Больше двух суток! Сильвенио снова стало за себя стыдно. Мартин, наверное, и вовсе сам не свой был всё это время. Негоже было заставлять его так переживать. К тому же, они ведь договаривались полететь на Парсивиреуорреной, а из-за него, получается, либо задержали вылет дипломатической делегации, либо отправили её без Мартина, что тоже было очень нехорошо по отношению к нему. Да и завтрак (обед) в постель…
— Благодарю за твою заботу, — произнёс он наконец смущённо. — Не стоило так, право… Что с визитом к скайрах-кьяр?
Мартин улыбнулся ещё нежнее и присел на самый краешек кровати.
— Я объяснил братьям-миротворцам ситуацию, и они согласились подождать твоего пробуждения. Помочь кому-либо с Эрландераны для нас почитается за высшее счастье. Тем более, тому, кто прошёл через столько ужасных бед. Да и скайрах-кьяр не склонны торопить и выказывать нетерпение, так что можешь не спешить со сборами.
Всё это, конечно, было очень здорово, однако у Сильвенио от такой доброты усиливалась не только испытываемая им неловкость, но и подозрения, что это всё — лишь прелюдия к очередному невыносимому кошмару. Поэтому он всё же предпочёл собраться и привести себя в порядок как можно быстрее, чтобы быть готовым к отлёту.
Корабль миротворцев был совсем небольшим, но изнутри оказался светлым и каким-то уютным, как и их база на Эль-Вирате. Чувствовалось, что предназначен он для долгих неторопливых рейдов, а не для скоростных виражей наперегонки с висящими на хвосте врагами и временем. Сильвенио из любопытства осведомился, есть на этом корабле какое-либо оружие, чтобы отбиваться в случае опасности хотя бы от тех же пиратов, но, по словам Мартина, обороняться им было незачем: на кораблях, принадлежащих миротворцам, никогда не возили ничего ценного, и пиратам это было отлично известно, так что, завидев их флаги, охотники за наживой предпочитали пропускать их невредимыми, потому что нападать на них не было никакой практической пользы. Сильвенио имел возможность в этом убедиться лично: все три дня, что понадобились им на кратчайший путь до Парсивиреуорреноя, прошли исключительно мирно. Все эти дни он практически неотлучно сидел, забившись в угол в кабине управления, и наблюдал за Мартином, который был одним из тех немногих своих собратьев, кто имел необходимые навыки пилотирования.
Высадившись на планете, первое, чему поразился Сильвенио — захватывающая дух красота ландшафта и строений. Было что-то такое непредставимо прекрасное в том, как высокие сверкающие здания, созданные из чего-то, очень похожего на хрусталь, вплетаются в покрытые тем же материалом извилистые мостовые; в том, как по изогнутым волнами дорогам плавно течёт свет странного синего солнца; в том, как отражается бледное сияние далёких звёзд в причудливых крышах, ввинчивающихся в фиолетово-синее небо наподобие гигантских конусообразных ракушек. И только потом бросалось в глаза то, насколько же этот чудесный город на самом деле пустой и тихий. Ни человеческих голосов, ни птичьего пения, ни копошения зверья — ничего не было слышно, по крайней мере, от того места, где они приземлились. Что угнетало ещё больше — так это то, что и растений нигде не было заметно. Всю дорогу от посадочной зоны и до самого королевского дворца Сильвенио невольно искал хоть какие-нибудь признаки природной жизни — но все его поиски оказались тщетны. Несколько раз, правда, он видел наблюдавших за делегацией из окон своих домов местных жителей — да и те, скорее, выглядели призрачными видениями, чем живыми людьми: все, как один, зеленоглазые, с нетронутыми даже мимическими морщинами юными лицами, с неизменной печатью спокойного равнодушия во взгляде, сероволосые и в серой одежде, расшитой странными узорами. В остальном город был мёртв и почти пустынен. Надо сказать, в любое другое время Сильвенио бы неминуемо очаровало такое явление, и он мог бы бродить здесь часами и днями в полном одиночестве, слушая историю бесплодной покинутой земли, но сейчас его, до сих пор не отошедшего от своего страха вновь оказаться в иллюзии Близнецов, всё это только сильнее пугало, так что он, к своему стыду, снова не придумал ничего лучше, кроме как крепко сжимать руку Мартина в пути и стараться как можно меньше смотреть по сторонам. Другие миротворцы, идущие с ним рядом, поглядывали на него с тем же сочувствием, которое почему-то так его нервировало, но он ничего не мог с собой поделать, чтобы не вызывать у них для этого поводов.
Юнба сидела во дворце на высоком троне, такая неподвижная и так хорошо гармонирующая со всей этой планетой сразу, что с первого взгляда могло показаться, будто бы это статуя, а не человек — причём статуя, созданная какими-то Высшими Силами одновременно с самой планетой. Но вот она повернула голову к вошедшим в тронный зал, вот её взгляд скользнул по каждому из гостей, остановившись почему-то на лице Сильвенио, вот она неспешно сошла с трона — и стало ясно, что она всё ещё жива, хоть и той странной призрачной жизнью, которой дышало здесь из века в век всё остальное.
— Мы приветствуем вас, посланники мира, — произнесла она, и все пришедшие почтительно ей поклонились. — Мы считаем своим долгом сообщить, что в вашем намерении проявить дипломатическую вежливость по отношению к нашему народу нет нужды, однако мы рады лицезреть вас своими гостями и без всяких церемоний. Скайрах-кьяр всегда к вашим услугам, посланники мира, мы с вами не воюем, и нет необходимости заключать какие-либо контракты. Поэтому предпочтительнее сразу перейти к побочной цели вашего визита.
Видно было, что миротворцы, не ожидавшие такого приёма, совершенно растерялись поначалу. Только Мартин, для которого, похоже, нечто подобное было очевидно, открыто улыбнулся Юнбе и ободряюще коснулся плеч Сильвенио, чуть подтолкнув его вперёд. Тот понял, что говорить ему придётся всё же самостоятельно — впрочем, так, наверное, и должно было быть по всем правилам этикета.
— Я… у меня к вам просьба личного характера… леди Юнба, если бы вы… — неловко начал он, запнувшись на середине фразы, затем взял себя в руки. — Моя просьба несколько эгоистична, леди Юнба. Я хотел бы попросить вас воспользоваться вашим даром видеть возможное будущее, чтобы вы сказали мне, стоит ли мне стирать некие воспоминания. То есть — скажется ли это на ком-то, кроме меня? Не подорвёт ли это основы моего… призвания? Эти воспоминания меня, признаюсь честно, очень сильно тяготят, но я не могу решиться пока заблокировать их, не зная точно, как это отразится на моей дальнейшей жизни. Или на жизни моих друзей и тех, кому я когда-либо должен буду помочь…
Юнба смотрела на него очень внимательно, пока он говорил. В тусклых зелёных глазах светился отблеск её мысли — только отблеск, потому что мыслями, похоже, она была совсем не здесь, не в хрустальном дворце с непрозрачными стенами и ракушечной крышей.
— Значит, ты хочешь избавиться от воспоминаний о пребывании в плену у Близнецов и хочешь знать, не повлияет ли это на твою судьбу Хранителя Знаний? — уточнила она медленно, взвешивая каждое слово не для себя — для него.
Сильвенио резко побледнел, но решительно кивнул. Мартин украдкой сжал его руку.
— Хорошо, — ясновидица кивнула в ответ, глядя на него всё так же внимательно. — Хорошо, мы посмотрим. И скажем тебе прямо сейчас. Однако за это ты должен будешь нам услугу, Сильвенио Антэ Лиам.
— Какую? Я готов сделать всё, что вы попросите…
Взгляд Юнбы стал на мгновение неожиданно очень ясным, словно и не смотрела она только что в одни ей ведомые дали несбывшегося.
— Ты должен пообещать нам, что, какой ответ бы мы ни дали тебе сейчас, ты останешься верен своему слову и позже окажешь нам услугу. Когда придёт время и когда мы попросим. Это всё. Ничего конкретнее сейчас пока сказать нельзя, чтобы не породить ещё одну вероятность будущего. Твоё слово — всё, что нам нужно.
Делегаты смотрели на официальную принцессу парсивиреуорренойцев с заметным изумлением: видимо, она ещё никогда не требовала ни у кого и ничего за свои услуги предвидения. У Сильвенио не было ни малейшей догадки, что за услугу она может с него когда-либо спросить. Быть может, это было как-то связано с тем её мрачным предсказанием о том, что однажды он каким-то образом поспособствует разрушению мира? В любом случае, ему оставалось только довериться ей и её дару. Больше всего на свете он сейчас желал перестать наконец ощущать реальность вокруг себя такой зыбкой и нестабильной. Он хотел быть уверен если не в собственном благополучии, то хотя бы в том, что проснётся на следующее утро там же, где засыпал. И ещё ему очень хотелось прекратить с ужасом смотреть на собственное отражение в зеркалах, с замиранием сердца ожидая, что в любой момент он может превратиться в одну из тех поистине жутких личностей, какими делали его в кошмарах Близнецы.
— Я даю вам моё слово, что буду считать себя у вас в долгу до тех пор, пока не исполню то, о чём вы попросите меня в любой удобный вам момент.
Глаза её снова безразлично потухли, как будто она до поры до времени потеряла к Сильвенио интерес. Наверное, так и было на самом деле.
— Твоё решение пойдёт тебе на пользу и ни на что не повлияет. Только тебе будут иногда сниться по ночам плохие сны, которые, скорее всего, будут забываться при дневном свете. На будущем это не скажется никак.
Если бы он тогда знал, чем всё в итоге обернётся!.. Может быть, в таком случае он бы не принял эти слова на веру, хотя, вполне возможно, что, приняв такое решение, он бы всё равно ошибся, но…
Ещё некоторое время после того, как они вышли из дворца, он вместе с миротворцами бродил по мёртвому городу, безмолвно восхищаясь его красотами. Долго они, однако, задерживаться на Парсивиреуорреное не стали, потому что без жизни всякая застывшая красота не может притягивать душу достаточно сильно. Оказавшись на корабле, Сильвенио чуть ли не впервые со дня отлёта прошёл в свою каюту и сразу же занялся блокировкой ненавистных воспоминаний. Это оказалось, к счастью, довольно легко.
Следующим утром он проснулся новым человеком.
А вернее, он проснулся самим собой.
Проснулся — и сам не понял, почему вздохнул вдруг с таким облегчением. Он помнил всё, что было до пленения Близнецами, помнил, как очнулся у них на корабле, помнил, каким образом от них сбежал и что было после — а вот промежуточный этап стал полностью его восприятию недоступен. Это было как-то странно и неуютно — как будто целый стеллаж с книгами вдруг неожиданно исчез из знакомой и любимой библиотеки, где известно было расположение каждой пылинки. Зато и спокойнее ему стало сразу же, душевная буря (он не знал сейчас, в чём была причина, но явственно ощущал следы её внутри) улеглась — а значит, принятое решение было единственно верным.
И у него наконец-то началась новая жизнь. Та, о которой он мечтал — почти та, конечно, потому что для полного счастья ему всё же нужно было вернуться на Эрлану. Но и так было, признаться, довольно неплохо. Он был свободен, он был окружён заботой и умными, понимающими людьми, он имел возможность неограниченно читать всё, что попадалось в местных библиотеках, и неограниченно же бродить по самым одухотворённым местам Эль-Вирата. После стольких лет, проведённых в качестве раба на чужом корабле, теперь для него несказанным удовольствием было просто гулять там, где ему захочется. Мартин всюду ходил с ним: в театры, в оперу, на представления уличных артистов, на разные научные семинары и конференции, на презентации новых компаний, на бесцельные прогулки по рощам и паркам — казалось, он только рад сопровождать Сильвенио везде и всегда. Его общество Сильвенио нисколько не тяготило — с Мартином было ужасно приятно беседовать обо всём на свете, совсем как в старые времена, и он обнаружил внезапно, что очень, очень скучал по этой лёгкости в общении с кем-либо.
Всё это было настолько натуральным заменителем полноценного счастья, настолько хорошей видимостью полной безопасности и комфорта, что Сильвенио даже перестал придавать значения тому, что может быть и как-то по-другому.
Ночами он иногда вспоминал во сне про Близнецов: они приходили к нему и мучали его снова и снова, заставляя раз за разом проживать тот ужас, который он так старался навсегда забыть. Он просыпался задолго до рассвета с колотящимся в панике сердцем, с мокрыми от пота и сбитыми от его метаний простынями, а на утро он снова всё забывал и только недоумённо приподнимал брови в ответ на заявления Мартина о том, что он кричал ночью.
А однажды ему приснился Аргза. Это был сон о том, что уже было когда-то: Сильвенио хорошо помнил этот день, который ему приснился. Тогда он ещё жил на корабле Паука, и они приземлились на какую-то планету, где у Аргзы нашлись очередные подельщики. Сильвенио тогда было как-то особенно грустно: это должен был быть День рождения Джерри, но, поскольку Джерри был мёртв уже очень давно, о дате этой, разумеется, помнил только сам Сильвенио. Поэтому он отпросился у Аргзы погулять возле корабля, дав слово, что не отойдёт дальше, чем его можно будет увидеть из главного обзорного окна кабины. Шёл сильный дождь, и Сильвенио вымок до последней нитки, что, конечно же, заметил только тогда, когда вернулся на корабль и получил ожидаемый озноб, уже оказавшись в тепле кабины управления.
— Иди сюда, — сказал ему тогда Аргза, сидевший в капитанском кресле и смотревший на него с непонятной улыбкой. — Ты на мокрого цыплёнка похож. Простудишься так.
Сильвенио шагнул к нему, повесив голову: он был всё ещё погружён в безрадостные мысли о сегодняшнем несостоявшемся празднике. Свои Дни рождения он на этом корабле не отмечал, а вот с Джерри праздники всегда были весёлыми. Аргза молча встал с кресла, молча подошёл к нему ближе и так же молча начал вытирать его волосы выдернутым из его личной ванной комнаты полотенцем. Полотенце пахло его травяным шампунем, запах которого Сильвенио знал наизусть. Почему эта деталь придавала ощущениям того дня какого-то невыразимого уюта. Почти… домашнего, что ли.
Крупная капля медленно скатилась с его переносицы на кончик носа. Аргза приподнял его лицо, всё ещё обхватывая его голову полотенцем с обеих сторон, внимательно посмотрел на эту каплю, а потом наклонился и поцеловал его в нос, убирая её. Что-то такое неопознанное мелькнуло в его тёмных глазах, и мгновение спустя пират уже покрывал невесомыми поцелуями всё лицо эрландеранца, то ли правда убирая таким образом ещё не высохшие капли дождя, то ли ещё что. Сильвенио стоял, закрыв глаза и послушно запрокинув вверх голову, и никак не реагировал на волну этой внезапной нежности, охватившей варвара. Щёки у него горели, озноб быстро прошёл, изгнанный произрастающим откуда-то изнутри теплом. Спустя столько времени, он всё ещё был искренне уверен, что тогда это было всего лишь первым признаком поднимавшейся температуры и того, что он действительно заболевал. Рассматривать другие версии такого явления ему не хотелось совершенно.
— Зачем вы это делаете? — спросил он, когда варвар отстранился.
— С каких пор мне нужна причина, чтобы тебя целовать, пташка?
— Нет, я… — он открыл глаза и посмотрел на него. — Я имею в виду, зачем вы так ведёте себя постоянно? То бьёте меня, унижаете, то целуете вот так… словно я и вправду вам дорог… Это так странно. Я совсем вас не понимаю. Почему вы делаете это всё? Почему вы ведёте себя так противоречиво?
Аргза закончил вытирать его волосы и вернул полотенце обратно в ванную своей техникой. Затем он тоже на него посмотрел, всё ещё улыбаясь.
— Потому что я так хочу. Вот и всё. Если ты меня злишь и мне хочется тебя ударить — я бью. Если мне хочется тебя поцеловать — целую. Если хочется трахать до потери сознания — делаю это. Что непонятного? Я просто делаю то, что я хочу. Такова политика моей жизни, и тебе пора бы давно с этим смириться.
— Вот как…
Честно говоря, Сильвенио ему даже завидовал немного. Он никогда не делал то, чего ему хотелось, а если и делал, то так редко, что это походило скорее на исключение, чем на правило. Его безоблачное детство до десяти лет было обозначено теми действиями, которые были предписаны в поглощаемых им книгах, или же теми, которые советовали ему родители, теми, которые диктовала ему его собственная природа, а уж она-то диктовала зачастую почти насильно. О жизни после десяти лет и говорить не стоило: у рабов вообще желаний никто не спрашивает. Когда же его мнением или желаниями интересовались, это всё равно неминуемо означало, что он должен выбирать лишь из того, что ему предложено. Или из того, что подразумевалось, хоть и не было произнесено вслух: так что даже в том случае он должен был угадывать желания чужие.
На этом сон закончился. Сильвенио проснулся в своей кровати, в штабе миротворцев на Эль-Вирате, и до самого рассвета больше не мог заснуть. Он лежал, свернувшись ничком, и всё никак не мог отделаться от накатившей вдруг на него грусти. При мысли об Аргзе сердце отчего-то тоскливо сжималось. Ясная звёздная ночь за окном, просторная светлая комната, мягкая кровать, запах мяты, неизвестно как наполнивший комнату — всё вдруг показалось ему чужим, ненужным, но он списал это чувство на последствия того самого ритуала, которым Аргза так прочно привязал его к себе. Что ещё это могло быть?
Утром того же дня, за завтраком в общей столовой, Мартин, который выглядел необычайно хмурым, поставил его в известность, пока они пили чай за одним столиком:
— Знаешь, а ведь Паук призвал на службу откуда-то ещё почти триста кораблей. Я и не подозревал, что их у него так много. И он разослал их искать тебя. Несколько десятков, как я слышал, уже находятся в зоне опасной близости от Эль-Вирата — правда, пока ни одного нет непосредственно в этой системе, но до этого, похоже, недалеко. Хуже всего то, что Паук, судя по сообщениям от других наших штабов, дал приказ своим людям обыскивать и посольства миротворцев. Нам нельзя оставаться здесь надолго, но и поспешно убегать нельзя тоже, это навлечёт подозрения. Хотя… я думаю, мы можем подыскать тебе жильё где-нибудь подальше от города и попросить местных жителей не выдавать тебя. У них с нами довольно хорошие отношения, должно получиться.
Сильвенио, ещё не отошедший от своего сегодняшнего сна, чуть заметно вздрогнул при упоминании Паука. Его глупое сердце тут же забилось сильнее — то ли от испуга, то ли от чего-то другого. И тут же пришла несколько неуместная мысль: он ведь теперь с Мартином, который тоже, наверное, далеко не всегда делает то, что хочется, и значит, они теперь с Мартином на равных. Это было приятно… и немного грустно. Получалось, что у порядочных людей ни при каком раскладе не может быть в жизни полной свободы. А у непорядочных… Нет, определённо, в этом мире не существовало никакой справедливости. В этом он имел несчастье убедиться ещё очень давно.
— Я не могу подвергать опасности жителей, — возразил он. — Они ведь меня даже не знают…
Мартин, казалось, о чём-то напряжённо раздумывал.
— Не то чтобы я тебя не понимал… Но, Сильвенио, это ведь неразумно. До тех пор, пока Паук не успокоится и не прекратит поиски, ты не можешь считать себя в безопасности. А значит, тебе нужно скрываться, и один ты это сделать не сможешь. Разумеется, я останусь с тобой до тех пор, пока ты сам меня не прогонишь, и прошу прощения, если это заявление звучит слишком самонадеянно и навязчиво… Тем не менее, моей помощи может оказаться мало. Если я правильно понимаю дальнейшие наши перспективы, то нам довольно часто придётся заручаться поддержкой местных, потому что иначе, как бы хорошо мы ни прятались, нас в любой момент могут выдать. Мы не справимся одни, ты же понимаешь.
А Аргза, наоборот, всегда говорил, что он справится сам. И справлялся, что характерно. Сильвенио, не отвечая, устремил взгляд куда-то за окно столовой, рассеянно помешивая ложечкой сахар в забытой чашке с чаем. Беспричинная грусть продолжала царапать его изнутри. Он очень хотел по крайней мере найти для своей грусти повод — и всё равно его не находил, потому что никакой логикой он своё состояние объяснить не мог. Казалось, грустно сегодня было от всего: от не желающих выветриваться из головы остаточных эмоций после сна, от того, что он до сих пор мог ощущать фантомные горячие поцелуи на своём лице, от безграничной преданности Мартина, готового идти с ним куда угодно без каких-либо вопросов, от необходимости скрываться и находиться в бегах, от того, что ему придётся, видимо, покинуть эту красивую планету, подарившую ему столько культурного насыщения, сколько не дарило ещё ни одно место.