Я не могла этого представить. Во-первых, я не могла себе представить, что у Фрэнка где-то был встроен морозильник. А во-вторых, я не могла себе представить, чтобы я не заметила, как он таскал с собой кучу желтков.
— Сколько здесь Аномалий?
— Семь. И это включает меня. Он носит их с собой, потому что они не должны существовать, — перебила Воробей, прежде чем я успела спросить. Она провела пальцами по картине на стене, по спутанным локонам моих волос во сне. — Остальные слишком опасны. Их должны были уничтожить давным-давно — и меня запихнули туда вместе с ними. Но Фрэнк спас их. Он спас меня. Он поместил мой эмбрион в инкубационную камеру и сам вытащил меня оттуда. Он заботился обо мне всю мою жизнь. Так что ты можешь понять, почему я не хочу расстраивать его.
Ее пальцы сжались, как когти, будто она собиралась сорвать мою картину и скомкать ее. Но в последнюю секунду она убрала руку.
— Меня удивляет мир, который ты называешь Ничто, — прошептала она. — Иногда я целыми днями наблюдаю за миром через дроны. И однажды я была очень близко к тому, чтобы покинуть Учреждение. Я собрала сумку и начала рыскать по Архиву в поисках выхода. Я почти сделала это, Шарли. Я почти ушла.
— Что тебя остановило? — сказала я.
Я должна был спросить ее о том, как она планировала сбежать, когда Фрэнк сказал, что это было невозможно. Но что-то мне подсказывало, что если я прямо спрошу, она снова умолкнет. Прямо сейчас в Воробье была крошечная трещина, и я собиралась аккуратно ее поддеть. Бить ее ломом не поможет.
Хотя это было бы приятно.
Сначала Воробей не хотела мне отвечать, и я была рада, что решила задать простой вопрос. Она листала картины Шарли, пока не дошла до конца стопки. Я видела только около дюйма, но это было похоже на пустыню. Она сжала уголок так сильно, что ноготь на большом пальце стал белым.
— Обещаешь, что не будешь сердиться на меня?
— Нет, не буду! — буркнула я. Я могла только представить, какое смущение было запечатлено на этой бумаге. Если это была нагота, я порву картину.
Медленно, неохотно Воробей сняла картину со стены. Она протянула мне ее лицевой стороной вниз.
Я быстро перевернула. Я не знала, что ожидала увидеть, но точно не это.
Это была картина Аши и меня. Мы присели вместе на вершине плато — она держала меня за плечо, пока я сползала к земле. Солнечный дробовик лежал на земле рядом с нами. Я не видела наши лица с этого ракурса, но знала, что рыдала. Я рыдала, потому что не могла заставить себя убить Ашу.
Я помнила этот момент. Я помнила все, что я чувствовала по поводу Аши и ее ребенка, и на полсекунды я ощутила призрак уверенности, который щипал глаза в тот день. Аша и ее ребенок заслуживали жизни. Но в этом чувстве был лишь призрак.
Теперь у меня в животе был огонь. Эта картина была так реалистична, что мне хотелось дотянуться до нее и дать пощечину этой Шарли. Я хотела, чтобы она вытерла слезы и сделала то, что велел ей Уолтер… потому что, если она этого не сделает, ее жизнь превратится в ад.
— Ты наблюдала за мной, — глухо сказала я.
— Не совсем. Мне удалось поймать этот момент на дроне, и я… — Воробей осторожно дотронулась до своего распухшего носа, морщась. — Нет, это глупо.
— Скажи мне, — прорычала я. Я злилась на Ашу, а не на Воробья. Но я не могла сдержать гнев в своем голосе.
После еще нескольких минут ерзания Воробей, наконец, призналась:
— Я увидела тебя, и у меня появилось это ошеломляющее чувство.
— Чувство?
— Да. Я чувствовала, что ты в опасности. Или будешь. И — это было так странно — но мне было не все равно. Я постоянно наблюдала, как людей взрывают, и я ничего к ним не чувствовала. Но с тобой я расстроилась. Мне стало плохо. Вот почему я пыталась уйти: я хотела предупредить тебя, — она подошла ко мне и посмотрела мне в глаза. — И… я была права? Вы были в опасности?
Я не знала, почему я это сделала. Может, ее пристальный взгляд выбил меня из колеи. Может, я была потрясен тем фактом, что Воробей почувствовала, что я была в беде за много миль и еще за милю под землей. Может, мне нужно было, наконец, сказать кому-то правду. Но независимо от причины, все это вылилось наружу.
Я рассказала ей все.
Я рассказала ей об Уолтере и об Аше — и призналась, что любила их обоих. Да, по-разному, но на одной и той же глубине. Я бы умерла за любого из них. Так что мысль о необходимости убить Ашу разрывала меня на части. Именно этот момент Воробей запечатлела на бумаге. Это был выбор, который разрушил Логово Уолтера и оставил меня избитой до полусмерти. Во многом это было началом моего конца.
Воробей никак не могла догадаться о его значении.
Но, видимо, она это почувствовала.
И когда я закончила рассказывать ей все эти вещи, она молчала. Она не предлагала никакого ответа и никаких соболезнований. Она даже не дала мне понять, что слышала мою историю. Если бы она не моргала и не дышала, я могла бы подумать, что она впала в какое-то кататоническое состояние.
Наконец, я не выдержала.
— Ну?
— Значит, я была права. Ты была в опасности, — сказала Воробей. Она повернулась и наклонила подбородок к двери. — Фрэнк идет. Он почти здесь.
— Что нам делать? — я стала разглядывать комнату, пытаясь сообразить, как мне лучше всего представить что, что я не разбивала дрон из-за горящего города.
Воробей только пожала плечами.
— Мы займемся им.
— Ты хочешь, чтобы мы дрались?
— Нет, дура. Мы ответим на его вопросы спокойно — спокойно, — повторила она, пока я изо всех сил пыталась небрежно присесть на перевернутое ведро. — И мы будем настолько честны, насколько сможем.
Мне не нравилось, как это звучало. Но прежде чем я успела возразить, дверь чулана запищала и распахнулась. Хромированные ножки Фрэнка цокали по полу, пока он шел по проходу между полками. Он остановился в конце, его ноги все еще были направлены вперед. Его торс повернулся к нам лицом; его объектив жужжал от увеличения.
Воробей спокойно прислонилась к полке.
Я сжалась со скрещенными ногами на ведре — в одной руке картина кашля, а в другой — картина Аши.
Сияющий черный шар линзы Фрэнка парил над стеной с картинами.
— Ты решила обсудить свои странности с Шарли, — сказал он через мгновение.
Воробей пожала плечами.
— Она задавала вопросы.
— И как она относится к своим картинам?
— Сбита с толку, — перебила я. — И немного оскорблена.
Металлическая голова Фрэнка наклонилась в кивке.
— Различающим фактором между X1 и X2 является то, что ваши создатели назвали МИЛ — модуль искусственной личности. Воробью имплантирован МИЛ. Тебе — нет. Однако в модули X2 МИЛ были имплантированы неправильно, и результатом стала мозговая модификация, вместо поведенческой. Воробей, вероятно, должна была ценить искусство, — объяснял Фрэнк, поскольку я была уверена, что мое замешательство начало просачиваться сквозь мои поры, — но вместо этого неуместный модуль привел к тому, что у нее возросли художественные способности. Потому программа X2 была закрыта после единственного пробного запуска: их способности были слишком развиты, чтобы оставаться незамеченными в человеческом обществе, а неудачные МИЛ заставляли их эмбрионы постоянно отвергаться как аномальные у X1.
— Им некуда было идти? — сказала я, пытаясь собрать все воедино.