Только сейчас за окном заиграл звук побудки. В небе уже во всю парил ярко-красный диск. Как-то непривычно было осознавать, что тебе сейчас никуда не надо спешить. Даже в столовку, что, кстати, было немного обидно, ибо еду мне Дэнчик обещал принести.
– Пойду я от вас, – пробурчала Ольга. – А то я уже начинаю хотеть, чтобы этот день поскорее закончился, а ведь сегодня мне еще считай, что самолично за порядком на мероприятии следить. Так и окончательно с ума сойти можно.
– Ну так может тебе плеснуть чутка винца домашнего, Оль? – предложила лукаво улыбающаяся медсестра. – Так, чтоб нервы немного успокоились.
Вожатая открыла рот и тут же закрыла, с опаской покосившись в мою сторону. Потом вновь открыла его. Но ни одного слова так и не вырвалось наружу.
– Ну, нет, так нет, – досадливо цокнула языком Виола. – Но вечером все равно заходи.
– А с вами посидеть можно будет? – хмыкаю.
– Максим! – мгновенно взвилась Ольга.
– Посидеть – можно, – рассмеялась Виола. – А вот посидеть-посидеть, увы, не положено.
– Да я и не рассчитывал, – соврал я, не моргнув глазом. – Кстати, Ольга Дмитриевна, пока Вы еще не ушли, можно вопрос один?
Эх, любопытство мое меня погубит. Ну очень уж интересно стало, из-за чего наш образцово-показательный лагерь чуть было не прикрыли.
– Наверное… – та выглядела весьма озадаченной.
– Я совершенно случайно, – ага, конечно. – Услышал, как Виола вскользь упомянула про инцидент, когда там одна пионерка другую довела, чего-то такое, можете поподробнее рассказать?
Сначала Ольга Дмитриевна поперхнулась, но быстро взяла себя в руки и довольно сердито нахмурилась:
– Максим Жеглов, эта история не совсем для пионерских ушей.
– Ну опять двадцать пять, – с горечью поморщился я. И почему именно этот эпизод так взволновал вожатую, учитывая ее и без того немаленькую коллекцию секретов и недосказанностей? Вспомнить хотя бы нашу с Дэнчиком «общую проблему», о которой я до сих пор понятия не имею.
– Этот, как ты говоришь, инцидент – пожалуй, самая неприятная страница истории нашего лагеря, и чем меньше людей о ней знают, тем лучше. И, говоря «неприятная», я не шучу, эта история без преувеличения может разбить твое сердце. Ну и, конечно, если до администрации дойдет слушок, что я…
– Оль, ну хватит, в самом-то деле, – покачала головой Виола. Ее лицо потеряло всякий намек на эмоции. Я даже сам поразился тому, как спокойно звучал ее голос. Сколько же мрачных тайн многие люди могут скрывать за внешним спокойствием! – Учитывая… все обстоятельства, если Максим действительно хочет сам говорить с Никанором Ивановичем, он должен об этом знать. Он справится с этим. А за его молчание ручаюсь я лично.
Бог мой, да что там случилось-то такого?
– Ладно, хорошо, – сдалась Ольга, все еще с надеждой косясь на дверь, в ожидании какого-нибудь спасительного больного. – Это случилось пять лет назад. Первая смена без моей глубокоуважаемой старшей вожатой Арины Петровны. Все были уверены, что ее заменит кто-то из нашего уже сформировавшегося коллектива, но заместо этого подсунули нам Киру Сергеевну. Девушка совершенно некомпетентна в вопросе отношений с детьми, но, увы, ее дядя, будучи завотделом капстроительства в Обкоме, был немного иного мнения на этот счет. Впрочем, худо-бедно с обязанностями она справлялась, и на том спасибо.
А еще в то лето, в ее первый отряд, приехали две девочки. Одна тоже чья-то там племянница, я уже и не вспомню, а вторая – детдомовская. Между собой они практически не пересекались, слишком уж из разных миров, так что каких-то причин конфликтовать у них не было, но…
На мгновение Ольга запнулась. Глубокие зеленые глаза под бровями будто отливали сталью, но голос ее продолжал быть спокойным.
– Но потом у девочки из детдома завязался роман с мальчиком из их отряда. Он был полной ее противоположностью, тихий такой, скромный. Создавалось ощущение, будто он исчезнет, если перестать на него смотреть, и больше увидеть или даже вспомнить его не удастся. Но они полюбили друг друга. И все бы ничего, да только вот та, другая девочка, тоже положила на него глаз. Но он не обращал на нее никакого внимания. Сердцу ведь не прикажешь, ему все равно на социальный статус. Но она этого не понимала. И не собиралась отпускать. Мы, другие вожатые, все это видели, пытались как-то урегулировать ситуацию сами, поговорить с Кирой, на что та лишь отмахивалась, мол, не мое это дело, сами разберутся.
Разобрались. За несколько дней до конца смены ту девочку буквально вытащили из петли. Ох, что тогда началось… Высорогов рвал и метал. Требовал немедленно разобраться в ситуации и без промедления наказать виновных. И когда Кира устроила этой идиотке на следующий день допрос, та заявила, что детдомовская якобы ей угрожала. И что она всего этого не вынесла, вот и решила свести счеты с жизнью. Кира не стала дополнительно разбираться, да и зачем, когда все так удобно складывается? Детдомовскую сначала под домашний арест, потом нелестная характеристика и исключение из рядов пионеров. И это несмотря на то, что все остальные ребята из отряда утверждали, что она ничего такого не делала.
Я еще переваривал услышанное, когда горло перехватило. Казалось, ярость внутри получила удар молотом, возможно, сильнейший удар за всю жизнь.
– И что, – шиплю. – Никто ничего не сделал?
– Никто и не мог сделать, – с сожалением сказала Виола. – Ситуация очень быстро вышла из-под контроля. А поручиться за ту детдомовскую девочку было попросту некому.
Я не знал, что сказать. В жизни я часто сталкивался с несправедливостью, и каждый раз, наблюдая ее воочию, слова пропадали. Конечно, в итоге я их находил, но уже как-то не верилось, что в этом будет смысл. Так и сейчас. Просто не было таких слов, которые я мог бы произнести, не начав сыпать проклятиями во все стороны. Да и толку с этого?
– Я… Я просто не понимаю… – все продолжало нарастать ощущение внутренней пустоты.
– Об этом я и говорила, – тихо произнесла Ольга, следя за моим лицом. Я не стал прятать сделавшиеся влажными глаза, мы смотрели друг на друга и молчали, как будто все, что мы должны были сказать, можно было передать взглядом и только взглядом. – Молодые люди, вроде тебя, не должны мучаться из-за таких историй ввиду обостренного чувства справедливости. Такая ноша может стать слишком тяжелой. Есть вещи, с которыми должны разбираться взрослые и только взрослые, а в юном возрасте не должны об этом думать. Это просто банально нечестно.
Может быть, в этом и был бы смысл, если бы не один маленький факт, что я и есть этот самый взрослый. Который и должен решать все эти проблемы. А еще стал очевидным и до того напрашивающийся, но все же не настолько видимый, факт – Ольга Дмитриевна неисправимая идеалистка. Даже как-то не смешно.
– Ольга Дмитриевна, при всем уважении, справедливость работает не совсем так, – кисло произнес я. Обычно такой тон у меня непроизвольно выходит, когда я хочу подчеркнуть свой особенный внутренний пессимизм. – Радужной страны детства не существует, что очень хорошо показывает эта история. Возраст не является препятствием для того, чтобы случались плохие вещи. И им надо уметь противостоять.
– Может быть… – пробормотала вожатая, но чувствовалось, что я ее не убедил.
– Всегда готов, такой ведь девиз этой вашей пионерии, если я ничего не путаю?
– Максим, – мягко произнесла Виола, протягивая мне руку. Но я сделал быстрый шаг назад, как можно тактичнее оттолкнув ее.
– Мне нужно подумать, – сухо бросил я. – Извините.
Не обращая больше ни на что внимание, я вернулся в распоряжение бело-зеленых стен изолятора, где тут же упал на кровать, задаваясь одним единственным вопросом – какой черт меня дернул полюбопытствовать? Неожиданно знакомо защемило сердце. Только сейчас я в полной мере смог хорошо проанализировать как услышанное, так и мою реакцию.
«И этому лагерю, как оказалось, не чуждо ничто человеческое», – стрельнула горькая мысль.
Откуда во мне резко появилось вновь столько человеколюбия? Ну ни фига себе, думаю. Приехал весь такой циник и нигилист, как твой Онегин. И ведь чего только в моей дурацкой жизни за эти пять лет не случалось. А вот… Неделя в этом лагере, и теперь глядите-ка, люди добрые, чуть ли не навзрыд готов плакать, растирая руками соленые капли и натирая безбожно щиплющие красные глаза, из-за, так-то, вполне житейской ситуации с несправедливостью к тому, кто не может дать сдачи. И из-за своей неспособности как-то это изменить. Вообще, думаю, нет ничего в этой жизни тяжелее, чем в таких делах ковыряться. Беда-бедовая, вот ведь встрял…
Тряхнув головой, заставляю себя встать и топаю к умывальнику. Быстро ополаскиваюсь и замираю, оценивая собственную рожу в зеркале. Подмигнул отражению и, через силу, заставил его, это самое отражение, улыбнуться. Надо отдать должное, улыбка у этого существа получилась очень даже ничего – довольно белозубой и почти что естественной.
– И о чем ты думаешь? – Виола как-то неожиданно нарисовалась. Даже дверца не скрипнула.
– Пытаюсь понять, какие выводы мне нужно сделать, – я хоть и повернулся, но смотрел будто сквозь нее. – И нужно ли мне что-то делать прямо сейчас. Это оказалось на удивление сложно.
Пока я все это говорю, чувствую, что снова закипаю как алюминиевый чайник. А медсестра просто смотрит на меня почти не мигая. Опять повисла тишина.
– Вы же понимаете, что Ольга не справится? У нее духу не хватит по-настоящему противостоять тому, кто выше ее в иерархии. А это конец. Которого я не допущу, ибо в последнее время перестал испытывать пиетет перед авторитетами.
– И что же ты планируешь? – спросила Виола. – Уверена, ты уже наверняка принял какое-то важное решение, хотя и пытаешься скрыть это от меня. Но все же я, пожалуй, рискну спросить.
– У меня пока что было мало времени на обдумывание какой-то конкретики и, уж извините, хотел бы заниматься этим в одиночестве, – покачал я головой в ответ.
– Я пойму, если ты сейчас окажешься не самым приятным собеседником.
– Спасибо большое, но нет. Есть вещи, за которые приходится отвечать только самому, наедине с собой, – и делаю паузу. Не потому, что я вот прям так и решил, типа, по сюжету положено. А просто потому, что больше добавить мне в этой ситуации, в принципе, особо-то и нечего.
Виола сморщила высокий чистый лоб и болезненно усмехнулась:
– Ты прав. Тысячу раз прав, и тут ничего не поделаешь. Просто, видишь ли, исходя из моего довольно обширного опыта, я опасаюсь, что ты, возможно, намереваешься сделать нечто предельно глупое. А поскольку ты мой… ассистент, то моя первостепенная задача свести это все к минимуму.