— Но…
— Нет-нет, даже слушать тебя не буду, — и Жамардин вышла из холла, на ходу продолжая убеждать всех вокруг, что не будет слушать взбалмошную девчонку. Таня осталась сидеть на диване, и ей понадобилось время, чтобы справиться с подступающим отчаянием.
“Ничего, я придумаю другой план”, — подумала она, поднимаясь по лестнице. Но что это может быть за план, Таня не имела ни малейшего представления. Она топала по ступеням до боли в пятках, будто они были виноваты во всех ее проблемах.
Жамардин вернулась много позже, после ужина. За окном растекся глубокий вечер, в это время в ванной комнате уже не было постоялиц, и можно было побыть в одиночестве, чем Таня не преминула воспользоваться. Когда она вышла, ароматная и чуть более спокойная, чем час назад, у дверей ее ждала Жамардин и поманила за собой через гостиную одну, вторую, музыкальный зал и приемную прямо к ее кабинету.
Конечно, у такой важной и самодостаточной женщины, как Жамардин, был свой кабинет. Вопреки ее желанию подчеркнуть индивидуальность, эта комната была настолько банальной, насколько это возможно. Такие тяжелые шкафы, кожаные кресла, дубовый стол и подборка книг по экономике, бухгалтерии и истории Илибурга можно было обнаружить в доме любого достопочтенного дворянина, которому стало бы плохо от одной только мысли о том, что женщина способна в одиночку вести дела. Собственно, поэтому “Черный дракон” оставался непризнанной уважаемыми людьми гостиницей, как бы ни старался Мангон ее рекламировать, и выживала только за счет приезжих гостей, которые не были настолько подвержены предубеждениям.
Жамардин открыла стеклянный шкафчик и достала бутылку вина. Налила себе и Тане и уселась в громоздкое кресло, в котором выглядела особенно хрупкой.
— Попробуй, это вино из виноградников Лариша. Не самый лучший урожай, но все равно достойнее всего, что могут сделать у нас, — она сделала глоток и прикрыла глаза. Таня некоторое время ждала, пока Жамардин посмотрит на нее, но та будто хотела, чтобы Таня последовала ее примеру, и та тоже поднесла бокал к губам. Вино оказалось сухим, но не кислым, а с богатым вкусом, который неискушенная в винах Таня не имела и шанса распознать. Оно было мягким и шелковистым, насыщенным, наполненным солнцем далекого неизвестного Лариша. Вот бы увидеть этот город! Да что там город, перед ногами Тани лежал целый мир, о котором она не знала ровным счетом ничего, и каждый шаг за порог оборачивался приключением и новым открытием. Если бы можно было закрыть глаза на все беды, если бы только друзья были свободны, она бы собрала рюкзак и отправилась, куда глаза глядят, подумала Таня, пока вино приятно согревало ей нутро.
— Я думала над твоей просьбой, — внезапно заговорила Жамардин, заставив Таню вздрогнуть. — И решила, что я все-таки не дракон, чтобы умирать на груде золота, которое никому не приносит добра. Мне осталось совсем недолго, какая-то болезнь пожирает меня изнутри, растет, словно гриб-паразит, — она машинально положила руку на живот. — У меня нет детей, я не смогла дать этому миру новую жизнь, так почему бы не спасти существующие? И, тогда, возможно, Матерь подарит мне покой.
— Я плохо понимаю, — осторожно начала Таня, — вы думаете теперь другое? Вы даете мне деньги?
— Нет, конечно, — Жамардин вновь достала трубку и принялась набивать ее табаком. — Ты по-прежнему ничего здесь не знаешь. Но я готова помочь тебе составить план, у которого есть хоть мизерный шанс, и найти подходящих людей.
Таня выглядела пораженной. Ее надежда, в которую в этом мире не плюнул только ленивый, снова подняла голову вопреки всему.
— Почему вы это делаете?
— А почему бы и нет? Может, я добрая внутри?
— Думаю, что нет, — выпалила Таня прежде, чем успела остановиться. Спохватилась, осознав, что сказала, и испуганно посмотрела в глаза Жамардин, в которых вспыхнул яростный огонь, но быстро погас.
— Хорошо, жизнь действительно выбила из меня почти всю добродетель, — сказала она, закатив глаза, и постучала трубкой о стол, позволяя табаку улечься. — Ты мне даже не нравишься.
— Что? Почему? — Таня выглядела искренне удивленной. — Вы добрая ко мне, я и думать не могла…
— Думать не могла — это про тебя, пожалуй, — хмыкнула Жамаржин. — Понимаешь ли, милая, у тебя есть один существенный недостаток. Ужасный, непростительный. Невыносимый.
Она замолчала, раскуривая трубку. Таня молчала, и тревожные предчувствия крутились внутри, как угри. Жамардин не торопилась, сделала одну затяжку, за ней вторую. Ехидно посмотрела на девушку сквозь дым, и та не выдержала:
— Что идет не так?
— Молодость, милая, — усмехнулась Жамардин. — Ты преступно молода и привлекательна, даже несмотря на это, — она указала трубкой на Таню, имея в виду и ее кожу, и стрижку, и одежду. — И Мангон дорожит тобой. Моя жизнь подходит к концу, тело пожирает само себя, и тут на пороге появляешься ты, грязная, уставшая и буквально пышущая молодостью! Насмешка надо мной.
— Я же не… Я не хочу, чтобы…
— О, перестань, — отмахнулась Жамардин, — во всем этом нет твоей вины, и это еще более отвратительно. Но тебе нечего беспокоиться, я стараюсь вести себя так, как следует добропорядочной пожилой даме. Может быть, ты согласишься остаться со мной, и я смогу понять то чувство, когда преемник воспринимается продолжением себя и твоим бессмертием, — она отправила трубку в рот и втянула дым. — Если ты выживешь, конечно.
В кабинете воцарилась тишина, тяжелая и вязкая. Таня чувствовала, будто мысли замедлились, она была совершенно растеряна и не знала, что принимать на веру, а что нет, и как со всем этим себя вести. Таня смотрела под ноги, на красно-коричневый ковер, и нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла. В душе поднималось возмущение из-за странного поведения Жамардин. Она не имела права ставить Таню в такую нелегкую ситуацию, обвинять Бог знает в чем и заставлять чувствовать себя едва ли не виноватой.
— И все-таки вы мне помогаете, — сказала наконец она.
— О, да, — отозвалась Жамардин, будто очнувшись от важных раздумий. — Я считаю, что это будет занимательно. Интересно, если тебе понятнее. Эта твоя идея похожа на приключение, и было бы неплохо размять свои старые кости.
— Там, в тюрьме, мои друзья! — почти прорычала Таня. — Это не игрушки!
— Милая, — промурлыкала Жамардин, наклоняясь вперед, — для меня они никто. Уверена, что хочешь запретить мне развлекаться? Кто знает, что тогда станет с моим решением…
Таня ворвалась в комнату, сгорая от гнева, густо замешанного на стыде. Разговоры с Жамардин неизменно сбивали с толку, приходилось продираться через ее изъяснения, словно через терновник, что-то угадывая, что-то додумывая. Таня проигрывала ей по всем фронтам: она не знала языка, ей не хватало жизненного опыта и любви к словесным игрищам. Поэтому оставалось только злиться на себя и Жамардин, которая наверняка с удовольствием потягивала сейчас вино, разбавляя его вкус горечью табака.
Таня остановилась у стола и посмотрела на рисунки, планы и заметки, которые сделала прошлой ночью. Несмотря на насмешки, которым раз за разом подвергала ее Жамардин, она готова помочь с безнадежной идеей по спасению Росси и Жослена, и план Тани вдруг стал реальным, фактурным, практически осязаемым, и от этого ей вдруг стало смертельно страшно. Она подняла голову и посмотрела в окно. В темной стекле отразилась невысокая девушка с короткими светлыми волосами и потерянным видом. Наблюдая свое размытое отражение, Таня вдруг поняла, насколько одинока. Одна против сил, которые способны снести ее и не заметить, единственный шанс для дорогих ей людей, и если она ошибется, им никто больше не поможет. Перед мысленным взором встали Росси и Жослен, запертые в холодном подземелье, возможно, Свирл больше не проявил к ним милосердия, возможно, до них добралась Виталина. Влад, который лежал где-то, где его оставили приспешники магистра. Таня ясно представила тело названного дяди, изломанное, в какой-то канаве, и как дождь лупит по коричневому плащу, спутанным волосам и синей коже. И в этот момент отчаяние разрослось так сильно, что заполнило собой всю ее сущность, забило гортань, свело судорогами конечности. Таня поняла, что с трудом дышит. Она оперлась о стол, чтобы не упасть, опустила голову, заставляя делать себя выдох за вдохом, и наоборот. Волосы упали на лицо, щекотали лоб и щеки. Ее трясло крупной дрожью. Страх затопил голову, и его было так много, что казалось, он вот-вот польется через рот. Но этого, конечно, не происходило, легче не становилось, и страх сменился паникой, которая лишила Таню способности думать. Она зажмурилась.
“Как страшно, Боже, мне страшно. Помоги мне. Я умираю, мне так страшно”.
Она будто тонула, каждый вдох давался со все большим трудом, и она подумала, что все бы отдала, лишь бы этот кошмар закончился, а в следующее мгновение сама способность размышлять отказала ей, и мысли смешались в холодную вязкую кашу. Остался только страх, и тяжесть на груди, и невыносимое желание, чтобы все прекратилось, так или иначе. Ужас длился, длился бесконечно, превращаясь в узкий черный коридор без выхода, без шанса.
Спустя вечность чьи-то руки обхватили ее предплечья, заставили отвернуться от окна. Теплые ладони ощупали щеки, лоб, чужие пальцы убрали от лица ее волосы. Ее легонько встряхнули.
— Открой глаза, посмотри на меня.
Какой знакомый голос. Откуда-то издалека, оттуда, где все еще не было потеряно. От него так хорошо, и совсем не хочется открывать глаза и возвращаться в пугающую холодную реальность.
— Посмотри на меня!
Таня открыла глаза и увидела насыщенно-желтые, почти янтарные глаза, в которых отражалось беспокойство.
— Молодец. Дыши, вдох-выдох. Не торопись. Вот так, вдох-выдох. Все хорошо, я с тобой. Вдох-выдох.
Знакомые черты лица. Оливкового цвета кожа, тонкие губы, прямые брови, тревожно сведенные у переносицы. Щеки и подбородок заросли щетиной. Нос с едва заметной горбинкой. И это знакомое лицо, которое выражало и страх, и жалость, и решимость.
— Адриан, — прохрипела Таня. Это имя! Не может быть, оно же осталось в прошлом, растворилось в животной дикости.
— Да, это я. Дыши, вдох-выдох. Молодец.
Его пальцы терли Танины плечи, шею, спускались по предплечью к рукам и сжимали их горячо и осторожно. Постепенно она отвлеклась от ужаса, что пожирал ее изнутри, сосредоточилась на этих пальцах и даже ощутила еле заметный укол смущения.
— Ты помнишь, сколько в комнате шкафов? — спросил Адриан, легко поднимая ее лицо за подбородок.
— Что?
— Сколько здесь шкафов? — с нажимом повторил он, продираясь сквозь туман отчаяния, что заполнил разум Тани. — Мне важно знать.
— Три, — ответила она еле послушными губами. Вот рту было сухо и гадко.
— Хорошо, — шкафов было четыре, но Мангона это не волновало. Главное, выдернуть Таню из приступа, заставить думать о чем-то, кроме собственных ощущений. Мангон продолжал гладить Таню по голове и уговаривать дышать. — Жамардин курила при тебе?
— Да.
— Крепкий же у нее табак. Забирается в легкие и царапает их, правда?
— Да уж.