Алиса осторожно, но довольно крепко обняла меня за плечи. Я почувствовал, как ее дыхание опалило мое ухо. И как она прошептала:
– Цавед танем.
– Что? – переспросил я.
– Деда как-то рассказывал, поймал пулю на войне. Рассказывал про дикую пульсирующую боль, толчками вытекающую из него кровь, отсутствие в полевом лагере хоть каких-то мало-мальски обезболивающих. А еще красивую медсестру-армянку, которая держала его за руку и говорила без остановки эту фразу. Это значит «Я заберу твою боль».
Как всегда от таких рассказов меня охватил приступ щемящей тоски. Слишком остро я реагирую на тему вообще какой-либо войны. Как-то даже странно, в мирное время ведь живем, двадцать первый год заканчивается, казалось бы, какая война, о чем вы… Я ведь так-то и понятия не должен иметь, что это такое. Но вот почему-то реагирую.
– Не надо, – я перехватываю ладонь Алисы. – Забирая что-то, ты это какое-то время держишь у себя. А я не хочу, чтобы тебе было когда-нибудь больно. Тем более из-за меня.
Повисло долгое молчание, наполненное тысячей невысказанных слов. Я чувствовал напряжение девушки, мурашками разбегавшееся по коже, почти слышал, как часто-часто колотится у нее сердце. Так просто было преодолеть те несколько дюймов, что отделяли мои губы от ее губ. Мне показалось, что я улавливаю в ее сердцебиении призыв: «Ну давай же, поцелуй меня».
И я ему поддаюсь. И на сей раз поцелуй был совсем иным, ни в какое сравнение не шедший с тем, у столовой. Я бы вечность мог ждать этого поцелуя, чтобы ощутить сейчас, как ее губы оживают под моими, наполненные желанием. Ее пальцы пробежали по моим волосам, сомкнулись у меня на шее, такие живые и прохладные на моей разгоряченной коже.
А потом я открыл глаза, и остались лишь Алиса и я, и ничего больше. Она, плотно сжимающая губы, словно пыталась сохранить мой поцелуй внутри, и я, силящийся удержать этот миг, как будто он был хрупким новорожденным щенком в моих руках.
Бывают такие дни, похожие на витражные окна, когда сотни маленьких кусочков, различающихся по цвету и настроению, собранные вместе, складываются в завершенную картину. Последние сутки были из их числа. Часы, которые я провел на субботнике, составляли первый, пурпурный и уже немного дымчатый. Затем морозно-голубое мгновение, когда я чуть не поддался на искушение Пионера начать второй круг в «Совенке». Болезненно-зеленый и мерцающий участок последнего часа, и наконец, сверкающий и прозрачный – наш поцелуй.
Алиса улыбнулась уголками губ, потом, поерзав, положила голову мне на плечо:
– Знаешь, Макс… Так приятно осознавать, что рядом сидит твой мужчина. Ты даже не представляешь…
– Согласен, – киваю. – Что не представляю. Представлял бы – сейчас бы не ты сидела, а какой-нибудь Сыроежкин.
– Да ну тебя! – фыркает рыжая. – Как был неромантичным пнем, так и остался, хоть кол на голове теши.
Увы, что есть, то есть. Не рыцарь на белом коне. Хотя, если так уж подумать, – те тоже вообще ни разу романтиками не были. Какая там романтика, окститесь и забудьте ваших Айвенго, Средневековье на дворе.
– Да, кстати об этом, – проговариваю я со всеми степенями осторожности. В голову тут так некстати пришло… Этот момент нужно прояснить сейчас. Ляпнуть-то ляпнул уже, никуда не денусь, но все же… – Давай пока немного подождем с, ну, теми словами, ладно? Хотя бы до конца смены. Мне теперь привыкнуть ко всему этому нужно, а просто так разбрасываться я не хочу из уважения к тебе.
Алиса неожиданно замирает. Потом совершенно по-мальчишески подмигивает, поморщив хорошенький носик:
– Да, для тебя так это тем более будет чревато. Скажешь заветные три слова, а потом тебе опять моча в голову ударит. Повезло тебе, что я умная девушка и прекрасно это понимаю.
Я облегченно улыбаюсь. Чуть морщусь от боли, но виду не подаю.
– Обыкновенно, – давай, Максим, пошути, это же ведь так сейчас жизненно необходимо. – Это девушкам только кажется, что они умные. А на самом деле просто самоуверенные.
– Ах ты! – Алиса вскакивает с койки и нависает надо мной, сжав кулачки. – Сволочь! Побила бы тебя, да ты и так покалеченный. Причем, судя по всему, по жизни!
Манерно вздохнув, я поудобнее устроился на койке, начисто проигнорировав угрозу. Еще и глаза прикрыл. Поэтому то, как Алиса вновь подобралась ко мне, я только почувствовал. Еще и за ухо укусила.
– Ай, – как можно более жалостливее выдаю я.
– Заслужил, – бросила девушка в ответ.
За большим окном изолятора потихоньку прекращал свою тоскливую песню нудно морщинящий лужи дождь. А впереди нас с Алисой ждали определенно тревожное утро очередного дня этого внезапного лета, явно не самый лицеприятный разговор с вожатой, отходняк от всего произошедшего и теперь уже совсем другая жизнь.
Не скучная, не интересная, не будничная, не праздничная, – а просто какая-то другая, я почему-то так думаю. С обязательным теперь местоимением «Мы».
Послесловие. Где-то в катакомбах под старым лагерем.Пионер не знает, сколько времени прошло с того момента, как он в последний раз выбирался на поверхность. Время в принципе перестало иметь для него значение уже давным-давно. Сотни смен назад. А может и тысячи… Пионер сам уже ни в чем не уверен. Да и зачем уже эта информация? Какая, в общем-то, разница, сколько он уже провел в этом лагере. Это все равно ничего не поменяет. Даже когда он и пытается думать об этом, то мысли суматошно разлетаются в разные стороны, словно те летучие мыши, что живут здесь в трещинах между сталактитами.
Сейчас вокруг лишь черный камень и черный песок. Из света – лишь одиноко весящая над столом лампочка, освещающая шахматную доску, где Пионер лениво передвигает фигуры то с одной, то с другой стороны. Со временем оказалось, что играть в шахматы с самим собой – довольно увлекательное занятие.
Он ее не видел. Да и не услышал, как она подошла. Он просто почувствовал ее присутствие за своей спиной. Так чувствуют спинку в кресле – тебе не обязательно облокачиваться на нее, чтобы знать, что она есть.
– Свали, мешаешь, – произнес Пионер совершенно бесцветным голосом.
Лампочка едва высвечивала сзади него силуэт миниатюрной девушки. И даже в такой темени можно было сказать, что с этим силуэтом что-то не так. Когда девушка подалась чуть ближе к свету, то он также выхватил и кошачьи ушки вместе с хвостом, подрагивающим из-под коричневого платьишка.
– Я удивлена, – Юля с присущим ей извечным любопытством разглядывала открывшуюся ей картину. – Ты перестал похищать кибернетика, чтобы сыграть с ним партию? С каких пор?
– А толку уже играть с этим дегенератом, я все ходы его выучил уже давным-давно, – все так же без эмоций ответил Пионер. – А от себя всегда можно ждать каких-то откровений. Свистнул у этих педиков доску и играй в свое удовольствие. А ты чего довольная такая? Грибов опять обожралась?
– Нет, – задорно поджав хвост, Юля облокотилась за край стола. – Просто у меня хорошие новости – наконец-то все сдвинулось с мертвой точки. Даже несмотря на твои старания в обход нашего спора.
Белки глаз у Пионера сверкнули в полумраке и, поддавшись секундному порыву ярости, тот смел шахматную доску. Раскиданные фигуры разлетелись по всем углам катакомб.
Двое этих ОМП с самого начала не виделись ему удачной кандидатурой для доказательства его правоты. Увы, Юля по каким-то ведомым только ей одной причинам настояла именно на них. Один – тупая перекачанная будка, типа «сам себя шире», произведенный не иначе как по спецзаказу в очередном областном питомнике и представляющий из себя какую-либо ценность только в виде медицинского пособия о вреде приема анаболиков. Простой до такой степени, что даже не смешно.
С очкариком Пионеру уже казалось, что будет поинтереснее. Неудачник на периферии между таким же как он зверем и еще обычным человеком. Уж он, если правильно подтолкнуть, мог бы превосходно сыграть отведенную ему партию, но… Но…
– Сука! – заорал Пионер. – Рыжая тварь! Ничего, я… Я заставлю припадочную снова повесить эту гадину, не впервой…
Стремительным, незаметным взгляду движением, Юля сгребла того за воротник потасканной формы, прислонила к стене и влепила хлесткую пощечину:
– Если ты это сделаешь, то я…
– Что? – хмыкнул Пионер. – Лишишь меня власти над циклами? Даже у тебя уже нет такой силы. Отправишь меня домой? Так я только того и жду. Так что ты сделаешь, милая? И вообще, тебе не кажется немного лицемерным строить из себя поборника добра, при этом затачивая людей в этот плен?
– Ты знаешь, что я не могу отправить тебя домой, Семен. Как и то, что ты не можешь отсюда выбраться, это сугубо твоя вина, – ответила Юля, выпустив того из своей цепкой хватки. Взгляд ее стал тяжелым и печальным. – И ничья больше. Я и так старалась помочь тебе. Вышла с тобой на связь просто так, стоило тебе окончательно запутаться, а не потому, что пришло подходящее время…
– Ну спасибо тебе, еб твою мать! – Пионер хватал губами не желающий проникать в легкие непривычно тягучий воздух.
– Не за что, – спокойно ответила на этот выпад Юля. – В общем, предупреждаю в последний раз – не вмешивайся. А то я вмешаюсь. И уже основательно. Себе же хуже сделаешь.
– А ты будешь честной тогда? – взгляд Пионера стал более, чем нехорошим. С таким время от времени убивают. Причем с небывалой легкостью. – Или тебе слабо? Расскажи им, что на самом деле стоит за твоим радужным мирком. Ах да, ты боишься. Боишься, что твоя иллюзия тогда схлопнется. У меня хотя бы есть смелость сказать тем, кто сюда попадает, правду!
– Я все сказала! – отрезала Юля, обнажая острые кошачьи клыки. – Мы наблюдаем. Ни больше, ни меньше.
Лицо Пионера исказилось в широкой улыбке. Его глаза, едва проглядывающие из-под челки, пульсируют. Он делает шаг вперед, и Юля чувствует, как вокруг нее внезапно сжимаются стены катакомб.
– Как скажешь, – усмехается Пионер. – Так уж и быть, не буду устраивать бойню. Все равно еще есть неделя времени. Кто знает, что может случиться за этот промежуток.
В воздухе буквально проскакивают искры, настолько здесь накалилась атмосфера.