Дождь заливает лицо, так что о личности неожиданного визитера я догадываюсь не сразу. Лишь только слегка встряхнув капюшон узнаю Никиту Валерьевича. Мой неприспособленный к таким поворотам сюжета мозг слегка вскрылся. А ведь если бы меня не ослепило, то я наверняка заранее заметил бы эту тушу.
И хоть мне, по идее, сейчас самое правильное – резко разворачиваться и валить, пока мой любимый вожатый до конца не сообразил, что к чему, я все-таки, вопреки собственному мозгу, остаюсь. Пошел он к неизвестной науке матери, достал.
– Я, помнится, предупреждал, что приложу все усилия, чтобы сделать твое существование в этом лагере невыносимым, – продолжал скалиться вожатый. – А теперь ты сам дал мне повод – самовольный уход за территорию, да еще и… – он с отвращением покосился на Жульку. – С псиной.
Почувствовавшая неладное в голосе вожатого Жулька утробно зарычала.
– Свали нахрен, – бросаю я. – Не до тебя сейчас, я делом занят, в отличии от некоторых мудозвонов.
Тот стремительно белеет, у него начинают слегка подрагивать уголки ставших ярко-ярко красными на фоне заметно продрогшего лица, пухлых мальчишеских губ.
– Что ты сейчас сказал? – щерится.
– Я сказал, что ты мудозвон, – зверею, выпуская темную сторону. – И чтоб ты валил нахер. Испарись и не затрудняй движение. А то могу и осерчать ненароком.
– Да ты!.. – задохнулся Никитка. – Да я!..
И замолчал. А что тут скажешь, в такой-то ситуации? Не полезет же он сейчас с кулаками, честь свою задетую отстаивать. Гордость комсомола, мать его…
– Можешь начинать паковать свои манатки, – наконец собирается Никита Валерьевич. – Завтра домой поедешь. Это я тебе гарантирую. Попытка побега, содержание животных, проявляющих агрессивное поведение…
– Поправочка, – отвечаю я совершенно спокойным голосом, будучи уже одной ногой за территорией лагеря. – Не попытка побега. А побег. И да, еще раз – пошел! На! Хер!
Никитка вроде как попытался взбрыкнуть, но подходящие слова в его светлую головушку, увы, не пришли. И может именно поэтому он и вправду как будто испарился, словно черепашка-ниндзя. Легкое задымление – и его тут никогда и не было. Так, видимость одна. Случайное колебание молекул воздуха.
Тьфу ты, гадость какая…
И тут же вспоминаю незабвенное Довлатовское «Народ, как народ, – сучьё да беспредельщина…»
И ведь, что самое поганое – я сам тоже ничуть не лучше. Просто немного другой, чем этот. Дано мне в этой жизни немного побольше, чего уж там. Только это меня нисколечко не извиняет, а совсем даже наоборот. И спрашивать с меня по итогу будут по куда более серьезному счету.
Узнать бы только – кто.
Шерсть на загривке Жульки вздыбилась. К чему-то принюхавшись, она тихонько тявкнула и ускорила темп. Ничего не оставалось, как покорно подчиняться собачьим чувствам. Под ногами чавкает грязь, налипая на кроссовки. Смешная, наверное, процессия – сначала бежит не прекращающая обнажать зубы небольших размеров дворняга, а следом за ней какой-то придурок в дождевике, высоко вскидывающий ноги.
Зато вскоре вдалеке показались знакомые полуразрушенные очертания. Возле стен которых мне открылось пренеприятнейшее зрелище. Сначала все казалось относительно нормальным, Рома, в окружении своих дружков разговаривал о чем-то с Алисой. Все выглядело будто бы даже спокойно. Я уже было начал себя ругать за излишнее паникерство, но тут рыжая внезапно отвесила ему звонкую пощечину. Прихвостни Ромы заулюлюкали. Мои кулаки сжались даже прежде, чем ублюдок ударил ее в ответ и угрожающе навис над ней. Тут Жулька разразилась уже яростным лаем и рванула вперед, прилично увеличив расстояние между нами. Матюгнувшись, я побежал следом, отчаянно скользя по размокшей земле.
Шоу маст би гоу, блин.
– Эй, говна кусок! – вылетаю я следом за Жулькой. – А ну руки от моей девушки убрал!
========== ДЕНЬ 7. ОГОНЬ И ЛЕД ==========
С другой стороны, разве подобный отвратительный день мог закончиться как-то иначе? Прямо даже скажем – самое что ни на есть кино про что-то предельно серое. Зато теперь очень хорошо понимаю, какие они – настоящие, непридуманные неприятности.
– А это что еще за херня? – все четверо поворачиваются в сторону воинственно настроенного меня и не менее воинственно лающей Жульки, которая уже была готова вцепиться в Ромкину штанину. Но тот каким-то образом извернулся, и со всего маху зарядил ногой по ребрам собаке. Животное взвыло и, скуля, отбежало на несколько метров. Внутри у меня все вновь похолодело.
– Жуля… – слабо прохрипела Алиса.
Буря эмоций стягивается петлей. Ублюдки улыбаются, у щуплого, чьего имени я даже не запомнил со времен первой встречи, на лице написано голодное предвкушение. По инерции зачем-то оглядываюсь, – может, кто-нибудь поможет?
Напрасные надежды.
– Ух ты, неужто белый очкастый рыцарь пришел на помощь своей шлюшке? – глумливо хрюкает жирный, окончательно переключившись с Жульки на меня.
– Молчать, животное, – резко отвечаю я. – Здоровье надоело, захотелось на докторов поработать? Так сразу бы так и сказал, чего утаивать-то?
Оттянуть время, заставить врага чувствовать себя не в своей тарелке. Достойный словесный отпор может решить проблему, не доводя ее до горячей точки. Ну, мне так кажется.
– Макс, уходи! – отчаянно, борясь с истерикой, попыталась закричать Алиса.
– Послушал бы девушку, фраерок, – Рома выходит вперед, ласково поигрывая в руках ножом-бабочкой. Голос у него ровный, в котором даже не чувствуется ни малейшей угрозы. – Чего вот ты нарываешься, а? Оно тебе больно надо что ли? Топай своей дорогой, пока можешь.
В моих глазах сейчас, чувствую, концентрируется вся жизненная мудрость, воспитанная беспредельными похождениями моей беспокойной темной стороны.
И вся наработанная и воспитанием, и происхождением суровая классовая ненависть, – к этому бесчисленному и неистребимому гнойнику на теле единого организма планетарного масштаба под гордым названием Homo Sapiens. Хоть дустом их, сука, трави, как тараканов. Все равно выживут. И нас переживут, по любому. Как это ни печально…
– А ты меня своей железкой не пугай, – говорю, собираясь с силами. Ведь прекрасно понимаю, что сейчас замочат, что шансов вообще никаких, но бежать – нельзя.
В конце концов, я дорогого человека защищаю. И если я сейчас побегу, то, значит, признаю, – не для них, для себя, – что я действительно трус и дешевка.
Ух, хорошо же мое самолюбие Виола-то задела. Многие до нее пытались, и чего-то никак. А тут вон оно что…
– А я и не пугаю, а пока что только предупреждаю, – Рома поджимает губы в притворной обиде. – Верно ведь говорю, парни?
– Что, резать будешь? Тебя же посадят, придурок, – пытаюсь объяснить как можно более вкрадчиво. – Или ты думаешь, что на нарах тебя курорт ждет? Типа санатория под Ялтой? Подумай хорошенько, пока возможность есть, наивная ты душонка. Не, если ты хочешь разобраться – вперед. Но без говна, на чистых кулаках.
Рома молчит, сдвинув брови. Серые с поволокой глаза словно о чем-то догадываются. Черт, его же год назад девчонка уделала. Пусть и сто раз боевитая. Авось, он и сам-то не особо без своего ножичка махаться умеет. Это вселяло какую-никакую уверенность в своих собственных силах. Может, еще и пронесет, струхнет наш кожаный пижон…
– Да чего ты его слушаешь, вали его нахрен, – просипел жирный. – Или мне отдай, я его сам порешу, свое имя у него на лбу нацарапаю, чтоб помнил, сука.
– Пасть захлопни! – рявкает Ромка. – Тебя, жиробаса тупого, спросить забыл, что я должен делать или не должен!
– Фэтшейминг какой-то, чувак, – хмыкаю, развеселившись с их небольшой междоусобицы. – Не то, чтобы я был против… Могу подкинуть пару идеек! Братан, ты в курсе, что ты такой жирный, что когда встаешь на весы, то они тебе говорят «Не все сразу!»?
Щуплый честно попытался не захихикать, но не вышло.
– Публика оценила, – киваю в его сторону.
– Заткнись, четыре глаза! – взрывается толстяк. Вроде бы занервничал… если даже не испугался. На меня это подействовало, как прочищающая мозги затрещина. Кажется, никто из этой компашки не знал, что делать дальше, и как лично я далеко могу зайти.– Я… Я себя каким есть принимаю!
– Ой, да кто бы сомневался, – чего-то я уже конкретно распалился… Пофиг. – Знаешь, в Твиттере ты был бы популярен.
Эх, такая шутка, жаль, что в молоко ушла. Кто тут сейчас сможет оценить всю ее тонкость и актуальность на момент конца двадцать первого года?
– Остришь? Это хорошо, – услышал я голос Ромы.