Потом они до самого вечера тискали его и гладили, чесали ему брюхо и наряжали в разные нелепые костюмы, разрезая для него свою старую одежду, а волк продолжал стоически всё терпеть, дожидаясь ночи и возможности сбежать. Вот только на ночь, прежде чем уйти спать, зевающие человечки вывели его во двор, где примотали за цепь к столбу, подпирающему небольшой навес над крыльцом, разрушив все его планы побега. Всю ночь он беспокойно дёргал за цепь, надеясь сломать деревянный столб, рыл землю когтями, громко выл, мстительно думая о том, что, раз не спит сам, то помешает спать и глупым детёнышам — никакого результата он так и не добился.
Так этот лесной зверь приобрёл ужасный для любого вольного существа статус "питомец".
Естественно, к утру он совершенно не выспался, что не лучшим образом сказалось на его и без того ослабленном организме. Так что, когда бодрые и счастливые дети утром отвязали его от столба и потащили куда-то в поле, он едва мог переставлять лапы и уже даже огрызался вяло, по инерции. Только к полудню он заметил, во-первых, что они идут совсем не в сторону леса и не в сторону деревни, а во-вторых, что у мальчика через плечо перекинут небольшой походный мешок, наполненный какими-то мелкими вещицами, а у девочки в руках что-то вроде дорожной палки. Они не останавливались, чтобы передохнуть, а есть Сильвенио между тем хотелось всё больше — пришлось обходиться поеданием полевых кузнечиков и жучков, по дурости своей крутящихся возле его морды. Разумеется, этого было для молодого волка крайне мало, к тому же, от такого рациона у него к вечеру началось несварение, а вот детей, похоже, отсутствие еды вообще никак не заботило — они шли, казалось бы, на чистой идее, как порой бывает с очень увлечёнными внезапным вдохновением людьми. Только тогда, когда чёрный купол неба зажёгся далёкими мерцающими звёздами, похожими на прилипших к тёмному бархату светлячков, маленькие человечки остановились на отдых и начали укладываться спать, предварительно обмотав цепь вокруг ствола старого дуба, под ветвями которого они решили устроиться на ночлег.
И вдруг Сильвенио неожиданно повезло: прямо перед ним в высокой траве обозначилось шевеление, как от довольно крупного живого существа. Он ощутил соблазнительный запах кролика — и точно: в траве мелькнули длинные серые уши. Кролик, ничего не подозревающий, подошёл ближе, и волк уже мог разглядеть его тепловым зрением — он был жирный и ленивый, должно быть, сбежал с той самой примеченной им фермы. Подождав, пока жертва приблизится ещё чуть-чуть, волк прыгнул вперёд, уже представляя, с каким наслаждением вонзит зубы в податливую мягкую плоть…
Ну, то есть, он думал, что ему повезло. Потому что в следующее мгновение проклятые дети, до того вроде бы мирно спавшие, вдруг вскочили и набросились на него, сердито крича что-то о том, что "волчику нельзя есть бедного симпатичного кроличку". Добычу они, конечно же, мгновенно спугнули, и кролик стрелой умчался в ночь, безнадёжно скрывшись из виду, а детям ещё хватило наглости бить волка по голове своими маленькими кулачками. Тогда он не выдержал и укусил одну из этих вездесущих тонких ручек, несмотря на строгие предупреждения другого в его голове. Девчонка, которой он зубами раздробил плечо, истошно заверещала. Мальчишка же тем временем нашёл на земле какой-то булыжник и швырнул его в Сильвенио, попав точно в глаз. Тихая звёздная ночь, помимо режущего по ушам визга двух человеческих детёнышей, наполнилась ещё и злым звериным воем.
После этого мальчик лечил магией сестру, а затем, словно извиняясь, они вдвоём залечили волку глаз — перед этим они совместными усилиями натянули на него ржавый железный намордник, который достали из мешка.
— Больше не кусайся, Пушистик, — погрозила пальцем девочка.
— И кроличек не кушай, Снежок, — погрозил пальцем мальчик.
Утром следующего дня они вышли на широкую утоптанную дорогу, ведущую к видневшемуся вдалеке городу. Лес, как и фермы, остались далеко позади. Намордник с Сильвенио так и не сняли, и теперь он не мог ловить даже мелких насекомых, чтобы хоть как-то утихомирить голод. Он не ел ничего путного уже больше суток, но детей, видимо, это ни в коей мере не беспокоило. Днём они догнали едущую в направлении города телегу с какой-то утварью; возница поначалу хмуро косился на идущих рядом близнецов, однако те улыбались ему так широко и так приветливо, что вскоре он смягчился и не только согласился их подвезти, но и угостил их целой буханкой хлеба и конфетами. Пока они ели, волк, затащенный ими на повозку тоже, жадно за ними наблюдал, капая через намордник слюной на тюки с утварью (чего возница не заметил): угостить зверя никто из них так и не додумался. После возница отдал им одну из двух его фляг с водой, и Сильвенио обнаружил, что, вдобавок к голоду, его уже давно мучает жажда.
Всю дорогу к городу дети беспрерывно болтали друг с другом и всё так же беспечно трепали волка за уши и хвост, пачкая его светлую шерсть липкими от шоколадных конфет ручонками. Он рычал и порывался время от времени спрыгнуть с телеги, но после нескольких таких попыток дети отдали свободный конец цепи снисходительно наблюдавшему за ними вознице, а уж тот держал цепь куда крепче. Сильвенио было чудовищно жарко под палящим солнцем, ему по-прежнему хотелось есть и пить, и ещё ему хотелось, чтобы с телеги свалились сами дети — и попали под колёса, чтобы уж больше никогда его не мучить. Но другой запретил их сталкивать, и в результате волк улёгся на дно повозки и снова молча терпел все издевательства, закрыв глаза. Всё, о чём он мечтал — это наконец сбежать в тень любого ближайшего леса и в жизни больше не выходить к человеческим поселениям. Лучше он будет всегда один, чем с такими надоедливыми компаньонами.
К городским воротам они подъехали уже на закате, когда Сильвенио от отчаяния грыз всунутую ему детьми через намордник длинную деревянную щепку, пропитанную смолой. Зубы у него от этого так и норовили склеиться, да и желудок от этого пустого щёлканья челюстей урчал только сильнее, но выбирать не приходилось — ему необходимо было погрызть хоть что-нибудь. Возница, не спеша с ними прощаться, помог детям стащить зверя с повозки и спросил их, где они собираются тут остановиться и где их ждут родители.
— У нас нет родителей, — сказала девочка беззаботно.
— Мы с сестрёнкой одни на всём белом свете, — сказал мальчик беспечно.
На этом они хором попрощались с подвёзшим их мужчиной и проворно скрылись в толпе прохожих, утащив за собой спотыкающегося о собственные лапы волка — пока им не стали задавать лишних вопросов.
В городе Сильвенио ещё никогда до этого не бывал, потому городской шум и зловоние надолго выбили его из колеи. Всё здесь было как будто бы специально создано, чтобы тревожить его чуткие слух и обоняние, глаза не успевали следить за суетливо снующими туда-сюда людьми. Со всех сторон завлекающе пахло едой, и это натурально сводило его с ума, потому что дети ни на минуту не отпускали его от себя: они походя воровали яблоки с уличных прилавков, выпрашивали у прохожих сладости, умильно хлопая донельзя наивными глазками, будто назло крутились возле мясных лавок, что-то высматривая в толпе, а потом им ещё и вздумалось потаскать его по всяческим уличным представлениям, словно всего этого до сих пор было мало.
Сильвенио чувствовал себя так, как будто его ни много ни мало пытала Святая Инквизиция, о которой он слышал когда-то от своего внутреннего человека.
А потом близнецам захотелось пойти в трактир (они ничтоже сумняшеся прихватили у нескольких прохожих туго набитые деньгами кошельки), и им сказали:
— С собаками нельзя.
И эти глупые человечки, виновато перед Сильвенио извинившись, затолкали его в какой-то ближайший подвал с забитыми деревянными досками маленькими окнами, и закрыли его там, защёлкнув болтавшийся на двери тяжёлый замок. И ушли.
Сколько времени прошло так, Сильвенио не знал. Судя по резко сменявшимся запахам и звуковому фону города, миновала ночь и миновал день. И ещё один день. И ещё. Сильвенио выл так громко, как не выл никогда в жизни, бросался на стены, пробовал прорыть себе ход наружу через пол, пытался разодрать когтями массивную дверь. Но до его воя людям снаружи почему-то не было никакого дела, пол оказался каменным, а всё, чего он добился в отношении двери — это немного поцарапанная её внутренняя поверхность. Он обнюхал все углы в надежде поймать хотя бы маленькую ничтожную мышку — забыв про намордник — однако владелец подвала, как видимо, был слишком хозяйственным, чтобы позволять мышам ошиваться в его собственности, потому что все щели и углы были добротно замазаны какой-то вонючей гадостью, от которой в отвращении отскакивал даже волк, не говоря уж о более мелкой живности.
Между тем голод его неизбежно рос и вскоре превратился в самый настоящий Голод, с большой буквы. С улицы глумливо тянуло всевозможными мясными изделиями, сырыми и жареными, варёными и копчёными, а он не мог даже выбраться из треклятого подвала, не говоря уж о том, что он до сих пор не знал, как бы избавиться от намордника и при этом не раскроить себе голову. Ему казалось, что ещё немного — и он просто сунет в намордник лапу и будет грызть самого себя.
Дети вернулись к нему на исходе четвёртого дня. Мальчик тут же обнял его за шею, а девочка высыпала на пол целую кучу леденцов на палочке. Потом они, смеясь, вместе поковырялись в его наморднике скрепкой — и тот со звоном упал на пол.
— Прости, что не навещали так долго, Снежок! — сказал мальчик, счастливо улыбаясь.
— Зато мы принесли тебе еду, Пушистик! — сказала девочка, улыбаясь не менее счастливо и с восторгом показывая на рассыпанные по полу леденцы.
Волк смотрел на них какое-то мгновение немигающим горящим взглядом.
Нет, закричал другой в его голове, не смей, не надо, они всего лишь дети, всего лишь глупые дети, они не со зла, они не подумали.
Зверь уже его не слушал. Он просто бросился вперёд и одним движением челюстей перекусил девчонке хлипкую шейку. Мальчишка завизжал и начал бить его по спине железным намордником — зверь не глядя ударил его лапой наотмашь. Тот отлетел к стене и больше не поднимался.
Нет, заходился истерикой и мольбами другой в его мыслях, нет-нет-нет-нет-нет.
Горячая кровь хлынула в пасть, и он — наконец-то!!! — ощутил такой желанный вкус тёплого мяса. Волк больше не думал о том, какому унижению эти глупые детёныши его подвергли, не думал о том, сколько неприятностей они ему доставили и что ему пришлось из-за них перенести. Он думал только о том, что они очень вкусные, оба, и вкус у них двоих совершенно одинаковый, как будто они в самом деле были одним человеком, почему-то разделённом надвое; он думал о том, что ещё никогда прежде ему не попадалось такое сладкое, такое сочное мясо, такие хрупкие косточки, такая изумительная кровь, такая молодая кожа. Только прекрасные золотые волосы он не тронул, потому что волосы были невкусными, а всё остальное он сожрал с превеликим удовольствием. Он ел и ел, и это было поистине чудесное пиршество, и он думал о том, что, возможно, ему стоит ещё как-нибудь включить в свой рацион человеческих детей, раз уж при жизни они такие бесполезные и неприятные…
Он почти закончил, когда в щель подвальной двери, которую близнецы неплотно прикрыли за собой, пробился единственный лунный луч, и Сильвенио вдруг вспомнил: сегодня полнолуние. Прежде чем он успел посмаковать последний кусочек своей трапезы, волка вдруг не стало, и в подвале остался голый, забрызганный чужой кровью человек.
Человек с неописуемым ужасом взглянул на самого себя, на жуткие ошмётки невинных детей, от которых остались лишь погрызенные кости и волосы цвета бледного золота.
И человек закричал, потому что…
…проснулся?
Но тогда почему он всё ещё слишком реалистично чувствовал насыщенный солёный вкус во рту, как будто он и в самом деле…
В следующую секунду он полностью осознал происходящее и поперхнулся жидкостью, которой его поили Близнецы. Вязкая, тёмно-красная и очень, к сожалению, узнаваемая субстанция пролилась на его грудь, запачкав куртку.
— Что?.. — только и смог выдавить он сквозь кашель. — Что… это?..
— Угощение, — откликнулись Близнецы хором. — Пришло время для угощений.
Они поили его кровью. Господи, они поили его настоящей человеческой кровью! И у них в руках был поднос с сырым мясом, половина которого… О нет. Половина мяса была уже съедена. Судя по всему, им самим.
Господи. Святая мать Эрлана. Все Высшие Силы.
Угощения… Сильвенио не мог дышать от переполнявшего его омерзения.
— Да, наверное, это вышло немного топорно, — застенчиво улыбнулся ему Лилей. — Ты уж прости, но мы решили, что это наилучший способ тебя накормить.
— Хотя, конечно, ты в праве обижаться, — Лилео виновато опустила ресницы. — История получилась уровнем чуть ниже, чем ты заслуживаешь. Мы сначала хотели сделать из тебя свихнувшегося каннибала, а получилось только голодное животное…
— Но не волнуйся, — добавил Лилей солнечно. — В следующий раз мы дадим тебе шкуру настоящего серийного маньяка. Это будет гораздо веселее!
— А пока, — заметила Лилео ласково. — Тебе нужно подкрепить силы. Ты уже давно просил у нас воды, помнишь? Вот. Пей. И мы, заметь, так щедры, что даём тебе и поесть тоже.
У него предсказуемо закружилась голова и свело судорогой живот. Честно говоря, он очень надеялся, что его стошнит прямо сейчас — но Близнецы, заметив его состояние, протянули к его голове свои ладошки, и тошнота разом прошла, одновременно под действием их лечащей магии и управления рефлексами его тела. Стало только хуже: теперь его тошнило только ментально. Такого сильного отвращения к самому себе он ещё не испытывал. А они, тем временем, запрокинули ему голову и зажали нос, чтобы продолжать вливать кровь прямо в горло.
— Не надо!.. — он вырывался, позорно хныча. — Пожалуйста!.. Я не хочу!!! Я ничего больше у вас не попрошу, я никогда больше не буду вас ни в чём упрекать, только НЕ НАДО!!! Я умоляю вас!!! Не надо… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!!
— Ну что ты, — ворковали его мучители. — Ты же хочешь пить. И ты голоден. Давай, не упрямься.
Кровь и мясо, мясо и кровь.
Кровь. И мясо.