Конрад брел по старой дороге вдоль фьордов и одиноких просоленных деревьев, похожих на заснеженные ивы. Нога то и дело проваливалась в пустоту между булыжниками, как будто кто-то воровал камни из хулиганства или потому что в них нашли следы золота — металла, которым когда-то славились местные шахты.
Множество деревень, шахтерских поселков наполняли эту местность, пока золото не кончилось. А с ним и интерес к ней: ни достойной бухты, ни крупицы хоть чего-то стоящего. Конрад вспомнил, как один из шахтеров сказал, когда уходил:
— Здесь остались только камни, грязь и куча голодных шлюх.
А спустя пару лет список сократился только до камней и грязи. Большинство деревень вымерло. Но осталась пара, куда еще приезжали торговцы, в надежде, вдруг местные найдут очередную жилу. Хотя вот уже…
Конрад задумался. Попытался вспомнить, когда закончилась золотая лихорадка. Пейзаж выглядел несколько иначе: скалы не казались такими истерзанными, да и деревьев было больше — они стеной закрывали друг друга от соленых ветров, а теперь редкие одиночки все равно, что вяленный окорок, оставленный на праздник.
В одну из деревень он и направлялся — в самую старую, которая была здесь еще до шахтеров и их прихлебателей.
Большинство хижин покосились, в одних обвалились крыши, у других разобрали стены, от третьих остались треснутые камни, где когда-то дымились печи. Зрелище, напоминающее о недолговечности человеческих жизней и их трудов.
Дорога тянулась через всю деревню. Конрад отсчитал несколько поворотов, так похожих друг на друга, остановился, оглянулся. Снова пересчитал. Пригляделся к окружающим домам, к горам на востоке, к морю на севере. Не могла ли это быть одна из многих других деревень, но за сотни дней пути от нужной? Перебрал в памяти дорожные развилки, города, которые пришлось обойти, и с облегчением выдохнул — нет, всё-таки он там.
Дошел до старого дома, который дополнился конюшней и вторым этажом. Узнал засечки на торцах бревен, узоры, которые вырезал бессонными ночами.
Конрад поднялся на крыльцо, почувствовал запах варева, тепло, что тянулось из-под двери. Глянул на вечернее небо, чтобы убедиться, что его привела сюда не звезда, а желание, привычка.
Он всегда сюда возвращался, когда мог. Когда не приходилось вновь искать дороги через болота, через моря, через ледники и горы, чтобы потушить лишнюю небесную искру.
— А мне показалось, что это Тим снова боится постучать. — окликнул его женский голос.
Конрад вздрогнул и посмотрел на окно слева от крыльца. Увидел девушку с чуть горбатым носом, что достался ей от отца и рыжими волосами матери. След от муки украшал лоб, а закатанные рукава рубахи говорил о том, что она готовила ужин.
— Ну, ты хотя бы без цветов. — продолжила она. — заходи, дядя Конрад.
Он улыбнулся, точнее, вытянул вверх сначала левый уголок губ, затем правый, как будто сомневался, что так и надо поступать.
В голове пронеслись вихрем женские имена, но тут же Конрад вспомнил, что нужное надо искать среди детских: Мика, Анна, Кункула…
— Зоя? — попытался он.
Девушка усмехнулась.
— Надеюсь, как дверь открыть ты вспомнишь быстрее.
И исчезла.
Конрад толкнул дверь и через миг почувствовал себя дома. Прошло не меньше десяти лет, а голова медведя всё также висела в углу.
"Бурый." — с теплотой вспомнил его имя.
По центру стол, на котором он вырезал места, где побывал. С каждым разом эта карта становилась всё обширнее. Собрание свитков и рукописных книг превратилось в свалку на полках. Отец Зои — Михаил такого бы не допустил.
— Я уж подумываю их пожечь. — сказала Зоя, проследив за взглядом Конрада. — но дрова пока не кончились, да и места мало занимают.
— А Михаил… — начал он.
Но Зоя прервала.
— С крыши упал и сломал шею. Позапрошлой весной.
— А…
— Три зимы назад застудилась и померла от лихорадки.
Конрад не знал как к этому относиться. Множество людей готовы были годами работать, чтоб получить хотя бы половину из этих книг.
— Сжигать. — прошептал он. — Но в них столько интересного.
Зоя вытерла лицо полотенцем, но на волосах еще осталась мука.
— Не когда их прочитываешь по четыре-пять раз. — она остановилась рядом с печью, посмотрела через плечо на книги и свитки. — К тому же, в этой деревне они никого не спасли. Даже от скуки.
Конрад посмотрел на полки, на Зою.
Лавочка скрипнула и процарапала половицы, когда Конрад отодвинул её, чтобы сесть.
Зоя усмехнулась, не оглядываясь, и продолжила.
— Это ты правильно. Как раз ужин готов. Гостей на ждала, но дня на три еды хватит. Это если поголодать решишь. Но поверь, я сегодня такого наварила, что обидишь, если не вылакаешь досуха. Эй, да хватит на них уже пялиться, будто другого ничего нет!
Конрад вздрогнул, попытался подобрать нужное выражение лица, но после долгой дороги мышцы казались окаменевшими.
— Я не… — он вздохнул. — Твой отец очень дорожил ими.
— Эка невидаль. — вскинула руки Зоя. — Матушкой то он дорожил, а не уберег. Черепичной крышой дорожил, да она и сгубила его. Еще и присыпала в добавок, что можно было не зарывать. — она подождала и заговорила тише. — Будь его воля, быть мне соплячкой до конца дней, чтоб на коленях сидела и только знала, что смеяться и с щенками бегать.
Конрад снял плащ и положил рядом, спрятал в него ножны и веревку с монетами. Провел пальцем по вырезанным в столе рекам, горам, названиям стран и морей.
— А я надеялся еще раз увидеть.
Зоя сняла со стены ухват и достала горшок из печи. Тот потемнел от бесчисленных слоев сажи, крышка покрылась трещинками, а несколько кусочков, судя по темным сколам отвалились давным давно.
— Все мы надеемся, дядя Конрад. А в итоге вот она я — одна в доме с кучей всякого хлама, на который нет времени. Один только Бурый меня радует. — сказала она и кивком указала на голову медведя. — но разговаривать с ним чуть тяжелее, чем с другими селянами.
Зоя поставила горшок на стол и заулыбалась. От варева пахло тимьяном и розмаринов, листьями смородины и целым ворохом трав.
И Конрад вспомнил, когда она еще десятилетней девчушкой пошла к обрыву, чтобы набрать птичьих яиц. Сорвалась и распорола ногу. Держалась за камни и мох, пока её на спасли, и только тогда разревелась.
— Каша остывает. — сказала Зоя.
Только сейчас Конрад заметил миску со кашей.
Он взял ложку и заговорил:
— Михаил тоже не особо дружил с соседями.
Зоя уперлась локтем в стол и положила голову на ладонь.
— К нему хотя бы свататься не приходили.
— Тим?
— Один из. У нас девок мало. Некоторым приходится ехать в другие села, чтобы жену привести, а кто-то не теряет надежды меня обрюхатить. Сама не знаю, чего я тут сижу еще. — она посмотрела на книги, на развешенные травы, на инструменты отца, покрывшиеся тонким слоем ржавчины. Провела пальцем по Удавке — тонкому перешейку между двух материков. — наверное, тебя ждала. Кто-то же должен был рассказать об отце. Соседи с тобой и говорить не станут.
Конрад поник.
— А если бы я не пришел?
Зоя пожала плечами.
— Осталась бы дурой. Или вышла замуж за Тима. — вздохнула и мрачно улыбнулась. — еще глупее идейка, но зато не в одиночку помирать. Представь, что отца никто не нашел, не похоронил. Лежал бы во дворе, да гнил. А вот окочурься я и что? Животинку жаль — одуреют с голодухи, или еще хуже — соседям достанутся. — Она посмотрела на гостя и посветлела. — Но теперь ты тут, стало быть ждала не зря, да и не сидеть тебе в одиночку.
Мужчина попробовал кашу, закрыл глаза и насладился как тепло растекается по всему его телу.
— Все равно не стоило.
Зоя сдвинула брови и спросила.
— Потому что…?
Конрад вздохнул. Попытался вспомнить как бы на её языке мягче сказать, что все это было бессмысленно, ведь она так потратила больше, чем потерял бы он. Очередной пустой дом, ушедший друг, потерянная любовь. Сколько раз это повторялось?
— Я привык к этому.
Он попытался вложить в эти слова горечь, принятие своей судьбы, но Зоя схватилась за эту фразу как рысь за горло.
— О, да, ты привык. — протянула Зоя. — Должно быть у тебя много отцов было. Или таких, кто ждет тебя каждую осень, таких, что каждый день рассказывают своим детям о друге, которого хотят увидеть перед смертью. Ты то привык, дядя Конрад. А что прикажешь мне? Махнуть на всё рукой, и пойти куда глаза глядят? Я вообще-то ждала тебя.
— Не стоило. Я ведь и умереть…
Зоя выбила ложку из руки Конрада и, упершись в стол, вскочила.
— Не стоило. Ну, спасибо. Теперь уж точно не буду. Выйди за порог, я тут же умчусь. Чего какого-то олуха ждать? Да что там? Сейчас, только юбку подберу и на первой же телеге куда глаза глядят. Ты поймешь, ты привык, а мне и сидеть тут не стоило. Слушать пересуды, самой поле возделывать, самой отца и о скотине заботиться.
Конрад переводил взгляд от одной вещи к другой, судорожно вспоминая хоть что-то, что смогло бы утешить Зою. Но разум не мог найти нужных слов поддержки, успокоения. Лишь бестолковые оправдания, объяснения, которые никогда не действовали.
— Я бы хотел помочь. — сказал Конрад, отчаявшись, но заметил удивление в глазах девушки. Он понял, что заговорил на другом языке и продолжил на местном, — но я не знаю как. Прости, я привык, что здесь кто-то живет. Кто меня знает. Твой отец, твой дед, твоя прабабка и дальше. Я могу их всех перечислить, могу рассказать, как я сидел на могиле твоего предка, где проложили дорогу, которую позже забросили. Рассказать, как спускался со скалы к морю, чтобы забрать останки другого твоего родича и похоронить в горах, как и обещал ему. Но для тебя это чужие люди. Все, кроме Михаила. Для меня — друзья. И он никогда ничего не просил у меня, лишь чтобы я продолжил карту на столе и рассказал о людях, которых видел. Они ему казались интереснее соседей, хотя… — Конрад утёр слезу и представил, что перед ним сидит не двадцатилетняя девушка, уже женщина, а девочка на коленях у улыбчивого и добродушного человека, мечтающего уехать из этих мест. Как и его отец, его бабка и другие родственники, даже во времена золотого безумия.
Он еще взмахивал рукой, но слова застыли, уперлись в сжатых от горечи зубы. Вереница друзей и подруг, что превратились в прах, как и их мечты, желания.
— Хотя люди везде одинаковы? — подсказала Зоя, выдернув его из болезненных воспоминаний.
Конрад помолчал, собираясь с силами, успокаивая рассудок, и кивнул.
— Есть отличия, но…
Девушка обошла стол, подняла ложку, вытерла подолом и положила в миску.
— Он знал это. Потому и не уезжал. Говорил, что здесь ты его точно найдешь, да и стол не перевезти.
Зоя грустно улыбнулась одновременно с Конрадом.
— Было тяжело, дядя Конрад. Мне тяжело, я же привыкла жить с ним, что он всем занимается. А как не стало… Проклятье, даже погрустить времени не было. Только зимой, когда из дома носу не сунуть. Да и тогда закапывалась в эти твои свитки, книжки, лишь бы не думать о том, как быть дальше. Так сдуру чуть замуж не вышла. Благо у пьяных язык, что твоя жизнь. Повезло. Ха. Ждала, что вот приедешь ты, пожалеешь сиротку и увезешь. А как увидела, поняла, хотел бы увезти — отца увез. Хотела бы сама, чтобы меня увезли — ушла бы. — она уперла локти в стол и ссутулилась. — Так мерзко, а тут еще ты говоришь: «Я привык». Ну разве так можно, дядя Конрад?
Она поморщилась, попыталась сдержать слезы, но они всё равно катились, падали на карту на столе новыми озерами, наводнениями в прибрежных городах.
Конрад положил ей руку на плечо.
— Если тебя держат эти книги, этот стол. Давай сожжем. В свитках после пяти раз ничего интересного, а что толку смотреть на карту, если не побывать в местах, что на ней обозначены?
Зоя тихо засмеялась.
— И о чем мне тогда мечтать? Не о Тиме же. Он и двух слов связать не может.
Конрад взял руку Зои и погладил костяшки.
— Люди должны быть с людьми.
— Уж кто бы говорил.
Они молчали, каша остывала. Где-то на улице ссорились старухи, собака заходилась лаем. Кто-то стучал, пилил. В углу скребла мышь.
— Когда ты уйдешь? — прошептала Зоя.
— Когда загорится лишняя звезда.
Девушка освободила руку и рванулась к нему, обняла. Сжала со всей силы.
Конрад попытался отодвинуть её, но ощутил неимоверную усталость. Ведь ему сейчас никуда не нужно, он там, где его всегда ждали, где он мог расслабиться и где хотел бы остаться навсегда.
Он одной рукой прижал девушку к себе, а второй погладил по волосам.
— Ты и в прошлый раз так говорил. Ты всегда это повторяешь. Я знаю. Папа об это говорил, и дедушка тоже. — проговорила она ему в грудь.
— Потому что это правда. Но сейчас я здесь, и это главное.