Это был необычный сон. Настолько подробный и реальный, что я чувствовала, как часть моего с трудом завоеванного отдыха истощалась из-за усилий его создать. Но я не могла этого избежать. Я застряла между облаком и землей, мои глаза были открыты, пока этот сон не закончился.
Я была в милях над землей. Все океаны мира были ярко-синими лужами, а облака — тонкими клочками на изломанной земле. Изображение быстро менялось, увеличиваясь со скоростью тысячи футов в секунду. Вскоре я смогла различить темную корку прудов и покрытые пятнами коричневые деревья.
В поле зрения появился лагерь средних размеров. Под дубовой рощей стояли два пикапа, и они довольно прилично выглядели. Большинство автомобилей в Ничто проржавели или были в клее. Но они выглядели так, будто у них все еще были все их оригинальные детали.
За пикапами находился небольшой лагерь с шалашами. Люди толпились вокруг выцветших палаток, собирая дрова для костров или возясь с ружьями. Когда изображение увеличилось, я узнала нашивки в виде собачьих голов на их зеленых куртках.
Эта группа рейнджеров была намного меньше той, которую мы с Воробьем видели на мосту. Их было около десяти. Поэтому я удивилась, когда изображение увеличилось еще, и я узнала Анну.
Она сидела одна на краю круга палатки на вершине выгоревшего на солнце бревна. Ее шляпа болталась на ремешке на соседней ветке. Я ясно видела ее лицо, когда она подтянула штанину к колену. Она морщилась, ее рот шептал ругательства, когда она осматривала свежий ожог на задней части ноги.
Изображение было так детализировано, что я почти слышала ее стон, пока она мазала рану какой-то пузырящейся мазью…
Погодите, я слышала ее. Звук трещал, будто проходил через помехи, но я все еще могла разобрать, что она говорила:
— Ах! Ах, черт возьми! — Анна нетерпеливо взмахнула своими рыжими кудрями, приглаживая их к выбритой стороне головы. Ее рука слегка дрожала, пока она капала мазь на ожог. — Ах! Черт возьми, это больно!
Так и было. Я слышала шипящий звук, когда прозрачная жидкость стала белой. Она съела весь пот и грязь с ее пострадавшей плоти, и я точно знала, что боли было достаточно, чтобы заставить любого взвизгнуть. Но это нужно было сделать.
Анна знала это, и поэтому она продолжала очищать ожог даже после того, как ее лицо побелело. Похоже, он хорошо заживал: судя по количеству корки на нем, я бы сказала, что ее ожогу было не меньше трех дней. Вскоре кожа сможет сама о себе позаботиться.
— Эй, тебе нужна помощь? — крикнул мужчина.
Его голос был громким. Я бы даже назвала его бурным. Анна подняла взгляд, когда мужчина появился в поле зрения, и я думала, что ее брови были раздраженно сдвинуты.
— Нет, я в порядке.
— Уверена, что не нужна помощь? У меня есть еще рука.
Теперь мужчина стоял прямо перед ней. Я сразу узнала в нем того большого бородатого мужчину, который пытался перетащить Анну через стену, когда граклы бросились на мост. Он побежал за ней, когда в этом не было необходимости, и получил неприятный ожог руки за это.
Он размахивал этой рукой, пока говорил, и я видела, что она была туго перевязана белой полосой ткани.
— Не хочу хвастаться, но с тех пор, как я присоединился, в меня стреляли почти двадцать раз. И всегда больно.
— Приятно знать, — натянуто сказала Анна.
Она вела себя странно. Анна, которую я помнила, улыбалась: была милой и игривой, села рядом со мной, будто мы знали друг друга много лет. Наверное, я просто предположила, что она была такой со всеми.
Но то, как она сейчас сидела, напоминало мне о том времени, когда мы с Уолтером случайно подошли слишком близко к улью: нам пришлось застыть, пока они жужжали вокруг наших лиц и опускались на наши волосы.
— Не двигайся, урод, — прошипел мне Уолтер. — Пчелы могут что-то чувствовать — они тут же поймут, что мы не собираемся беспокоить их, и отпустят нас. Но до тех пор нужно молчать.
И Уолтер был прав. Примерно через полминуты, возможно, одну из самых долгих минут в моей жизни, пчелы снова поднялись на деревья. Мы с Уолтером выбрались и решили избегать этого места до зимы.
Анна относилась к этому мужчине, как к большой пчеле — пока она сидела неподвижно и не смотрела ему в глаза, он, в конце концов, перестанет лезть к ней.
Но он будто не замечал.
— Послушай, — он опустил один ботинок на бревно рядом с Анной, — я знаю, что ты новичок в стае, но мы должны быть командой в лагере точно так же, как и там. Ты не можешь сидеть здесь одна все время. Ты должна попытаться стать своим парнем.
— Я не парень, Райкер, — раздраженно сказала Анна. Она до сих пор не оторвалась от своей раны — и это, наверное, хорошо, потому что Райкер стоял, уперев ногу, и его пряжка почти сравнялась с ее головой.
Никто не хотел посмотреть вверх и увидеть это.
— Ты могла бы стать одним из нас, если бы попыталась, — сказал Райкер, пожимая плечами. — У тебя есть сила, и ты зоркая. Нас не волнует, что ты женщина или что-то в этом роде. Это все равно, что…
— Да? — Анна подняла взгляд, и ее лицо пылало от злости. — Потому что, похоже, тебе небезразлично, что я женщина.
— Что это значит?
— Ты прекрасно знаешь, что это значит. Я знаю, что попала там в беду, — сказала она, тыча пальцем в рану, — и я знаю, что ты пытался мне помочь. И я подавила свою гордость и сказала спасибо. Но потом ты продолжил и спросил меня, не отвечу ли я на услугу…
— О, черт, я только хотел сказать, что, может, в следующий раз тебе стоит попытаться спасти мою задницу. Вот и все. Больше ничего, — сказал Райкер, раздраженно взмахнув рукой.
— Точно?
— Ага!
— Тогда почему ты никогда никому об этом не говорил? — прорычала Анна, краснота на ее лице с каждой минутой становилась все сильнее. — Я видела, как ты вытащил Хэнка из реки на прошлой неделе — ты просил его вернуть услугу? Что с Миком? Или Сэмом?..
— Не могу поверить, что ты все еще злишься из-за этого, — со смешком сказал Райкер.
Его смех, должно быть, стал последней каплей. Анна вскочила на ноги и прорычала:
— Я знаю, что ты имел в виду, и ты знаешь, что ты имел в виду. Я не дура, Райкер.
— Ну… ты можешь винить меня? — сказал он через мгновение. Он махнул рукой на ее тело, а под его бородой расплылась ухмылка. — Ты красивая дама. Я должен быть глуп, чтобы не спросить.
— Ответ — нет. Нет — всю мою жизнь. И когда я умру, я позабочусь о том, чтобы кто-нибудь написал это на моей могиле — на случай, если дьявол спросит меня. Нет.
— Хорошо, хорошо. Оу, успокойся. Ты расстраиваешься из-за пустяков.
— Это не пустяки! Каждую секунду дня. Я чувствую себя в большей безопасности, когда в меня стреляют, чем в лагере. Я имею в виду, — Анна недоверчиво тряхнула головой, — дошло до того, что я боюсь заснуть. Если ты хочешь, чтобы я была одним из парней, то, может, вам всем следует вытереть слюни со своих подбородков и относиться ко мне как к человеку.
Райкер провел рукой по бороде, ухмыляясь, а Анна рядом с ним кипела.
— Послушай… Хэм мягок с тобой. Он сделал тебя рейнджером и позволил тебе бегать с Джоном Марком, потому что он мягок с тобой. А когда Джон Марк исчез, Хэм спросил тебя, не хочешь ли ты уйти. Думаю, он сильно намекнул, что тебе следует бросить, потому что единственным выходом для тебя были стаи — и есть причина, по которой в стае никогда не было женщины. Это просто природа, ясно? Это мужская природа — продолжать смотреть и спрашивать. Так оно и есть. И если ты продолжишь говорить «нет», мы продолжим уважать это. Тебя никто не заставит, — пожал плечами Райкер. Он слез с бревна и повернулся, чтобы уйти. Но примерно через три шага он обернулся. — Хочешь узнать маленький секрет о мужчинах?
— Какой? — рявкнула Анна. Красное на ее лице смешалось с пугающей белизной.
Глаза Райкера отметили этот цвет, и он улыбнулся.
— Если тебе это надоело, если ты хочешь, чтобы это прекратилось, то лучший способ сделать это — просто выбрать кого-нибудь. Выбери одного из нас — даже не обязательно симпатией, — продолжил он, когда на губах Анны появилось возмущение. — Ты просто обязана это сделать. Мужчины будут уважать женщину другого мужчины. Это единственный способ заставить их оставить тебя в покое.
Анна ничего не говорила в ответ. Я не знала, то ли она слишком злилась, то ли была слишком напугана. В любом случае, что-то держало ее губы сжатыми в тонкую линию, пока Райкер не ушел в лагерь. Затем она тяжело села.