о смертях и жертвах. Адриан еще три раза заваривал чай, а после того, как выпил последнюю чашку, сидел некоторое время с закрытыми глазами. Его лицо казалось умиротворенным, волосы высохли и закрыли уши волнистыми прядями.
— Ты готова слушать меня? — наконец спросил он, не открывая глаз.
Сердце ухнуло в желудок, а потом забилось в два раза сильнее. Таня нервно поправила свою чашку, готовясь к серьезному разговору и не имея никаких шансов быть готовой.