В том, что Игнацио на своей новенькой, блестящей, серебристой машине врезался в стену, все винят Донателлу. Позднее мне предстоит услышать эту историю — Альваро не дурак посплетничать. На огромной скорости, легкомысленно забыв о ремнях безопасности и принятом чуть раньше алкоголе, Игнацио разбил в пыль не только машину, но и почти все кости в правой руке, от плеча до запястья.
Через восемнадцать месяцев после нашего последнего разговора Джанфранко уверяет меня, что автомобиль починке не подлежит. Grazie a Dio[14], того же нельзя сказать об Игнацио. Однако теперь у него осталась лишь одна рабочая рука; ему требуется долгий курс физиотерапии, и в «Ла Кантинетте» от него мало толку. Именно поэтому меня просят прийти ему на замену. Именно поэтому я снова сажусь на поезд Рим — Флоренция, хотя в голове шумит от сбоя биологических часов после бесконечного перелета.
Инцидент с ножами в аэропорту Фьюмичино косвенно привел к тому, что мне пришлось лишиться куртки на меху, в которой я приехала и которую с облегчением скинула на жаре (в Европе конец лета). Мой любимый поварской нож и разделочный нож по закону необходимо было отправить отдельно от всего багажа, запечатать в целлофановый пакет и сопроводить несколькими серьезными документами, которые я прилежно заполнила в аэропорту Сиднея. В аэропорту Фьюмичино есть особая зона, где можно забрать сомнительные предметы вроде ножей, и туда я наведывалась несколько раз и разговаривала с различными чиновниками, однако ножи так и не материализовались. Но я вернулась в свою любимую Италию, и потеря ножей меня хоть и огорчила, но не удивила. (Через несколько месяцев прошу Джанфранко помочь мне составить письмо, в котором подробно описываю произошедшее; письмо так и остается без ответа, и это меня тоже не удивляет.) Но мне очень жалко куртку, которую я в расстроенном состоянии, видимо, оставила в поезде. Утешаю себя тем, что теперь смогу купить новую, хоть и с наступлением холодов.
Поезд везет меня по зелено-золотистым августовским полям; за окном проносятся плавные изгибы холмов, которые внезапно пересекает река, автомобильные заводы и серебристый бак для бензина, плывущий в море зелени. Мы ненадолго въезжаем в прохладные тоннели; некоторые из них такие длинные, что забываешь, что на улице день, а когда вырываешься на солнечный свет, он оглушает так, что барабанные перепонки едва не лопаются. Полуразрушенные каменные дома, обросшие плющом руины на вершинах холмов, белые дороги, петляющие и исчезающие на горизонте, телята на раскаленных полях рядом с коровами, мирно жующими траву… Мимо проносятся города — Галлезе, Сеттебаньи, Орте, Бассано, Аттильяно.
Я пробуду в Тоскане всего несколько месяцев и помогу завершить оживленный летний сезон; зная об этом, я почти не вспоминаю о неприятных впечатлениях двухлетней давности, к тому же мне давно известно, что меня ждет. На вокзале во Флоренции меня встречает Джанфранко, взъерошенный, с опухшими глазами; увидев меня, он улыбается до ушей, и я чувствую, что вернулась домой.
Но за два года многое изменилось. Появился Тониньо — крепыш, унаследовавший красоту смуглянки Чинции и, что уже очевидно, характер Джанфранко. А еще Вито — посудомойщик. Ему за шестьдесят, и его веселое лицо мне приятно и смутно напоминает кого-то из прошлого. Когда мы приезжаем, он сидит у телевизора, который так и стоит на краю рабочего стола, и сосредоточенно смотрит Палио — ежегодные скачки в Сиене. Кухня выглядит иначе: плиты расставлены островком в центре помещения, так что оно теперь разделено на две рабочие зоны.
Бросаюсь в объятия Альваро, обрадовавшись, что наш старый ассистент еще работает. По пути Джанфранко рассказал, что два года назад, когда я уехала, он стал готовить Альваро на мое место. Теперь я вернулась, и Альваро займет место Джанфранко и станет главным шеф-поваром, а я буду исполнять обычную роль ассистента. Игнацио похудел и осунулся, одна рука у него подвешена на хитроумной перевязи. После аварии он переехал к родителям в Скандиччи, и теперь я могу занять его большую комнату. Вид из нее открывается почти такой же, как из моей старой; окна с зелеными ставнями выходят на виа Кьянтиджана, белую дорогу, исчезающую за узорчатыми коваными воротами напротив. Первое, что я делаю, — распахиваю окна, открываю ставни и любуюсь этим видом, звуками, запахами: позволяю пейзажу тихонько впустить меня.
Настали выходные, а меня уже уговорили во вторник поехать с Джанфранко, Чинцией и Тониньо на остров Гильо. Едва успев распаковать вещи, снова собираю маленькую сумку, взяв только купальник, — нас не будет всего два дня. Мы выезжаем в понедельник вечером, после работы, и я с трепетом вспоминаю все те разы, когда много лет назад мы с Джанфранко ездили в его деревню. Даже сама дорога похожа: поздний вечер, мы напились, и фары автомобиля отбрасывают полосы в черноте; мерцает кончик сигареты Джанфранко, и единственная разница в том, что я теперь сижу на заднем сиденье, а на переднем Чинция держит на руках спящего ребенка. Приезжаем в четыре утра; у нас есть несколько часов неспокойного сна перед отправлением парома. Я сплю плохо, урывками; на рассвете тихонько выхожу из машины и бреду по незнакомым пустынным улицам в поисках туалета. Я еще не совсем оправилась после перелета, да и к тому же устала и мучаюсь от похмелья.
Когда приходит паром, солнце уже беспощадно лупит по крышам и обжигает мою бледную кожу, привыкшую к австралийской зиме. Джанфранко приносит кофе с пирожными, чтобы мы проснулись, и заезжает на паром. У меня такое чувство, что я проспала бы неделю, но стоически напоминаю себе, что небольшое приключение на маленьком острове — идеальный отдых перед трехмесячным стоянием у горячей плиты и долгими, утомительными рабочими сменами. Сильвио и Карла, родители Чинции, в доме которых мы будем жить, встречают нас у причала. Они на острове с начала лета, руки и ноги у них уже шоколадного цвета.
Первый день — сплошное удовольствие. Сильвио и Карла берут нас кататься на яхте, и несколько часов мы плаваем по бирюзовой воде, время от времени ныряя за борт, чтобы спастись от слепящего солнца. Карла меня завораживает: украдкой наблюдаю, как она медленными, гипнотизирующими движениями втирает масло для загара в свое идеальное, ухоженное тело, едва прикрытое крошечным бикини, и листает журнал пальцами с длинными алыми ногтями. Она часто подкрашивает губы, глядя в маленькое зеркальце. Чинция рассказала, что ее родители познакомились на занятиях бальными танцами больше двадцати лет назад, и Карла до сих пор берет уроки дважды в неделю. Я поражена ее ухоженностью, но ее чрезмерная погруженность в себя вызывает неловкость. Ее лебединая шея высовывается из воды, когда она по-собачьи описывает аккуратные круги вокруг яхты, оберегая модную стрижку; остальные же с брызгами ныряют и плавают, как вздумается. Гораздо позже, под пологом из бугенвиллеи, мы сидим за столом, на котором бесконечно меняются блюда, в компании братьев Чинции и множества знакомых, которые принесли с собой вино и пирожные, сыры и фрукты. Едим и пьем до самой ночи.
В тот вечер за роскошным ужином я съедаю что-то не то, и оставшаяся половина дня на острове оказывается испорченной. Единственное, что помогает облегчить резкую боль в животе, — сидение на мелководье и регулярные рейды в общественный туалет. Вокруг меня отдыхающие. Выслушиваю историю жизни одной из женщин, которая вчера с нами ужинала, а потом наступает время уезжать, садиться на паром и возвращаться в «Ла Кантинетту». Я побаиваюсь путешествия на пароме, но к середине плавания вдруг понимаю, что страшно проголодалась, и, ступив на землю, выздоравливаю окончательно.
Я поражена тем, как Альваро преобразил мою старую комнату. Теперь его двуспальная кровать занимает три четверти всего помещения, а остальное загромождено столом, стульями, стереосистемой с огромными колонками, телевизором, грудами журналов, неустойчивой книжной полкой со странным набором чтива, огромными уродливыми пепельницами, полными окурков, ободранным плюшевым медведем в майке с эмблемой футбольного клуба и винными бутылками. Одежда, грязная вперемешку с чистой, валяется на всех свободных местах. В комнате царит атмосфера уюта и праздности, и она совсем не похожа на суровую спальню, какой была при мне, с дрожащей паутиной, свисающей с высоких потолков. Когда по вечерам Джанфранко с Чинцией уезжают, мы с Альваро чувствуем себя детьми, которых родители оставили без присмотра, и радуемся, что при желании могли бы устроить настоящий переворот.
В меню Джанфранко кое-что добавилось, а кое-что он выкинул, хотя некоторые блюда — те, что стали его фирменными, — до сих пор остались. Я приехала во второй половине лета, но многие прекрасные летние продукты еще на пике сезона; кроме того, маленький огородик Джанфранко за домом теперь превратился в роскошный источник трав, фруктов, овощей. У нас слишком много инжира, ягоды лопаются и валяются на земле под деревьями. Я разминаю их вилкой и ем на поджаренном хлебе — объедение.
Осторожно нести из сада крошечные цукини или спелые помидоры и превращать их в какое-нибудь блюдо — процесс необыкновенно приятный. Больше всего мне нравятся листья лавра: нравится срывать их с дерева, вдыхать почти лечебный аромат и добавлять в соус сальса ди гуанчиале, который я делаю несколько раз в неделю. Это превосходный соус для пасты из спелых помидоров и гуанчиале (мясо со щеки свиньи, наподобие бекона, но совсем нежирное). Гуанчиале нарезают кусочками толщиной в полсантиметра и обжаривают в тяжелой сковороде с большим количеством тонко нашинкованного красного лука. Ароматы смешиваются, и мясо с луком становится прозрачным. Затем добавляют сухие стручки чили, вливают белое вино, закладывают помидоры, нарезанные тонкими ломтиками. И наконец, лавровый лист! Соус доводят до кипения, затем уменьшают огонь, и через сорок минут он становится похожим на маслянистое варенье, после чего его перемешивают со спагетти.
Тонко нарежьте багет и поджарьте ломтики до хрустящей корочки. В миске сделайте пюре из свежего инжира, приправьте солью и перцем. На каждый тост выложите небольшое количество пюре ложкой, а сверху — изящный ломтик финоккьоны, тосканской салями с ароматными семенами фенхеля.
Наверху, между тесной комнатушкой посудомойщика Вито и просторной спальней Игнацио, Джанфранко устроил что-то вроде кладовки, где громоздятся ящики с вином и минералкой, лежат продукты и просто хлам. Порывшись среди раздавленных картонных коробок, с восторгом нахожу свои формы для выпечки и фруктовых пирогов с дырочкой внутри. Есть там и другие сокровища: коробки с «торта-гелем» (глазурью для чизкейков и фруктовых фланов), пакетики пекарского порошка с ароматом ванили. Там же бесконечный запас чернослива, купленного Джанфранко задолго до моего приезда для приготовления быстрых десертов, к которым он быстро потерял вкус. Два года назад я постепенно использовала чернослив для нежных шоколадных тортов, которые окрестила «австралийскими тортами». Джанфранко рассказал, что даже через несколько месяцев после моего отъезда клиенты специально приезжали в «Ла Кантинетту» из Флоренции, чтобы отведать кусочек моего чизкейка — а их ждало разочарование. От этих слов моя самооценка раздувается, я принимаюсь за выпечку и, как обычно, встречаю со стороны Джанфранко неоднозначную реакцию: его отношение к моим пирогам целиком зависит от настроения.
Вито с пониманием относится к тому, что у него прибавилось работы и теперь приходится отмывать мои миски и сковородки от слоя засохшего шоколада, разделочные доски и скалку — от мучной корки, кастрюли и венчики — от липкого теста. Первые несколько недель ко мне никто не может привыкнуть. Я еще не знаю, какие драмы ждут меня впереди. Тем временем я решаю записаться на восьминедельные курсы высшей школы для поваров-кондитеров «Кордон Бле», которые проходят во вторник вечером во Флоренции, ведь я все равно езжу туда каждый свободный день.
1 упаковка (250 г) пшеничного печенья или печенья с отрубями.
85 г растопленного сливочного масла.
3 десертные ложки сахарной пудры.
Раздавите печенье в мелкую крошку и смешайте с сахарной пудрой и сахаром. Выложите полученную смесь на дно разъемной формы, смазанной маслом, охладите и принимайтесь за начинку.
600 г мягкого сыра.
3/4 стакана сахарной пудры.
Тертая цедра 1 лимона.
Несколько капель ванильной эссенции.
3 яйца.
Нагрейте духовку до 150 градусов. Взбейте сыр с сахарной пудрой до однородности. Добавьте ванильную эссенцию и лимонную цедру, затем яйца по одному, хорошо вымешивая каждый раз. Залейте начинку в охлажденную основу и запекайте около часа или пока начинка не станет упругой.
Игнацио облокачивается о стол и размахивает здоровой рукой из стороны в сторону. Он похож на слона, машущего хоботом, и каждый раз я не могу удержаться от смеха. Он грустно улыбается в ответ: после аварии он вообще постоянно ходит грустный и даже, кажется, стал немного ниже ростом. Но мы с ним неплохо ладим. Теперь в ресторан и из ресторана его возит отец, и совершенно ясно, что Игнацио не по душе потеря самостоятельности. Я так пока и не познакомилась с его подругой, знаменитой Донателлой, о которой все говорят не иначе как с благоговейным ужасом; она теперь также возит Игнацио.
Альваро и Чинция рассказали мне, что несколько лет назад у Донателлы с Игнацио был бурный роман, потом они расстались и снова сошлись в этом году. Похоже, никто не одобряет Донателлу и ее влияние на Игнацио. Лишь у Джанфранко, как ни странно, находится пара добрых слов в ее адрес. (И когда я знакомлюсь с ней, то сразу понимаю почему: они одного поля ягодки.) Именно после очередного скандала с Донателлой разгневанный Игнацио бросился за руль среди ночи и разбил машину. Каким-то образом Игнацио ухитряется выполнять рабочие обязанности даже с одной рукой, хотя по большей части эти обязанности заключаются в общении с гостями. Освободившись от работы на кухне, Джанфранко порхает между столиками и пленяет всех своим обаянием.
Мы же с Альваро почти сразу нашли общий язык. По утрам, когда Вито в своем углу тихо загружает посудомоечную машину, а мы вдвоем готовимся к началу рабочего дня, на кухне не чувствуется никакого напряжения. Главным источником напряжения всегда были Джанфранко и его капризы. Альваро же спокоен и весел; он насвистывает и подпевает радио, и по-дружески обнимает меня за талию.
На дворе август, и на виа Кьянтиджана по одну сторону налились гроздья мелкого черного винограда, а по другую — завязались совсем крошечные зеленые оливки. В одну из своих утренних прогулок решаю на этот раз быть лапочкой, стать более общительной, участвовать в совместных посиделках, не сидеть букой в углу, а также не наедаться втихаря. Мне предстоит пробыть здесь всего двенадцать недель, и на этот раз все вокруг кажется таким родным, таким знакомым.
Возвращаюсь в приподнятом расположении духа, вспотев, и принимаю душ в нашей противной ванной. Вито и Альваро еще спят. На кухню прихожу первой, как всегда, и начинаю ритуал приготовления: наливаю воду в громадную кастрюлю — банья, — кладу соль и ставлю ее на газ, зажигаю духовки, включаю радио и кофемашину, сверяюсь со списком дел.
Насвистывая, заходит Альваро с мокрой головой, подвязывает брюшко фартуком, закуривает сигарету и делает себе чашку крепкого кофе.
Часам к десяти гравий хрустит под колесами джипа Джанфранко, и атмосфера тут же меняется: хотя он больше не работает с нами на кухне, его настроение — по-прежнему барометр, от которого зависит остаток дня. Он разгружает коробки с фруктами, овощами и мясом с рынка, где совершает покупки ежедневно, и, пока мы не разберем всю эту всячину, на кухне царит беспорядок и хаос. Чинция бесцельно и рассеянно расхаживает по ресторану: после родов она как будто поглупела, а может, выработала такой вид защиты от Джанфранко, который по-прежнему срывает на ней злость.
«Cazzo fai?» — требовательно спрашивает он, зависнув надо мной, и я, сбиваясь, как ребенок, оправдываюсь, что готовлю новый вкусный торт, хотя мы оба знаем, что нужно начинать с соусов для пасты — чингьяле (с диким кабаном), анатра (с уткой) или паппа ай порчини (с белыми грибами). Белые грибы доставляют отдельно, как и многие другие ингредиенты, которые Джанфранко не может купить на рынке. В этом году наш фунгайо (поставщик грибов) — смешной флорентиец по имени Марио. У него огромные усы, и, к счастью, он ко мне не клеится, как Анджело два года назад. Он приносит из кузова фургона ящики с огромными мясистыми грибами и складывает их в кладовой. Паппа ай порчини — вариация на тему классического тосканского паппа аль помодоро, роскошного сладкого томатного супа, который загущают черствым хлебом — он разваривается, и суп превращается в пюре. Вместо помидоров мы используем крупно нарезанные грибы; грибной бульон булькает и насыщает ароматами хлебную кашу.
Столовое вино — вино да тавола — нам поставляет сосед Элио. Он часто задерживается, торчит у нас на кухне и болтает, а мы бегаем вокруг него. Вот сейчас он рассказывает, какая ужасная кухня в Генуе, куда ему пришлось недавно съездить, единственное вкусное блюдо там — песто. Я читала в «Ла Национе», что из-за холодного лета и недавних дождей с грозами виноделы подумывают, не добавить ли сахара в вино, чтобы повысить содержание алкоголя. Элио говорит, что до сих пор в Италии это было немыслимо, и уверяет, что, несмотря ни на что, его вино в этом году будет превосходным.
В другое утро приезжает отец Игнацио, милый старичок, и привозит тростниковую корзину, выложенную ярко-зелеными виноградными листьями. В корзине — три вида винограда: крупный зеленый, мелкий черный и совсем мелкий белый, ува фрагола — он называется так из-за клубничного вкуса. Это очень вкусный виноград, ароматный и пряный. В Италии у всех продуктов такой острый, насыщенный вкус; австралийская еда на их фоне кажется безвкусной, как бы разбавленной. Здешние помидоры такие сладкие, что даже не верится, и я поедаю их в огромных количествах — сбрызнув зеленым маслом, с мягкой молочной моцареллой и хлебом. Все так, как должно быть. И несмотря на свои утренние обеты, я опять ем как слон.
Наконец мне выпадает шанс познакомиться со знаменитой Донателлой; мне не терпится узнать, что же это за взрывная и неотразимая красотка, которую выбрал мой милый ангелочек Игнацио. И вот однажды, серым дождливым утром, она является к нам — высокая, смуглая, худая, с горящими глазами, излучающая уверенность; она с хозяйским видом ходит по нашей кухне. Ревность тут же охватывает меня, и я проникаюсь к ней инстинктивной антипатией.
Но она едва смотрит в мою сторону, даже когда нас представляют друг другу, и неожиданно, необъяснимо начинает смеяться. Мы с Альваро переглядываемся. Как бы он на нее ни наговаривал в прошлые недели, я понимаю, что он тоже пал жертвой ее безумного очарования; он соглашается пойти с ней собирать улиток. Они берут ведра, надевают плащи, и кухня без них вдруг становится чистой и спокойной.
Донателла и их отношения с Игнацио — то вместе, то снова порознь — мне непонятны. Решаю поискать в комнате Игнацио какие-нибудь подсказки, выяснить, каким человеком он стал. Под кроватью и в ящиках стола ничего интересного не находится: комиксы, журналы, пустые сигаретные пачки, этикетки от винных бутылок. Никаких писем от меня, перевязанных ленточкой; вообще никаких свидетельств, что я когда-либо существовала в его жизни. Да и откуда им взяться через двенадцать лет? И все равно я испытываю смутное разочарование. Хотя Джанфранко и Игнацио относятся ко мне хорошо, оба абсолютно не сентиментальны: я для них теперь как сестра, они не испытывают по моему поводу особых эмоций. Как только наши сердечные дела прекратились, не осталось ни следа былой страсти, никакого ощущения, что мы как-то повлияли на жизнь друг друга. Может, я это все себе напридумывала, или я такая странная, что продолжаю любить своих бывших возлюбленных, когда роман давно закончился, и не могу находиться рядом с ними, мысленно не прокручивая в голове сцены из прошлой жизни? Я не испытываю к ним сексуального влечения, хотя в отношении Игнацио что-то осталось — следы притяжения, которые и заставляют меня переживать по поводу других женщин в его жизни и чувствовать себя задетой.
Альваро готовит улиток, которых они собрали с Донателлой. Сначала тщательно промывает, затем бросает в кастрюлю с холодной водой, ставит на медленный огонь и доводит до кипения. Поначалу улитки пытаются выбраться из воды и ползут по стенкам кастрюли, но, когда я возвращаюсь с фотоаппаратом, они уже безжизненно плавают в воде — слишком горячей, чтобы выжить, в воде, что медленно и беспощадно их убивает. Разумеется, замечает Альваро, нет более жестокого действа, чем убийство лобстера, но мое сердце встало на сторону и этих храбрых маленьких мясистых дрожащих комков, стремящихся выбраться из панцирей и вскарабкаться по стенкам кастрюли.
Поверхность воды стала похожа на мутную вспененную грязь; улитки в ней напоминают морские ракушки, выброшенные приливом на берег, — блестящие, лишенные жизненной силы. После варки улиток промывают и отваривают еще раз — вода должна быть абсолютно прозрачной, прежде чем улиток добавят в отдельную кастрюлю с одори. Альваро мелко порубил сельдерей, морковь, чеснок, лук, чили и дикий фенхель и теперь тушит все это в оливковом масле, а затем добавляет улитки, вливает белое вино и, когда оно испаряется, добавляет очищенные помидоры и оставляет кипеть на полчаса. Я стою за разделочной доской, слушая тихое бряцанье раковин о стенки кастрюли, и мне хочется плакать.
Дела ресторана наладились и идут хорошо. Периодически у нас устраивают банкеты, и это значит, что работать приходится по двенадцать часов почти без перерыва. Однажды мы обслуживаем две свадьбы в один день: торжественный обед, меренда — полдничное чаепитие на сорок человек, а когда вся грязная посуда убрана, тут же наступает время накрывать стол для праздничного ужина. Но банкеты, организация которых у нас отлажена безупречно, — это легко: еду для больших групп всегда проще готовить, чем по индивидуальному заказу — на каждую тарелку нужно выкладывать отдельную порцию и отсылать, предварительно вытерев края. Нам с Альваро прекрасно работается вместе; его неизмеримое терпение, добродушие и ровный характер — как глоток свежего воздуха после тирании и непредсказуемости Джанфранко.
Однако иногда великий и ужасный все же наведывается к нам на кухню. Сегодня он ездил на рынок и вернулся с коробкой артишоков, которые теперь обрабатывает Вито: удаляет наружные листья, надрезает верхушки острым ножом и чистит основание. Сегодня в меню особое блюдо — ризотто с артишоками, кричит Джанфранко Чинции. Когда он на кухне, мне кажется, будто мы с Альваро уменьшаемся до размеров улитки, чтобы не дай бог не причинить никакого вреда и чтобы на нас не взвалили за это вину. Джанфранко великолепен: он льет оливковое масло в тяжелую сковороду, молниеносно нарезает артишоки, так что те становятся похожими на лепестки толщиной с тонкую вафлю. Все его движения тверды и лаконичны. Он в хорошем настроении и учит нас, просит окунуть пальцы в кипящую субстанцию и оставляет ризотто на малом огне, когда испортить уже ничего невозможно, а затем удаляется, оставив рабочее место в безупречной чистоте.
Оливковое масло.
1 л куриного бульона.
8 средних артишоков.
Лимон.
1 средняя луковица, мелко нарезать.
2 крупные дольки чеснока, мелко нарезать.
Полтора стакана риса арборио.
Сливочное масло.
Свеженатертый пармезан.
Приготовьте две кастрюли: в одной должен быть медленно кипящий куриный бульон, в другой — немного оливкового масла.
Подготовьте артишоки: удалите жесткие наружные листья, подрежьте основания примерно на 2 см. Сделайте надрез сверху, разрежьте на половинки, затем на четвертинки. Оставьте в миске с холодной водой и долькой лимона до использования.
В подогретом оливковом масле потушите лук и чеснок до мягкости. Обсушите четвертинки артишоков и добавьте в кастрюлю. Приправьте по вкусу и тушите несколько минут. Добавьте рис и смешайте его с маслом и овощами. Готовьте, непрерывно помешивая, в течение 5 минут. Затем влейте несколько стаканов бульона (столько, чтобы закрыть рис полностью), уменьшите огонь и, часто помешивая, продолжайте готовить. Когда рис впитает почти весь бульон, подлейте еще стакан и продолжайте делать это, пока рис почти не сварится и не достигнет консистенции аль денте, то есть 25–30 минут. Снимите с огня, добавьте сливочное масло, горсть свеженатертого пармезана и мелко-нарезанную петрушку. Накройте кастрюлю крышкой и дайте постоять пять минут, приправьте еще, если нужно, и подавайте немедленно.
У нас на дворе, за нижним залом, стоит старая дровяная печь. Когда выдается минутка, чтобы сбежать из кухни в прекрасный окружающий мир с его двумя обеденными залами, скульптурами и виноградниками за каменной стеной, я по-прежнему испытываю детский восторг. Сегодня мы жарим в дровяной печи целого поросенка. С вечера мы нафаршировали его фратталье (печенкой и внутренностями) с чесноком и розмарином, а затем аккуратно зашили. Печь разожгли виноградными лозами и ветвями кипариса, и огонь пылает уже несколько часов. Вито учит, как определить, что дровяная печь достаточно хорошо растоплена: филенка белеет. В печь подкладывают связки виноградных прутиков и кипарисовых ветвей, чтобы поддерживать температуру. Поросенок зажаривается до потрясающей золотисто-коричневой корочки и выглядит так, будто прилег поспать.
Позднее на кухне по радио передают репортаж об отравлении тирамису: видимо, во всем виноват особый сорт маскарпоне. «Никогда больше к нему не притронусь», — заявляет Вито, жуя бутерброд с прошутто и запивая его кьянти. Через несколько дней приходят из полиции и просят нашего маскарпоне на пробу — к счастью, мы используем сыр другого сорта, поэтому они вскоре уходят. Я продолжаю как ни в чем не бывало взбивать роскошные сливочные кремы, добавляя в них апельсиновую цедру, и раскладываю тирамису по порционным вазочкам с пропитанными кофе печеньями и какао.
Поначалу Вито напоминает мне Аннунцио из «Робеспьера», ресторана на острове Эльба, где я работала, но вскоре я понимаю, что у них не так уж много общего. С виду Вито похож на доброго дедушку, но со временем я начинаю замечать в нем злобную провинциальную сварливость. Он разносит грязные сплетни о людях, которые ему чем-то насолили, и совершенно не интересуется жизнью окружающих. Аннунцио же, несмотря на все свои промахи, разочарования, ошибки, не утратил способность терпеливо слушать и давать мудрые житейские советы. В голосе Вито постоянно присутствуют недовольные нотки, а еще у него бегающие глазки, которые не выдерживают долгих взглядов.
Но пока мы дружим, ведь для людей, работающих вместе постоянно, это неизбежно. В конце концов, теперь на кухне нас трое: Вито, Альваро и «ла Вики». Мы хорошо ладим и иногда даже обедаем вместе. Нас объединяет то, что все мы — работники, в противовес начальству. Каморка, где когда-то жила Вера, а теперь обитает Вито, стала еще более спартанской; его узкая кровать всегда заправлена одеялом, аккуратно сложенным в ногах, и кажется, что это единственная собственность, которой он обладает, — голая, безликая комната, как в гостинице. Он редко говорит о своей жизни, о прошлом, юности, семье; ему никогда никто не звонит, никто не приезжает, шумные компании не спрашивают о нем. Он лишь мрачно расправляется со сковородками и кастрюлями в раковине, остервенело оттирая их, словно подавляя скрытое желание всех растерзать. Через несколько недель мои заляпанные шоколадом и испачканные тестом миски перестают быть ему в новинку, и теперь при их виде он лишь раздраженно и тяжело вздыхает.
Начался сентябрь, и стало прохладно. Во время утренних прогулок я прохожу мимо виноградных лоз, склонившихся под тяжестью толстых, сочных гроздей фиолетовых ягод; виноградники тянутся бесконечно, до самого горизонта. Пришел сезон скьячатта алль ува — сладких пирогов с молодым виноградом. Эти сочные лепешки из липкого теста, усеянного блестящими черно-пурпурными виноградинами, продают во всех флорентийских булочных — кусочками или на вес. Я тоже пеку их тоннами — с виноградом, награбленным Альваро с соседних полей во время его алкогольных обедов.
Мне очень хочется испечь правильную скьячатту алль ува, но тесто у меня неизменно выходит слишком пышным и толстым, а лучше всего тонкое. Мои пироги всегда получаются вкусными, но порождают массу дискуссий за столом: слишком похоже на хлеб; слишком тяжелые; слишком сладкие, мало винограда, много винограда. Потом мне надоедает виноградная начинка, и я решаю добавить изюм, грецкие орехи, кедровые орехи, апельсиновую цедру и кусочки кулинарного шоколада; делаю аккуратную косичку из теста и смазываю ее яичным желтком. В готовом виде пирог выглядит восхитительно, хотя все соглашаются, что он тяжеловат.
Оливки еще не поспели. Наш старый друг Винченцо Сабатини, тот самый, у которого я гостила, когда мы с Джанфранко расстались, стоит на нашей кухне, возвышаясь над всеми, и объясняет, что именно сейчас лучше всего делать масло — тогда оно получается слегка кисловатым и великолепного яблочнозеленого цвета. Только в Тоскане и Умбрии оливкам не дают падать на землю, где они становятся добычей для червей, а собирают с деревьев — иногда вручную, но теперь все чаще машинным способом.
Приезд Винченцо — всегда для меня радость; он и его жена Клаудиа стали мне вторыми родителями, и за годы ничего не изменилось. С приходом Винченцо наша кухня всегда кажется тесной; его великанская фигура всегда затянута в джинсовый комбинезон, и он неизменно угощается паниньо или прошутто и опрокидывает по целому стакану белого вина за один раз. А потом начинает рассказывать всякие истории. Однажды он отводит меня в сторонку и дает совет. Никогда, предупреждает он, не выдавай рецепт до конца, всегда оставляй в тайне хотя бы один ингредиент. Я обнимаю его знакомое пузо; мне уютно и спокойно.
20 г свежих дрожжей.
800 г хорошей муки для выпечки хлеба.
100 г сахара.
125 мл воды.
Оливковое масло.
1 кг мелкого черного винограда, вымыть и обсушить.
Растворите дрожжи в теплой воде, добавив 1 ст. л. сахара и одну — муки. Оставьте на час. Добавьте оставшуюся муку, еще 2 ст. л. сахара и три — оливкового масла и хорошо вымешайте. Тесто должно стать мягким и эластичным. Оставьте еще на час, затем выложите в форму для выпечки, смазанную маслом; кружок из теста должен быть вдвое больше формы по диаметру, чтобы тесто свисало за края. Высыпьте поверх него половину винограда, слегка присыпьте сахаром и сбрызните маслом. Заверните края теста и распределите поверх пирога оставшийся виноград; снова присыпьте сахаром и сбрызните маслом. Запекайте в нагретой до 180 градусов духовке около часа.
Джанфранко делает маленькую пиццу из теста, оставшегося от вчерашних виноградных пирогов. По вечерам клиентов стало меньше, и они уходят раньше. Воспользовавшись этим предлогом, Джанфранко начинает готовить, что в последнее время делает редко. Он растягивает тесто в тончайший круг, поливает маслом, присыпает солью и иглами свежего розмарина, а затем отправляет в очень жаркую духовку на пять минут, и, когда вытаскивает, мы тут же набрасываемся на готовую лепешку. Мы едим ее горячей, хрустящей, с прозрачными ломтиками прошутто, не обращая внимания на то, что подбородки блестят от масла.
Потом как-то утром он пробует приготовить сфольята ди рапе, пытаясь вспомнить, как его делала мама. Я почти забыла вкус этих пирожков в виде змейки, которые мы ели холодным ранним утром на кухне в его деревне, запивая красным вином, но теперь, глядя, как он пытается их воспроизвести, ясно вижу эту картину. Джанфранко потушил рапе (листья репы) накануне — это огромные пучки темно-зеленых листьев, похожих на шпинат, которые он готовит в оливковом масле с добавлением чеснока и небольшого количества бульона. Получилось слишком солено. «Serpenta-to!» — ругается Джанфранко: в тех редких случаях, когда готовка ему не удается, он закипает от ярости.
И вот теперь он мелко рубит листья и смешивает их со свеженатертым пармезаном и несколькими ложками оливкового масла. Тесто тонкое, как вафля, и легко рвется; он раскатывает его и распределяет по поверхности зеленую смесь, затем скручивает колбаски и сворачивает их в форме змеи на противне. Когда они готовы — золотистые, хрустящие, — мы их пробуем. Он признается, что не совсем доволен результатом: тесто следовало раскатать еще тоньше, чтобы оно было почти прозрачным и зеленая смесь просвечивала. А еще его мама всегда добавляла свекольные листья. Я наблюдаю за ним и понимаю, что именно таким люблю его больше всего — когда на щеках его появляются складки от гордой улыбки, с которой он вспоминает маму. Эта улыбка всегда меня вдохновляла. И мне кажется, что его сфольята необыкновенно вкусна и более утонченна, чем у матери.
Теперь мы редко ужинаем вместе после работы — начальство стремится сбежать как можно раньше. У меня есть некоторые сомнения по поводу нашей маленькой семейки — Джанфранко, Чинции и Тониньо, — но я вижу, что они стараются изо всех сил. Точнее, Джанфранко наконец-то начал стараться — Чинция-то всегда из кожи вон лезла. Игнацио по-прежнему живет с родителями и залечивает сломанную руку, ходит на физиотерапию; черноглазая безумная смеющаяся Донателла по-прежнему следует за ним по пятам. Их отношения остаются для меня загадкой. Она так непохожа на меня. Я задумываюсь о том, что у нас с ней может быть общего, и возвращаю презрительные взгляды, брошенные в моем направлении. Интересно, знает ли она, что у нас с Игнацио был роман?
Пока еще можно есть на улице, наша странная компания собирается за столом, уставленным всякой всячиной, но когда вечера становятся действительно холодными, мы с Альваро заводим обычай устраивать уютные ужины в его комнате. Как семейная пара средних лет, мы устраиваемся перед телевизором, на незастеленной кровати, с тарелками на коленях, обмениваемся бессвязными репликами и пьем — всегда слишком много. Альваро гасит сигареты в вонючих переполненных пепельницах. Когда он снимает рабочие башмаки, его носки распространяют вокруг овощной, слегка затхлый запах; мы отодвигаем в сторону одежду и стопки газет, чтобы освободить место для цивилизованного ужина, и в комнате воцаряется такая домашняя, спокойная и теплая атмосфера, что я начинаю ждать этих вечеров. Подружка Альваро работает официанткой в деревне за несколько километров отсюда, и иногда после работы он ездит к ней в гости. Ее зовут Рита, и она мне нравится: она похожа на птичку, носит очки с толстыми стеклами, а с Альваро держится как деспотичная мамаша. Как и многие пары, мне они кажутся странными.
Я в восторге от кулинарных курсов в школе «Кордон Бле». Занятия проходят в здании недалеко от виа Гибеллина, где мы жили с Игнацио. Каждый вторник, взлетев по лестнице с пакетами, полными флорентийских покупок, я сажусь на один из стульев, расставленных кругом в большой кухне.
Аннамария и Сильвия слишком стройны и красивы для профессии повара-кондитера — они похожи на манекенщиц, обеим чуть больше двадцати, а их фартучки, идеально скроенные брюки и тонкие пальчики с жемчужными наманикюренными ногтями выглядят чересчур нарядными для индустрии еды. Однако они действуют ловко и уверенно, и то, что у них получается, всегда вызывает наши восхищенные вздохи.
8 больших яичных желтков.
100 г сахарной пудры.
250 мл сухого вина марсала.
В большой огнеупорной посуде взбейте желтки с сахарной пудрой венчиком до загустения и бледно-желтого цвета; влейте марсалу. Поставьте посуду на водяную баню с водой на стадии закипания и взбивайте до консистенции густой пены, можно сделать это и при помощи электрического миксера — это проще! Подавайте с печеньями савоярди, которые обмакивают в крем.
Каждую неделю нас учат готовить несколько различных десертов и видов выпечки: сначала демонстрация, затем дегустация; после демонстрации все активно участвуют в приготовлении. Мы до бесконечности взбиваем яичные белки в медных посудинах, тушим нарезанные кубиками яблоки в сливочном масле со специями для шарлоток, подогреваем сахарный сироп и раскатываем тесто. Когда доходит до теста, на первый план всегда выходит Сильвия. «Ha le mani fredde», — у нее холодные руки, объясняет Аннамария, а это просто необходимо для такой тонкой работы, как приготовление выпечки. От температуры рук зависит, каким выйдет тесто — легким или свинцовым.
Всего в группе двенадцать человек, в основном итальянки и в основном женщины, но есть несколько азиаток, одна латиноамериканка, немка и я. За шесть недель все наши отношения ограничиваются робкими улыбками во время работы. В конце дня, когда остальные остаются, общаются и пробуют приготовленные блюда, мне не терпится уехать домой, и я быстрым шагом иду по направлению к темнеющему фасаду собора по сумеречным улицам, чтобы успеть на автобус. Когда половина занятий на дорогих курсах пройдена, понимаю, что не так уж многому научилась — а еще, что знаю гораздо больше, чем предполагала.
Как-то само собой вышло, что в «Ла Кантинетта» за мной закрепилась роль повара-кондитера, и я этому несказанно рада. Продолжаю выпекать свои знаменитые чизкейки, сотни их видов. Еще я делаю шоколадные трюфельные торты почти без муки, покрывая их темной глазурью, и пышные морковные пироги с грецкими орехами, обильно политые кремом из сливочного сыра. Тушу апельсиновую мякоть, чтобы из нее можно было сделать пюре, добавляю молотый миндаль, сахар, яйца и превращаю все это в марокканский апельсиновый торт.
Я пеку пироги и торты, каждый раз полагаясь на собственный рецепт идеального теста, который вычислила еще в двенадцать лет и который ни разу не подводил меня, невзирая на температуру рук. Яблочные пироги я обычно делаю с решеткой из теста, смазывая ее яичным желтком, который запекается восхитительной золотистой корочкой. Кростату — основу из теста — заполняю заварным кремом, а сверху выкладываю ягоды. Лучше всего выглядит кростата с разными ягодами: глазированной черникой, малиной, ежевикой и прочими маленькими дарами леса, названия которых я даже не помню. Иногда мне попадаются яйца с такими яркими желтками, что сделанный из них крема пастичьера (заварной крем) аж блестит и выглядит просто роскошно; выкладывать его поверх основы из теста — одно удовольствие.
Как и раньше, если у Джанфранко хорошее настроение, он поддразнивает меня, аплодирует моим успехам и поощряет меня в моих кондитерских творениях, но случись мне застать его напряженным, в раздражении — а так бывает чаще всего, — мне достаются лишь злобные взгляды, я начинаю суетиться, и сердце колотится, как у наказанного ребенка.
Для больших приемов Джанфранко часто поручает мне печь громадные кростаты, которые мы выносим на специальной деревянной доске. Тогда я делаю в четыре раза больше теста, чем обычно, аккуратно раскатывая его по частям, и заполняю густым заварным кремом. Джанфранко обычно помогает мне с начинкой, и эти моменты я ценю больше всего — мы молча работаем вместе, склонив головы в сосредоточении и раскладывая кусочки киви, клубники, голубику и инжир сложнейшими узорами. Мы шутим и дразним друг друга, мы объединены общей страстью — искусством приготовления пищи.
100 г темного шоколада, крупными кусками.
100 г несоленого сливочного масла, порезать на 8 частей.
3 больших яйца.
150 г сахарной пудры.
50 г обычной муки.
Нагрейте духовку до 200 градусов. Растопите шоколад и масло на водяной бане и отставьте в сторону охладить. Взбейте яйца с сахаром до бледного цвета и загустения, затем вмешайте шоколадно-масляную массу — венчиком это делать проще. Добавьте просеянную муку и хорошо взбивайте в течение 3 минут электрическим миксером. Вылейте смесь в смазанную сливочным маслом форму для выпечки и запекайте в течение примерно 20 минут. Охладите в течение 5 минут, затем выньте из формы и, когда остынет, покройте глазурью.
Глазурь:
80 г темного шоколада.
10 г несоленого сливочного масла.
100 мл жирных сливок.
Какао-порошок.
Расплавьте шоколад с маслом. Доведите сливки до кипения в отдельной кастрюле, добавьте шоколад и вымешивайте, пока смесь не станет гладкой и блестящей. Вылейте глазурь поверх торта и присыпьте порошком какао. Подавайте охлажденным.
Гвидо, бородатый банкир, принес нам тарелку грибов оволи — яичных грибов, — которые нашел у дороги. Тонкими пальцами он приподнимает грибы, и я вижу, что они действительно похожи на вареные яйца.
Это самые ценные грибы, объясняет он, и стоят они 80 тысяч лир за килограмм. Он показывает, как частично отделить белую оболочку, чтобы показался яркий «желток». Приходит Джанфранко; Гвидо всегда удается поднять ему настроение, рассеять напряжение, и вот уже Джанфранко смеется, с профессиональным умением поддевая ножом белую часть гриба и приподнимая ее, чтобы мы увидели сияющую золотистую начинку. Помню, однажды я уже ела эти грибы в Сиене, с Пьеро: они были приготовлены очень просто, в сливочном масле, и подавались с нитями тальолини — очень тонкой свежей пастой.
Сегодня кухня закрывается рано, и мы все ужинаем вместе. Игнацио с Чинцией накрывают столик в закрытом зале, а Джанфранко делает карпаччо из постного бледно-фиолетового филе говядины, украшая его тончайшими ломтиками оволи, принесенными Гвидо, которые он смешивает со свежайшим зеленым оливковым маслом. Мое добавление к столу — острый пекорино стаджонато, купленный в Греве. Он все еще завернут в вощеную бумагу. Еще я пеку свой фирменный яблочный пирог. У меня есть драгоценный черный трюфель, подарок от Марио, нашего поставщика грибов, но я прячу его в рисе в холодильнике. В начале этого сезона в «Ла Кантинетте» я уже была очень пухленькой и дала себе обещание не раздаваться сильнее, но все к этому идет; несмотря на клятвы во время авиаперелета, решительные записи в дневнике и письма родным и друзьям, «è piu forte di me», это сильнее меня. Эту поговорку я слышу регулярно и сама начинаю употреблять ее все чаще — в качестве оправдания для добавки, еще одного куска хлеба или острого пармезана, которым я закусываю очередной бокал кьянти в скучные вечера. Я смотрю на юную жену Гвидо, прекрасную женщину с безупречной персиковой кожей и фигурой балерины. Она как-то призналась, что никогда не сидит на диетах, но старается не есть хлеб и не пить вина. Но вино и хлеб! Эта жертва слишком велика для меня, женщины, которая оправдывает свои злоупотребления одиночеством, постоянными насмешками и критикой Джанфранко и Игнацио, тем, что ее никто не ценит и не любит и она живет вдали от родины.
В «Ла Кантинетте» почти нет зеркал, не считая маленького, которое висит высоко в ванной. Чтобы увидеть в нем хоть что-то, нужно вскарабкаться на край ванны. Меня удручает эта невозможность увидеть свое отражение; мой облик — единственная знакомая вещь в этом мире, где все так переменчиво и странно. Жена Гвидо — одна из тех изящных, ухоженных итальянок, рядом с которыми я всегда ощущаю себя громадной и неуклюжей. Ей я и признаюсь в своих сомнениях, в своей неуверенности, однажды вечером выпив слишком много кьянти; я понимаю, что выгляжу настолько отчаявшейся и фамильярной, что она не может меня понять. Мои невнятные сопли рядом с ее сдержанной безупречностью и стройным достоинством не выглядят полным падением лишь благодаря Джанфранко, который отрезает себе толстый кусок моего яблочного пирога и с выражением полного восторга на лице вонзается в него зубами. По крайней мере, мои десерты и торты оправдывают мое существование, они мое спасение, благодаря им я не чувствую себя совсем никчемной.
Сделайте идеальное тесто для пирога (см. рецепт фруктового торта). Возьмите чуть больше половины теста, раскатайте и выложите на дно смазанной формы для выпечки. Потушите яблоки с небольшим количеством сахара и лимонной цедры и выложите начинку поверх теста. Раскатайте оставшуюся половину теста и аккуратно накройте ею яблоки. Наколите крышку из теста вилкой и смажьте взбитым яичным желтком. Запекайте до золотистого цвета в умеренно прогретой духовке (180 градусов).
На дворе осень, и в нашем меню снова изменения. Я учусь готовить сальса ди пекора, фирменный соус Джанфранко с кусочками баранины, который тушится на медленном огне аж с самого утра. Мы будем подавать его с ригатони. К обычной основе из обжаренного лука с сельдереем и чесноком добавляются разделанная баранина, которая нарезается заранее, несколько костей, фарш из спинной части, а чуть позднее — красное вино и очищенные помидоры. Я счищаю мясо с костей. Это жирный соус с сильным мясным ароматом; он напоминает мне божественный соус из бычьих хвостов, сальса ди кода, который мы делали два года назад.
По радио Нене Черри поет: «Это мир, в котором властвуют мужчины…», а Вито в своем углу закрывает крышку посудомоечной машины. Альваро готовит кляр для популярного жареного цыпленка с овощами, которого мы подаем в бумажных фунтиках. Он взбивает яйца с белым вином, затем добавляет один стакан муки и, оставляя тесто слегка комковатым, обмакивает в него нарезанные куриные бедрышки.
В этом сезоне на пике популярности фарро, крупа из рода спельтовых: мы добавляем ее и в супы, и в салаты. На плите в кастрюле булькает густой суп из спельты с белыми грибами, а на соседней конфорке — соус из спаржи, который мы подаем к тальятелле.
Чуть раньше Джанфранко и Альваро делали гуанчиале из свиных щек: толстые щеки положили в контейнер и с верхом засыпали каменной солью. Через несколько дней к ним можно будет добавить чеснок, травы и большое количество перца; затем мясо на несколько недель подвешивают. В комнате наверху, нашей «комнате с телевизором», которая редко используется по назначению, с балок уже свисают окорока прошутто разных размеров. Их готовят так же, но, поскольку они намного больше, оставляют в соли на месяц. В таком положении они должны находиться в течение года; они готовятся за счет соли, которая обеспечивает и аромат. Вито рассказывает, что раньше прошутто подвешивали над каминами, но сегодня они вялятся в комнатах, оснащенных гигантскими вентиляторами для просушки; в конечной фазе приготовления их переносят во влажные, прохладные подвалы. Сушка должна происходить быстро, иначе мясо начнет гнить.
1 кг куриных бедрышек, разрезать пополам.
2 яйца.
Полстакана белого вина.
1 стакан обычной муки.
Шалфей и розмарин, мелко порезать.
Соль.
Растительное масло.
Взбейте все ингредиенты (кроме курицы, разумеется) до однородной консистенции. Добавьте куриные бедрышки и отставьте примерно на час. Затем обжарьте в очень горячем растительном масле до хрустящей золотистой корочки. Обсушите на бумажных полотенцах и подавайте в бумажных кулечках, присыпав морской солью, с долькой лимона.
Постоянные смены настроения Джанфранко, его неустойчивый темперамент заставляют нас всегда быть настороже и хранить спокойствие в противовес его нервозности. Мои нескончаемые размышления, письма домой и утренние прогулки наводят меня на мысль, что он является центробежной силой, удерживающей вместе всю нашу компанию более слабых душ, и без него все давно бы развалилось. Никто из нас не обладает такой властью, как он, хотя я вижу, что в тени Джанфранко и Игнацио вырос, а его характер окреп, и теперь он не только во всем ему подражает, но и пытается конкурировать с ним. Милый малыш Игнацио теперь начинает пить с самого утра; он — замена Джанфранко, который отсутствует все чаще, но его незримое присутствие по-прежнему удерживает нас вместе. Работоспособность Альваро временами, безусловно, достойна восхищения, однако и он пьет днями и ночами и легко впадает в небрежность. Я же продолжаю читать сама себе нотации и делать записи в дневнике, напоминая, что этот сезон продлится всего пару месяцев, а потом я вернусь в Сидней, где жизнь моя гораздо более спокойна и устроена, в свою квартиру в Паддингтоне, где меня ждет одно и то же, изо дня в день. А здесь я для того, чтобы насытиться впечатлениями, научиться новому и найти вдохновение, а вовсе не для того, чтобы еще глубже погрузиться в колодец одиночества и презрения к собственной персоне.
Только недавно я поняла, что, возможно, то, что я считала неспособностью Джанфранко оценить меня и похвалить мой труд, — это на самом деле его профессионализм, отстраненность, необходимая для того, чтобы управлять командой и обеспечивать ее безукоризненную работу. Что, возможно, во всем виновата моя низкая самооценка, которая упрямо не хочет расти, и этот опыт может научить меня полагаться на себя. И причина, почему я должна усердно трудиться и создавать превосходные блюда, всегда выкладываться на все сто, — не в жалком стремлении добиться чужого одобрения и похвалы, а в том, что это единственно достойный способ жить.
В тех редких случаях, когда Джанфранко проявляет обо мне заботу, это трогает меня до предела. Однажды вечером к нам приезжает Эмилио, представитель компании по производству бытовой химии, у которого мы делаем закупки, — толстяк с розовым, как маринованный имбирь, лицом, всегда одетый в хаки. Он ужинал у нас с шумной компанией друзей; хлебнув лишку, он забежал на кухню и схватил кусок сладкого пудинга, который я готовила в подарок маме Игнацио, — и исчез. Я услышала лишь визг колес, смех, доносящийся из окон автомобиля, и нам с Альваро осталось лишь смотреть друг на друга, разинув рты. Джанфранко, разумеется, тут же обо всем узнал, и его лицо побелело от ярости. Он поклялся, что больше не будет иметь с этим человеком ничего общего, и пусть только посмеет еще показаться у нас.
Через месяц Эмилио приезжает опять, и опять с компанией друзей, которые напиваются. Как в прошлый раз, пьяный Эмилио врывается на кухню поприветствовать всех нас. Альваро и Игнацио льстиво смеются над его анекдотами, я же с ледяным презрением поворачиваюсь к нему спиной. Мне интересно — как же поступит Джанфранко, отреагирует ли он? Джанфранко заканчивает телефонный разговор и подходит к Эмилио. Его взгляд холоднее льда. Он отчеканивает, что не хочет больше иметь дел с Эмилио и нашел другого поставщика бытовой химии, нечего устраивать в его ресторане пьяные пирушки и игры в карты, здесь ему не «ун казино». Но главное его преступление в том, что он скрылся с пудингом, дольче, над которым «ла Вики» корпела весь день (Джанфранко, как же я тебя люблю!), и это означает, что отношениям конец. Финито, кьюзо!
И вот Эмилио, сладкоречивый, раскрасневшийся Эмилио, под напором обрушившейся на него тирады Джанфранко становится жалким. Он потрясен. Я тайком наблюдаю за Джанфранко, которого, безусловно, этот инцидент тоже расстроил, но он совершенно уверен в своей правоте и справедливости. Никогда не видела его таким грозным, и у меня перехватывает дыхание. Эмилио словно уменьшается в размерах и поспешно ретируется.
Я люблю «Ла Кантинетту», и на то есть немало причин. Это идеальный ресторан для традиционного обеда в Кьянти: уютный интерьер со свежими цветами и красивой посудой на каждом накрытом к обеду столике, маленькие свечи в подсвечниках, растения в горшках и укромные уголки, пыльные бутылки с винтажным кьянти, расставленные вдоль стен. В этом году ко мне приезжает меньше гостей из Австралии, чем в прошлые разы, и я напоминаю себе: не повторяй свою ошибку, не набрасывайся на них с вопросом, не потолстела ли я. Разумеется, потолстела, потому что обстоятельства все те же, да и проблемы те же: ужасное сочетание низкой самооценки и тяжелых, долгих рабочих дней, плюс постоянный доступ к вкуснейшей еде и винам, причем в неограниченном количестве. Нужно лишь открыть холодильник, и вот она, глыба пармезана среди свежих плодов инжира; огромные, изумрудно-зеленые листья вечерницы, толстобокие цукини с бороздками, крошечные золотистые грибы финфери — такое изобилие восхитительных продуктов мне никогда не найти в Австралии, а здесь, в Италии, это все местная, сезонная еда, причем свежайшая.
К сожалению, я запоминаю в основном те моменты, когда Джанфранко на меня рявкает — можно подумать, что я жалкий подручный рабочий, нанятый случайно! И совсем не ценю драгоценные минуты, когда смотрю, как он готовит потрясающие блюда или даже просто опаливает утку над огнем, прежде чем разделать ее на куски. Меня почти возбуждает изящество и лаконичность его движений на кухне: это те редкие минуты, когда старая страсть к нему пробуждается снова.
Я смотрю, как он смешива ет несколько сортов сыра. «Уно сперименто» (эксперимент), — торжественно и загадочно заявляет он, натирает на терке дорогой сыр фонтина и свежий пекорино и смешивает их с горгонцолой, а затем всыпает горсть пармезана. Я спрашиваю, когда он придумал этот новый рецепт, и он говорит, что стоял утром в пробке и ему пришло в голову провести такой эксперимент. Он намазывает сырную смесь на готовую поленту и отправляет в духовку. А когда достает, на блюде запеклась шипящая золотистая корочка, и он подает его с острыми колбасками на гриле и свиной грудинкой. Разумеется, вкус у нового изобретения просто потрясающий. И я представляю, как Джанфранко сидит в своем огромном джипе где-то между Флоренцией и Спедалуццо, а в его голове мелькают рецепты, сочетания продуктов, идеи для меню. Разве можно не влюбиться в такого человека?
Урожай инжира собран. Огромное дерево в глубине нашего сада в этом году так обильно плодоносило, что мы не смогли собрать все ягоды. Они валяются повсюду, с лопнувшей шкуркой, обнажающей пурпурную сердцевину, исклеванную птицами, и гниют. Темными листьями инжира мы выкладывали подносы для закусок; я потеряла счет инжирным пирогам, что мне пришлось испечь за эту осень. Я по-прежнему гуляю по утрам, но пейзаж изменился, воздух стал чище и прохладнее, а над виноградниками висит пелена тумана; оливки наконец почернели. Весь виноград собран вручную приезжими рабочими из Африки.
Однажды утром задумываюсь о том, как многолика сельская природа; окружающий пейзаж постоянно меняется, и за каждым поворотом дороги открываются новые восхитительные картины; это напоминает мне стеклянные шарики со снегом внутри, которые встряхиваешь — и глядишь, как снежинки рассыпаются и складываются в новые узоры. Во время прогулок обдумываю, что буду готовить сегодня, какие изменения внести в меню. Мои мысли витают вокруг картофельных ньокки, соуса с кусочками ягненка, салата из спельты и белых грибов со стружкой из черных трюфелей, на днях привезенных Марио. Из белых грибов можно сделать «шелковистый» соус для тальятелле. Наверное, нужно будет сварить еще минестроне, добавив в него пеполино — дикорастущий тимьян. Мы подаем феттунту[15] с цикорием и бобами тосканелли в ароматном чесночном соусе, полив хорошим маслом; риболлита, разновидность минестроне, в которую для густоты добавляют черствый хлеб, булькает на плите и становится плотной, как крем. В моем списке и мой любимый соус из бычьих хвостов, с кусочками дикого кабана.
Отделите листья черной капусты от стеблей, опустите в кипящую подсоленную воду и отварите почти до готовности. Слейте воду и отожмите листья. Поджарьте на гриле кусочки деревенского хлеба, натрите чесноком с обеих сторон. Полейте гренки оливковым маслом первого отжима и разложите сверху капустные листья, посыпьте свежемолотым черным перцем и еще раз полейте маслом. Подавайте горячими.
Созрели каштаны. По всей Флоренции стоят жаровни, на которых их обжаривают и продают в кулечках из бумаги. Вито делится своим любимым способом приготовления каштанов: он отваривает их в скорлупе с фасолью сорта борлотти и небольшим количеством угля — по его утверждению, это помогает избавиться от кислого привкуса. Затем мякоть просто высасывают из скорлупы. Весь следующий месяц, говорит он (с грохотом доставая кастрюли из посудомоечной машины и развешивая на крюках над духовкой), каштаны будут есть во всех видах, и наконец наступит день, когда эти каштаны будут уже у всех в печенках. Еще он рассказывает, что в это время года кролики жиреют, потому что питаются каштановой мякотью, — и я мечтаю о вкусной крольчатине, взращенной на каштанах.
Однажды вечером убегаю с кухни в слезах — виной тому отчасти ПМС, отчасти выволочка, которую нам с Альваро устраивает Игнацио по поводу работы на воскресном обеде. (Джанфранко не было, Альваро напился, а я была вынуждена работать за двоих, и в результате Игнацио нам обоим всыпал по первое число за то, что мы не помогали Вито.) Сажусь на неприбранную кровать. Мне обидно оттого, что меня не понимают, не ценят, к тому же я ужасно устала, и вдруг раздается стук в дверь. Это Вито, он принес тарелку горячих каштанов. Чувствую себя ребенком и съедаю целую тарелку в темноте, дрожащими руками; мне сразу становится лучше.
Минимум раз в неделю во второй половине дня я сажусь на автобус и еду в Грев, прихватив мешок с грязным бельем. Я бесцельно брожу по улицам, разглядываю открытки в сувенирных магазинах, прислоняюсь к витрине знаменитой мясной лавки «Фалорни», выбираю сыр в магазине деликатесов и сижу с кружкой пива в кафе на главной площади. Однажды Вито вызывается поехать со мной. Мы гуляем по городу, по усыпанному падающими листьями мосту над темными стоячими водами, едим мороженое, за которое заплатил он, и почти не разговариваем. А потом Вито выкидывает совершенно невероятный крендель — спрашивает, не подарю ли я ему un bacino, маленький поцелуй. Я тут же вспоминаю Лоренцо из Флоренции. На секунду я словно цепенею, пораженная своей неспособностью разглядеть истинные причины человеческого поведения. Пытаясь побороть шок и отвращение, обращаю его просьбу в шутку, неуклюже, как подросток, отговариваясь тем, что ценю нашу дружбу. И точно так же, как мой отказ обидел Лоренцо, обижает он и глупого старика Вито, который тут же превращается в буку. Атмосфера дружеской прогулки испаряется бесследно, и мы идем к автобусной остановке в тишине, полной взаимных упреков. Я чувствую себя абсолютно несчастной, а Вито, который сидит рядом со мной в автобусе, отвернувшись в другую сторону, источает волны ненависти каждой клеткой своего существа.
С этого дня наши отношения меняются навсегда. На кухне он теперь никогда не смотрит на меня и не разговаривает со мной, и это продолжается до конца моего пребывания в Италии. Рассказываю Альваро о случившемся; ему это кажется забавным, но он почему-то никогда не задерживается на кухне, когда мы с Вито оказываемся там вместе и работаем молча, в атмосфере враждебности. Я жду удара в спину. Начинаю бояться оставаться с Вито наедине, особенно когда приходится относить очередную порцию испачканных тестом кастрюль ему в раковину. Он огрызается, матерится и с грохотом бросает кастрюли в раковину, вполне отчетливо бормоча, что его достал свинарник, который я вечно устраиваю со своими «долбаными пирогами».
Меня до смерти пугает агрессия в его голосе и жестах. Пугает до такой степени, что я сама начинаю мыть заляпанные шоколадом миски, кастрюли с пленкой заварного крема и липкие формы для выпечки, прежде чем отнести их на его территорию. На него это не производит впечатления, и он по-прежнему с презрением плюет в мою сторону. Наконец не нахожу другого выхода, кроме как рассказать обо всем Джанфранко. В отличие от Альваро, тот относится к делу серьезно, хотя я вижу, что этот случай для него — просто очередная досадная мелочь. Я тут же начинаю уверять его, что не так уж это страшно, хотя на самом деле это он сейчас должен меня успокаивать.
С тех пор ловлю себя на мысли, что украдкой считаю дни до окончания своего контракта. Дни становятся прохладнее, затем приходят настоящие холода, и клиентов приезжает все меньше. Джанфранко готовится к поездке на юг Италии — на охоту вместе с отцом Чинции. Помогать Игнацио будет мясник Пиньо; нас остается пятеро.
Каждую среду я сажусь на новую диету, которая длится до субботнего вечера, когда скука или усталость вынуждают меня искать утешение в еде. Разумеется, я набрала лишние килограммы, как добродушно (но тем не менее ужасно бестактно) замечает один приятель Джанфранко, in carne — «обросла мясцом». И опять я ухожу в свои романы, сидя на табуреточке у плиты, пока остальные сгрудились у телевизора и смотрят футбольные матчи. Я клялась на этот раз принимать участие в общих делах, но бездна пустоты внутри меня не поддается контролю, как и постоянная потребность в том, чтобы меня любили, обнимали и твердили о моей красоте. Меня все раздражают: Игнацио и его капризы, хихикающая дура Чинция, неутомимый Альваро, презренный червяк Вито, не стесняющийся выражать свою ненависть ко мне, когда мы остаемся на кухне одни. Их разговоры напоминают мне детский лепет, и я мечтаю оказаться в компании взрослых, умных, спокойных людей, способных общаться на интересные темы.
Мой замечательный Пьеро наведывается ко мне и на этот раз, но, к сожалению, не так часто. Однажды он ведет меня в апулийский[16] ресторан во Флоренции, специализирующийся на конине, и за порцией жирной салями, от которой меня чуть не выворачивает наизнанку, я храбро пытаюсь представить свою жизнь в положительном свете. С Пьеро мне это удается; рядом с ним, подальше от «Ла Кантинетты», я понимаю, как мне на самом деле повезло. И что, как и в прошлый раз, мое недовольство окружающим миром — всего лишь отражение недовольства собой; жаль, что не всегда это осознание приходит так ясно.
«Italia sì, Italia no. Una pizza in compagnia. La banda di buco!»[17] — напевает Альваро, влетая на кухню перед началом вечерней смены. Вскоре после обеда он исчез, укатил на своем «фиате бамбино» навестить друга и «пропустить по паре стаканчиков». Вернулся пьяным — этого нельзя не заметить. Он неаккуратно раскладывает ножи на рабочем столе, другой рукой наливая себе еще вина и нетерпеливо покручивая рычажок на радиоприемнике, а когда проходит мимо меня, щиплет за жирок у меня на талии. Я в унынии: такое случалось и раньше, теперь мне придется весь вечер приглядывать за Альваро, проверять каждый его заказ и не пускать Игнацио на кухню, молясь, чтобы клиентов было немного.
Со своего места у плиты украдкой наблюдаю за Альваро из-за кастрюли с кипящей пастой. Успешная работа повара заключается в том, чтобы предвидеть события на несколько шагов вперед, и в последнее время я делаю это за двоих. Режу на четвертинки кочаны радиккьо, которые вскоре надо будет смазать маслом и запечь на гриле, тонко нарезаю хлеб для кростини, обмакиваю в кляр овощи и жарю их во фритюрнице: обычно мы делим эти мелкие обязанности поровну, не договариваясь, это происходит как-то само собой, а теперь все ложится на меня. Одновременно мне не хочется расстраивать Альваро, поэтому я ему подыгрываю.
Затем Игнацио приносит на кухню тарелку с бифштексом из вырезки и заявляет, что он отвратителен, несъедобен и позорит нашу кухню. В этот момент развязное пьяное дружелюбие Альваро сменяется свирепой злобой. Игнацио уходит, и Альваро достает из морозилки говяжий бок и несет его к столу, якобы чтобы отрезать кусок для бифштекса, но вместо этого с исказившимся от ярости лицом… выбрасывает огроменный кусок мяса в мусорный бак! Мы с Вито потрясенно наблюдаем. Игнацио ничего не видел; я бегу к Альваро и говорю, что все будет в порядке, что мясо можно вымыть и я сама нарежу бифштексы и приготовлю их, если нужно. Я так часто видела, как Джанфранко и Альваро готовят основные блюда, что чувствую себя уверенно: как правило, их нужно просто разогреть или пожарить на гриле или сковороде без особых изысков. Но Альваро уверяет меня, что прекрасно справится сам — и вдруг поскальзывается и падает на пол, царапая его своими неуклюжими башмаками.
Все это выглядит так нелепо, что мне хочется смеяться. Если бы наши клиенты видели! Если бы Джанфранко сейчас зашел на кухню! Гигантский кусок говядины по-прежнему торчит из мусорного бака — этим мясом можно было бы накормить тридцать голодных мужиков; шеф-повар ресторана растянулся на полу, как герой комедии, а Вито и ла Вики так раздулись от ненависти, что и не думают помогать друг другу. Потом каким-то чудом Альваро поднимается на ноги, и вечер продолжается, но мое сердце колотится, как барабан.
Разрежьте кочан радиккьо пополам (по половине кочана на порцию) и поместите половинки на противень или в небольшую форму. Щедро полейте оливковым маслом первого отжима, приправьте солью и перцем и положите сверху один раздавленный зубчик чеснока. Поставьте в духовку, предварительно нагретую до 180 градусов, и запекайте до золотистого цвета, примерно через 5 минут переверните и приправьте с другой стороны. Запекайте еще 5—10 минут.
Это случается само собой. Еще минуту назад я доедала остатки куриного салата, вытирая запачканные маслом уголки рта, потом растянулась на скомканных простынях и одеялах на неприбранной кровати Альваро — а уже в следующий момент он взобрался на меня, тяжело дыша и целуя меня пахнущим сигаретами ртом. Вот его руки шарят по моей груди, бедрам, его язык щекочет мне ухо. Я отвечаю на его ласки — в последний месяц я чувствовала себя особенно нелюбимым, бессмысленным существом и теперь целиком отдаюсь сексуальным ощущениям, от которых уже отвыкла. Я не люблю этого милого, чудесного человека, но наши руки так страстно тянутся друг к другу, что я начинаю вспоминать о том, что тоже могу быть желанной как женщина, а ведь я почти перестала в это верить, и за это я его люблю. Мы катаемся по кровати и целуемся, а потом я нахожу в себе силы прекратить это действо, выскользнуть из его объятий, улыбнуться нашей милой глупости и застегнуть джинсы.
Он закуривает и удивленно смотрит на меня; я забираю тарелку из-под салата, приборы, пустой винный бокал, насмешливо благодарю его за приглашение в гости и возвращаюсь в свою спальню в конце коридора. На следующее утро на кухне с облегчением понимаю, что вчерашний случай ничего не изменил между нами; напротив, теперь нам даже легче общаться, дышится свободнее, а рука Альваро задерживается на моей талии чуть дольше обычного, когда он проходит мимо.
Джанфранко учит нас варить бобы тосканелли по-тоскански, в пустой бутылке из-под кьянти. Насыпав в бутылку фасоли, он доливает воды, закладывает чеснок, соль, шалфей и немного оливкового масла, а затем запечатывает бутылку ватой. После чего бутыль заворачивают в тряпочку и помещают в глубокую кастрюлю с кипящей водой, где ей предстоит пробыть около трех часов. К концу приготовления, говорит Джанфранко, бобы впитают всю воду и будут готовы к подаче на стол. Я уже представляю, как подам их на гарнир к жирным острым колбаскам от мясника Пиньо.
Любовь и ненависть прокатываются по нашей кухне, словно волны жара. Вито по-прежнему ведет против меня молчаливую войну — то, что я настучала на него Джанфранко, делу не помогло, — но зато Альваро теперь то и дело подмигивает мне через плиту и шепчет мне в ухо: «una bella trombatina» («отлично покувыркались»). Всего через пару недель все это кончится.
Мы с Альваро все же не удержались от потного, голодного секса, включив телевизор на полную громкость, чтобы спящий Вито ничего не услышал, и я теперь хожу, сияя, и понимаю — ко мне вернулось почти забытое ощущение себя желанной и нужной. Альваро хочет меня, невзирая на мои лишние килограммы. Рита в последнее время у нас почти не появляется, и я этому рада; несмотря на то что наши эскапады заставляют меня сиять, это все же предательство по отношению к ней. Я также понимаю, что никакая это не любовь — наши лихорадочные встречи продолжаются из-за необходимости, из-за одиночества, это всего лишь дружеский обмен теплом и лаской. Но все равно в самый неподходящий момент у меня на лице появляется глупая улыбка.
Замочите на ночь 500 г сухой фасоли каннеллини (мелкой белой). На следующий день отварите в той же воде, добавив 1–2 нарезанных стебля сельдерея, 3–4 очищенных и нарезанных зубчика чеснока, 1 очищенную и нарезанную луковицу, 1 крупно нарезанный помидор и соль. Когда вода закипит, уменьшите огонь и варите до мягкости. Слейте воду, приправьте и полейте оливковым маслом. Прекрасный овощной гарнир, который также можно подавать на поджаренных чесночных гренках.
Теперь даже обеды в честь крестин и причастий случаются редко. Чинция почти не заглядывает к нам, по большей части она торчит во флорентийской квартире Джанфранко и занимается ребенком.
Джанфранко никогда не предупреждает нас о своих визитах, потому мы всегда начеку, однако он появляется все реже и реже. Я делаю роскошную густую риболлиту[18] на основе минестроне и провожу мечтательные часы, по локоть погрузив руки в кастрюли с ярко-красным маслянистым соусом из бычьих хвостов и отделяя мясо от костей. Джанфранко добавляет половник этого соуса в кастрюлю с ризотто из лука-порея и создает очередной шедевр. Нарезав целую коробку зеленых помидоров, он обжаривает огромное количество лука в сливочном масле и тушит помидоры, пока они не превращаются в густой соус, который мы подаем с фузилли, щедро посыпанными тертым пекорино. В гигантскую сковороду с жареной свининой он льет вин санто и клубничный ликер — распространяющийся аромат просто великолепен, — а затем добавляет свежие каштаны, которые мы весь день трудолюбиво чистили.
Тарелку со шпинатом, приготовленным с большим количеством чеснока и чили, я поливаю зеленым оливковым маслом — оно совсем свежее, его буквально сегодня утром привез Мауро. На дворе середина ноября, скоро мне уезжать. Альваро замечает, что я стала какой-то рассеянной, отстраненной, витаю в облаках, и я прекрасно понимаю, что он имеет в виду: ведь я уже начала намеренно отдаляться от Италии и всего, что с ней связано, и готовиться к возвращению и к совершенно иной жизни — своей маленькой квартире и утомительному порочному кругу ничем непримечательного существования.
В момент временного умопомрачения решаю, что перед возвращением в Австралию непременно должна отужинать в энотеке «Пинкьорри», флорентийском ресторане — обладателе мишленовской звезды. Мало того, мне почему-то ударяет в голову пойти туда с Игнацио. Я знаю, что это очень дорого, но готова воспользоваться кредитной картой. Я решаю, что это будет подарок на день рождения Игнацио, знак моей благодарности ему и прощальный подарок себе самой.
Мы встречаемся, как и договорились, в небольшом баре неподалеку. Ресторан находится на той же улице, где мы когда-то жили, там же, где когда-то, в другой жизни, я недолго училась на курсах в институте Микеланджело. Игнацио прекрасен в хорошо скроенном костюме песочного цвета; его волосы зачесаны назад, а в темных глазах танцуют искорки. Он проводит меня сквозь тяжелые чугунные ворота к роскошному входу в ресторан, в котором царит торжественная тишина. Мы садимся за столик в углу; вокруг канделябры и официанты в накрахмаленных рубашках. Здесь все пропитано утонченной атмосферой роскоши и benessere — благополучия. Официант отодвигает для нас массивные стулья с высокими спинками. На столе с геометрической точностью расставлены хрустальные бокалы на тончайших ножках, благоухают цветы; в зале звучит приглушенная классическая музыка.
Это похоже на сцену из пьесы, и весь вечер мы разговариваем полушепотом. Из двух меню, напечатанных на дорогой бумаге, нам следует выбрать меню туристико из соображений экономии — комплексные обеды всего по 150 тысяч лир без вина.
Зачарованная происходящим, я начинаю думать, что все остальные гости ресторана принадлежат к другому, привилегированному миру, о котором я только читала в книжках, но никогда не видела воочию: пара за соседним столиком, что заказывает по стандартному меню и за весь вечер едва обменивается парой слов: у него мешки под глазами, она худая и чопорная; к основному блюду он заказывает чай, который приносят в серебряном чайнике, словно подчеркивая высочайшую степень элегантности заведения. За большим столиком сидят восемь человек; у них ухоженные лица, словно высеченные из мрамора. Пожилой мужчина ужинает в одиночестве; это явно постоянный клиент, судя по уверенности, с которой он подзывает к столику официанта, салфетке, небрежно брошенной на колени, и изысканной скуке на его лице.
Каждое блюдо, прибывающее на наш столик, еще более умопомрачительно, чем предыдущее. Мы пьем игристое мюллер-тургау[19] под первые несколько блюд: панцанелла с пригоршней анчоусов и ложкой песто, жаренная на гриле барабулька с пюре из фенхеля и картофельные тортелли со стружкой из белых трюфелей. Затем — мягкое тиньянелло[20] с креветками, обернутыми панчеттой и запеченными на подушке из спельты, рыбный суп, утка в липком бальзамическом соусе, кусочек пармезана на тарелке с козьим сыром и тушеными грушами с густым бальзамическим уксусом, похожим на сироп, и, наконец, нежный, крошащийся яблочный пирог с коричным мороженым.
Во время еды мы погружаемся в какой-то транс; все это время вокруг порхают официанты, готовые удовлетворить любое наше желание: подливают нам вина и воды, бесшумно исчезают с тарелками и приносят новые, почти как люди-невидимки. С кофе появляются два подноса с десертными винами, минипирожными, печеньем и птифурами, похожими на драгоценные камушки, — все это мы не заказывали, и выглядят сладости слишком красиво, чтобы их есть, но мы все же едим. Приносят счет на 500 тысяч лир, что кажется почти смехотворно низкой суммой за все съеденные нами деликатесы, особенно если учесть, что я была готова заплатить 600 тысяч. С легкостью оставляю 50 тысяч на чай, хотя ровно столько стоит ужин на двоих в «Ла Кантинетте».
Потом Игнацио везет меня в шумный бар в окрестностях Флоренции, где мы пьем еще больше вина, а я, сама себе ужасаясь, съедаю целую вазу соленых орешков. За весь вечер между нами не возникало неловкости, мы как близкие друзья, хотя я чувствую, что ни о чем важном мы так и не поговорили. Я признаюсь Игнацио, что всегда буду любить его, и он отвозит меня в Спедалуццо, а сам возвращается в Скандиччи.
Мой последний рабочий день. Холодно и солнечно; во время последней прогулки в лицо дует резкий ветер, но я шагаю вперед, разгоряченная от обиды и ярости: вчера ночью Альваро обещал прийти ко мне в спальню после того, как у нас был фантастический секс в его комнате, но так и не пришел. Сложные инструкции, которые он мне дал, чтобы не возбудить подозрений Вито, и моя доверчивость, из-за которой я проснулась в шесть утра одна, — все это слишком уязвляет меня и слишком напоминает Джанфранко и его измены много лет назад. Я понимаю, что веду себя глупо, что маленький роман, которому мы так самозабвенно отдались, для нас обоих значит так много и одновременно ничего, но в данный момент меня переполняет пустота еще более зияющая, чем до начала наших отношений.
Альваро уезжает в Умбрию на неделю с Ритой; он влетает на кухню, где мне предстоит отработать последний день вместе с Джанфранко, и прощается с нами; я встречаю его взглядом и диким, и безразличным. Когда он целует меня в обе щеки и говорит: «Intanto ci si vede il ventisette» («Увидимся двадцать седьмого»), я думаю о том, заметил ли он красную отметину на моей шее от своего вчерашнего укуса. Временами укус побаливает, снова, как это ни глупо, вызывая во мне глупое ноющее желание. Альваро всего лишь очередной эгоистичный, равнодушный ублюдок, а я уже по нему скучаю и планирую купить ему в подарок последний диск Цуккеро (а заодно и себе, чтобы потом поплакать) и подписать маленькую открыточку с благодарностью за дружбу, но не за искренность.
Но несмотря на Альваро и Вито, несмотря на угрюмое безразличие Джанфранко, меня вдруг накрывает волна безумной радости. Заканчивается моя последняя смена в «Ла Кантинетте»; все, что я делаю, сегодня происходит в последний раз. В последний раз я ем тонкий кусочек пармезана, запивая его кьянти, — прекраснейший из гастрономических союзов. Последний раз приглядываю за кастрюлей с черной капустой, бобами, колбасками, чесноком и чили, которую Джанфранко оставил на плите. Даже моя беседа о жизни после смерти, Боге и религии с несчастным Вито, похожим на идиота, последняя; сегодня я не замечаю его подлости и злобы, а вижу лишь все самое хорошее, то, что мне раньше в нем нравилось.
В восемь вечера у нас ни одного клиента, и я расчувствовалась, слегка опьянела от кьянти и загляделась на соседа, который зашел одолжить вилки для фондю, на его комичное, как из мультика, лицо, и красивого молчаливого сына-подростка. Джанфранко, все еще в охотничьем костюме, что-то ему объясняет, размахивая руками, и я в который раз как зачарованная наблюдаю за выражением глаз и движением губ, жестами и прочими тонкостями, за тем, как они закуривают сигареты и оставляют их тлеть в уголке рта, — что за безумная страна, что за ужасные люди, включая Альваро, по которому я уже страшно скучаю. Мне предстоит еще неделя в Перудже с моими любимыми Раймондо и Аннамарией, а затем я вернусь в Спедалуццо на прощальный ужин, сяду на поезд в Рим, переночую у Мари-Клер и улечу домой. Домой!
Вообще-то, этот ужин не планировался как прощальный, но, поскольку он совпадает с моим отъездом, решаю, что так будет. Мы в небольшом замке неподалеку от Спедалуццо, где в большом холодном зале собралась вся братия из «Ла Кантинетты», рассевшись с четырех сторон стола, как на банкете. Я сажусь между Игнацио и Альваро с Ритой, решив, что хочу повеселиться подальше от Джанфранко, распространяющего вокруг себя ауру непоколебимого авторитета и сурового неодобрения — по крайней мере, пока не напьется.
Через комнату сидит Донателла; она привела с собой подругу. Обе слишком вызывающе одеты и слишком громко смеются, но сегодня я даже рядом с ними чувствую себя красоткой: у меня новая стрижка — каре, и я осветлила волосы у хорошего парикмахера из Перуджи; лишние килограммы замаскированы модным черным брючным костюмом, а на губах — красная помада. Мой последний вечер прекрасен; превосходная еда и вино в изобилии, все в хорошем настроении, а по возвращении в «Ла Кантинетту», где я укладываюсь спать, меня ждет дополнительный приз: стук в дверь. На пороге Альваро, которому каким-то образом удалось избавиться от Риты, — Альваро, который предпочел Рите меня. Я тут же забываю о всех темных мыслях, что терзали меня прошлую неделю.
Наутро я еду в поезде Флоренция — Рим; в купе больше никого нет, и за окном проносятся освещенные солнцем поля и Флоренция. Вспоминаю проводы. Синий автобус остановился у входа в «Ла Кантинетту», и я неуклюже затащила на борт свой чемодан и отыскала место у окна. Все выстроились в шеренгу и машут мне на прощание: два бывших любовника и один нынешний. При взгляде на них я чувствовала себя хитрой озорницей, и мне хотелось закричать: ах, если бы вы знали, — но я лишь махала и махала им рукой, пока они не скрылись из виду.
В коридоре квартиры Мари-Клер в квартале Трастевере стоят частично отреставрированные картины с изображением мрачных, символичных религиозных сцен. Последний раз я видела Мари-Клер два года назад, перед открытием «Ла Кантинетты»: тогда она с двумя детьми приезжала к их отцу. Теперь она напоминает им, кто я такая. Я снова поражена тем, как ее сын похож на Джанфранко, как красива ее дочь, но главное потрясение — сама Мари-Клер. Она одета безупречно, она — роскошный реставратор, которой легко (так кажется со стороны) удается совмещать насыщенную карьеру с воспитанием детей. Она колесит по улицам Рима, постоянно ужинает в ресторанах с бойфрендами, регулярно сменяющими друг друга.
Мари-Клер ведет меня в небольшую остерию, где мы выбираем из огромного изобилия антипасти. Я обращаю внимание на то, как мало и медленно она ест, почти только одни овощи и салаты, и как я одна опустошаю хлебную корзину. Каждой клеточкой своего существа я мечтаю быть такой, как Мари-Клер; я рассказываю ей истории из жизни «Ла Кантинетты», и мы беспощадно смеемся над Чинцией, Игнацио и истериками Джанфранко. Мне даже удалось изобразить кошмарную заварушку с Вито в виде забавного анекдота. Мы много пьем и заводим разговоры о любви, сексе, лишнем весе, наших мечтах и страхах. Когда Мари-Клер спрашивает, почему я всегда толстею, когда приезжаю в Италию, я признаюсь, что мне скучно, я одинока и страдаю от неуверенности в себе, поэтому мне и нужно чем-то заполнить этот бездонный пустой колодец. Я понимаю, что это жалкое объяснение и на самом деле мне не хватает дисциплины, решимости и внутренней силы; вот посмотрите на Мари-Клер — ее жизнь полна трудностей, она одна воспитывает двоих маленьких детей, ее брак закончился крахом, и она сама наверняка тоже чувствует опустошенность, но это не мешает ей добиваться успеха благодаря трудолюбию и самоотречению. Может, в этом и секрет? А я просто обжора?
Компания Мари-Клер так благотворно действует на меня, что я становлюсь похожа на себя прежнюю — веселую, беззаботную, — и три с половиной месяца в Спедалуццо уже вспоминаются с нежностью. Период тоски и сомнений забывается, и остается лишь ощущение, что все меня любят, что спустя годы я нашла в Италии свой маленький уголок. И хотя она по-прежнему продолжает влиять на меня, менять меня, бросать мне вызов, раздражать, но и бесконечно обогащать мою жизнь, я чувствую, что готова вернуться домой.
Я дома, вернулась в свою квартиру и снова ищу работу, но на этот раз мне везет. У меня появляется поклонница, владелица большого гастрономического бутика, которая так хочет, чтобы я работала на нее, что готова платить за ежедневное такси от моего дома до Серкулар-Ки, где я сажусь на паром и пересекаю сверкающий утренний залив. Я с удовольствием тружусь на крошечной кухне кулинарной лавки с несколькими женщинами, которые становятся моими подругами, а по вечерам возвращаюсь к своей одинокой жизни и неизбежной необходимости выходить в свет. Званые ужины и диеты, рестораны и спортзал… Женщина средних лет с высшим филологическим образованием, которая шинкует перец, чтобы заработать на жизнь.
Но потом случаются две вещи. Во-первых, моя старая подруга покупает кафе и переманивает меня из лавки к себе, работать шеф-поваром. Проходят три насыщенных года, и вдруг на горизонте вырисовывается мой давнишний приятель Уильям. Он переехал на побережье и купил дом там, где я никогда не бывала, а теперь хочет, чтобы и я переехала туда.
— Тебе здесь понравится, Виктория, — твердит он мне каждый вечер. — Тут полно таких же, как мы, старых и одиноких.
И я переезжаю — это и есть второе — и вскоре знакомлюсь с его молодым кузеном, прекрасным художником, и влюбляюсь в него.
Я провожу еще два года, нарезая перец в разных кафе и закусочных, прежде чем наконец понимаю, что в Австралии мне никогда не стать блестящим шеф-поваром, несмотря на то, что итальянская еда, которую я готовлю, всем нравится, и несмотря на то, что мой курс итальянской кулинарии пользуется большой популярностью. И вот, когда в местной газете возникает вакансия менеджера по продажам рекламных площадей, я с радостью хватаюсь за нее — и меня берут. А вскоре после этого предлагают вести еженедельную гастрономическую рубрику. Жизнь наконец-то налаживается.
Слава богу (ит.).
Чесночные гренки.
Апулия — регион на юго-востоке Италии.
Италия да, Италия нет. Пицца в компании. Развеселой компании! (ит.)
Название этого супа переводится как «подогретый»; по сути, это подогретый вчерашний суп минестроне, в который для густоты добавляют черствый хлеб или фасоль, а также дешевые овощи: лук, капусту.
Сорт белого винограда, выведенный в швейцарском кантоне Тургау. В настоящее время на его основе производят вино во всем мире, в том числе в Италии.
Красное тосканское сухое вино из сортов винограда каберне совиньон, каберне фран и санджовезе.