2. Жизнь в долг
Никогда не задумывалась, как выглядит станция метро со стороны путей. Когда стоишь на перроне, всё просто — вокруг свет, голоса людей, толкотня. На старых станциях даже красиво: фрески, скульптуры, барельефы. А пути — тёмные мрачные провалы, откуда дует тёплый, пахнущий машинами ветер.
С путей всё иначе. Здесь и запах совсем другой, в нём меньше железа и больше воды и земли. И приглушенный свет редких ламп. И безумное количество кабелей и проводов, неужели они все для чего-то нужны?
А станция — лишь светлое пятно в конце туннеля, откуда доносится невнятный шум.
Я стояла в одиночестве, ждала Эдварда и слегка трусила. Кто бы на моём месте не боялся, после всего случившегося? Я даже считала, что хорошо держусь. Но когда на светлом фоне появился силуэт Эдварда, почувствовала облегчение.
— Там наемники из Орта и Мийра, — сообщил юноша, вернувшись с разведки, — Пытаются слиться с толпой: вся станция кишит служителями правопорядка и прочими официалами. Пассажиры ругаются и выходят на поверхность, им объявили, что станция закрыта до завтрашнего дня.
— С ними и выйдем! — обрадовалась я.
Но Эдвард покачал головой:
— Наёмники не выходят. Они меняют обличье на официалов. Стоит нам появиться, всадят дротики или полоснут отравленным кинжалом.
— Дротики? — удивилась я.
— Ну или застрелят из пистолета, думаешь, приятнее? — пожал плечами Эдвард, — Можем, конечно, дождаться ночи, скрываясь в туннелях — поезда этой ветки все равно отменили — а когда люди уйдут, я перережу нелюдей, но…
Он задумался и забормотал себе под нос:
— Многовато переменных, все может пойти не по плану. Надо было выходить с пассажирами поезда… Есть лишь один путь, но разве мы вправе пустить девчонку в Лимфу? Это нарушение столь вопиющее, что даже не было упомянуто в табу! Впрочем, какая сейчас разница? Если ее убьют, всем будет плевать, сколько табу мы нарушили.
— Эй, я вообще-то здесь! — я дёрнула его за рукав. — Невежливо говорить о человеке в третьем лице в его присутствии!
— Что поделать, я профессиональный убийца со склонностью к хамству, — парень перехватил мою руку. — Короче, жить хочешь?
— Совсем дебил?
— Тогда дай завяжу глаза, — он потянулся к кожаному чехлу на поясе и вытащил оттуда не то очень плотный бинт, не то узкий белый шарф, — Дороги, которыми я тебя поведу, не только запретны для твоих глаз, но и опасны. Они могут свести с ума. Если увидишь их, мне придется…
— Меня убить?
— Исключительно для того, чтобы избавить от страданий! А потом покончить с собой, как великие хранители древности! — Эдвард осёкся и покачал головой. — Зря я это сказал…
— Всё равно я ничего не понимаю.
— Тогда сделай одолжение и слушай внимательно! Ни в коем случае не стягивай повязку там, а если она развяжется, то жмурься изо всех сил, будто в глаза попала соль, поняла?
— Ты говоришь странные вещи, — я ощупала узел, который он завязал мне на затылке, — Вроде плотно сидит.
Я сказала это так, на всякий случай. Вовсе не испугалась его обещаний, не подумайте, просто хотелось хоть что-то сделать добросовестно.
— Для тебя они странные, для меня повседневные, — юноша вздохнул, — Ну что, готова? Ах да, еще один маленький нюанс, там ты не сможешь дышать.
— Не смогу дышать?! И это маленький нюанс?
— Тише ты, и не сдергивай повязку! Вариантов всего два: либо идти напролом, надеясь, что тебя минует отравленный дротик, не убьёт меткий выстрел, и не раздавит случайное смещение из смежного слоя…
— Чего?!
— …либо довериться мне и всего лишь: не снимай повязку, задержи дыхание до окончания нырка, не вырывайся и следуй за мной — я буду держать тебя, чтобы ты не потерялась.
Мелкая дрожь прошла по моему телу.
— А яд в дротике смертелен?
— О-о, несомненно смертелен и приносит безумные муки! В Мийре так принято.
Расспрашивать про Мийр и их кровожадные привычки мне не захотелось.
— Я занималась плаванием семь лет, а на школьных соревнованиях заняла второе место…
— Пусть это и не вода, я восхищен твоей отвагой! — обрадовался парень, крепче сжимая мою руку, — Будь уверена, даже глазом моргнуть не успеешь! Глубоко нырять не стану, не по артерии путешествуем. Итак, задержи дыхание. Отправляемся через три, два, один — в путь!
Это напомнило мне моржевание.
Как-то раз родители взяли меня с собой за город, за тридевять земель, к какому-то очень древнему и очень святому водоему, в котором на Крещение вырубалась большая крестообразная прорубь.
Люди спешили зайти в ледяную, мгновенно затягивающуюся белой корочкой воду, несмело погружались в нее с головой, а выпрыгивали уже раскрасневшиеся, с вытянутыми из-за шокового состояния лицами, похлопывая себя по окаменевшим вдруг мышцам и осеняя святым знамением.
Меня туда тоже затащили. Мне было лет семь, разве могла я что сообразить? Какой-то толстый поп в рясе и в клобуке подошел ко мне, перекрестил, а потом взял, да и макнул в эту мороженую кашу из воды и хлопьев снега, словно картошку-фри в кипящее масло. Помню, как мне было больно и обидно, как нестерпимо жгло кожу!
Подобное я ощутила и сейчас.
Воздух вокруг меня словно расступился, а потом стал обжигающе-холодным, даже кости заныли. Руки и ноги выкручивало, голову вжимало в плечи. В первые секунды было страшнее всего. Я вцепилась своему проводнику в руку с такой силой, словно в ней заключалась вся моя жизнь. А ведь так, наверное, и было, потому что Эдвард тоже сжимал моё запястье как тисками.
Я позволила тянуть себя в ледяное никуда. Время от времени мы скатывались, поднимались, пару раз меня охватывало чувство свободного падения. Сердце в груди замирало и ёкало при приземлении. Под ногами и руками время от времени попадалась непонятная аморфная субстанция, напоминающая батут или, скорее, наполненный водой пузырь. Поверхность пузыря всякий раз была теплой.
Неожиданно мир вокруг перевернулся, нас тряхнуло, я ощутила под ногами твердую почву, а через повязку увидела свет солнца. Мой спутник, однако, не выпустил запястья. Наоборот, он вскрикнул и вцепился крепче, а секундой позже послышалось лязганье металла. Не успела я вдохнуть, как процесс «окунания в мороженную кашу» повторился. Снова воздух брызнул во все стороны, снова попытался вывернуть меня наизнанку…
Я поняла, что больше не могу. Воздуха не осталось ни капли, как, впрочем, и выдержки. Накатывала паника, ведь я поняла: что-то пошло не по плану, и проводник мой вынужден импровизировать. Умереть от удушья где-то нигде? Спасибо, такая перспектива не радует! Попыталась было крикнуть, но глотка откликнулась резкой болью, и я захлопнула рот, ничего не вымолвив.
Вот теперь стало страшно по-настоящему. Я не просто испугалась — мной овладела паника. Я сжимала руку Эдварда крепче, крепче, крепче… ногти на руках погружались в его кожу все сильнее. Он вдруг дернулся и выпустил меня. Забыв себя от ужаса, я попыталась открыть глаза, но тканевая повязка плотно прилегала к векам и не позволила увидеть «запретного». Секунда, две, три — я все еще была одна. Не могу сказать, в каком именно состоянии. Я словно и падала, и парила одновременно, временами воздушные (или безвоздушные?) потоки сносили меня то в одну сторону, то в другую, дважды меня прижало к теплому пузырю всем телом.
Воздух в легких давно закончился, я чувствовала каждый удар своего сердца, гулко отдававшийся во всем теле судорогами и болью. Легкие нестерпимо жгло. Я открыла рот в крике, но пустота проглотила звук — и жадно потянулась холодными щупальцами внутрь…
Внезапно чьи-то пальцы схватили меня за шкирку.
Я почувствовала резкий толчок, избавивший меня от остатков пространственной ориентации (и правильно, кому она вообще нужна?), потому что верх вдруг стал низом, и меня с силой бросило в безбрежную пустоту.
Я упала на траву, больно отдавив себе кисти рук и в кровь изодрав колено. Следом за мной приземлился кто-то еще, правда не так неуклюже.
Не утруждаясь тем, чтобы скинуть повязку, я зашлась хриплыми вдохами. Несколько минут только и делала, что дышала. Казалось, что ничего вкуснее этого воздуха я никогда не пробовала! Когда сердце перестало колотиться так отчаянно, сорвала повязку и осмотрелась.
Я сидела на заднем дворе своего дома, на цветочных клумбах, заботливо высаженных пожилой консьержкой. Никого поблизости не было, если не считать двух детей раннешкольного возраста, азартно катавших мячик. Несмотря на табличку «по газону не ходить», они игнорировали детскую площадку и закатили мяч в заросли тюльпанов и маргариток.
Появление из ниоткуда меня, кашляющей и задыхающейся, произвело на них удивительный эффект. Они замерли, с открытыми ртами стали оглядываться по сторонам — но в садике кроме них не было ни души.
— По газону не ходить, — сказала я наставительно, — Иначе тюльпанный монстр утащит вас под землю, и вы станете удобрениями.
Дети мгновение стояли, ошалелые. Затем завопили и, позабыв мячик, кинулись наутек — один даже на четвереньках. Надо отдать им должное, ни одного тюльпана они на обратном пути не сломали. Я улыбнулась сама не знаю чему. Побывав на волосок от смерти, понимаешь, что жизнь, по сути, предназначена для улыбок и веселья.
— Смотрю, у тебя есть силы шутить?
Я оглянулась и увидела своего проводника. Я с трудом узнала в нем того самоуверенного юношу, что уговаривал меня «нырнуть». Теперь лицо его было испещрено порезами и мелкими ссадинами, волосы облеплены землёй и растрепаны, одежда порвана в тех местах, где оставалась целой после драки в поезде…
Но хуже всего выглядела рука. Та, которую я стиснула. Она была вся в свежей крови, перчатка была сорвана. Я уставилась на свою руку и увидела, что и она красная. Только кровь была не моей.
Может мелкие напугались вовсе не моих слов, а увидали Эдварда?
— Я…
— Ты, — юноша снял с левой руки уцелевшую перчатку и надел на пострадавшую ладонь, потом сорвал пучок травы и начал стирать с лица кровавые следы.
— Занесешь заразу, — заметила я.
— В таком случае, это будет далеко не первая зараза, что я заработаю на свою голову, — сухо заметил он, — Как-нибудь справлюсь.
— Я не хотела.
— Да ты мне чуть руку не оторвала со своим «не хотела»! Что же, милостивые небеса, было бы, «захоти» ты? Знаешь, как трудно было отыскать тебя в Лимфе? Да еще вовремя, чтобы не померла от удушья?
Юноша вылез из зарослей тюльпанов и поморщился:
— Ты дурында, Алекс, натуральная дурында. Зачем вырывалась, а? Неужели не могла чуточку потерпеть?
— Нет, вообще-то! Я задыхалась, потому что ты полез туда снова!
— Ах вот как? Да если бы я не нырнул, нас соломкой бы нарубили! Снаружи были мийрицы, целая свора!
— И все с отравленными кинжалами, конечно?
— Со стилетами, невежда! Ты знаешь, как искусно они их бросают? Ни один человек не сможет уследить за полетом стилета, не то, что увернуться!
— Выходит, ты не человек? — поинтересовалась я.
— Я такого не… — он замолк. Медленно оправил воротник рубашки, смахнул со лба прядь. — Отвянь. Я не в настроении спорить. Как только доложу о происшествии, подам прошение о смене объекта. Сил моих больше нет тебя спасать!
— А еще там было очень холодно, — вставила я, — Ты об этом тоже умолчал!
— Глупая, неблагодарная девчонка, — юноша закатил глаза, — Честное слово, во всех мирах девочки проходят через этап занудства! У вас же вроде как есть физика в школе, нет? Тепло есть результат хаотичного движения атомов и молекул, из которых состоит всякое тело. А в лимфе нет ничего, точнее, там отсутствие всего и наличие ничего.
— Как вакуум? — блеснула я интеллектом.
— Нет! — Эдвард едва не взвыл. — Вакуум — это пространство без вещества! А в лимфе нет ни вещества, ни пространства, ни времени. Там только «ничего» как объект, понимаешь? С какой стати там должно быть тепло, объясни мне?
— Я физику на экзамене не сдаю! — потеряв остатки терпения, я перешла на крик, — И не знаю о вашем секретном «ничего»… ничего! И не узнала бы никогда, не вздумай кучка психов меня прикончить!
Отряхнувшись от земли, я отошла от своего спутника к детской площадке. Сев на качели, машинально потянулась за наушниками, но спохватилась, что они остались глубоко под землей. Вместе с телефоном и сумкой. Запоздала подумала, как же сделаю домашнюю работу и, что ужаснее, как в конце года сдам учебники, если они потеряны.
Так прошло несколько минут. Потом сзади послышался странный звук, напоминающий лопанье жевательной резинки или воздушного шарика — я обернулась и увидела рядом с Эдвардом ту противную девчонку, что намеревалась меня вырубить железякой. Нашлась защитница!
Они о чем-то возбуждённо заспорили, но расслышать слов я не могла. Наконец, они закончили, придя, по-видимому, к соглашению. Я поспешно отвернулась и придала своему лицу вид уязвленной гордости — универсальный вариант для любых ситуаций.
— Алекс, — юноша подошел и тронул меня за плечо, — Прости, пожалуйста, что сорвался. Сам очень испугался, потому и был как на иголках.
Я молча слушала.
— Если думаешь, что мне не страшно, то ошибаешься, — продолжил он. — Пока можно уклониться от схватки, страх полезен. Но в бою он ведёт к смерти. Из-за этого в моменты опасности я могу становиться бесчувственным и расчетливым… рациональным, если хочешь. Иначе погибну сам и потеряю объект защиты.
Конечно, я уже понимала, что меня охраняют. И всё-таки слышать про себя «объект защиты» было странно…
— А что касается лимфы, то фокусы, ею вытворяемые, наполовину психологические. Даже холод там невзаправдашний, с опытом его перестаешь замечать, — он перевел дух. — Но боль-то гнездится не в теле, а в голове, я этого не учел. Извини, пожалуйста.
Я встала с качелей и, потупившись, пнула случайный камушек.
— Сама виновата. Запаниковала, как… как девчонка. Нет у меня привычки к приключениям и всяким… подпространствам.
— Это часть лимфы вокруг твоего мира называется «карман», — уточнил юноша, — Хотя называй, как хочешь.
Я улыбнулась. Оглядываясь назад, я никак не могла поверить, что все это по-настоящему произошло — и происходит — со мной. Самым обычным человеком. Однако невзирая на пережитые ужасы, в окружившем меня хаосе было нечто захватывающее, нечто почти книжное, а оттого пьянящее, просящее о продолжении сюжета.
— Что с ней нянчиться? — девчонка скрестила руки на груди, — Она большая шишка, ей лишние знания ни к чему. Отведем ее домой и дождемся пересменка.
— Как сказал философ: «знание — орудие, а не цель», — процитировал юноша. — Раньше у неё не было нужды в этой информации. Мне нравится открывать ей новые горизонты.
— Открывать новые горизонты? — усмехнулась девочка, — Ты серьезно? Наша работа — защищать, и мы ее успешно выполнили. Просвещать анкера не положено.
— Может, и так, — пожал плечами юноша, — Но просить элиорцев стереть ей память я не буду. Приобретенные сегодня знания помогут ей выжить, а это наша задача.
— Стереть память? — я обомлела, — Вы хотели стереть мне память?
— Тебе не сказали? — девчонку эту явно забавляло, — Понимаешь ли, Алекс, ради всеобщей безопасности тебе сотрут воспоминания. Меньше знаешь — крепче спишь!
— Постой, — Эдвард положил руку ей на плечо, — Мы лишь обсуждали поднятие данного вопроса в Фокусе.
— Мы тут не в выживание играем, — девчонка смахнула руку юноши, — Это был просчет, который неминуемо скажется на наших карьерах. Я не собираюсь получать выговор за глупую инициативу! Ей сотрут память, и она будет жить в счастливом неведении.
— Вернись ты на пять лет назад, — произнес юноша медленно, — Сказала бы самой себе то же самое?
— При чем тут я? — девчонка скрипнула зубами, голос её стал жёстким, — Я не родилась с серебряной ложкой во рту, как она! У меня не было выбора между спокойной жизнью и службой протектора!
— Вообще-то, у нас всех был выбор, — Эдвард окинул ее холодным взглядом, — Если ты признаёшь лишь спокойную жизнь, или устала нести службу, то всегда можешь попросить об этом, — он легонько толкнул девушку в грудь открытой ладонью. — Они освободят тебя от непосильного бремени.
Девушка отскочила, и её рука легла на рукоять меча.
— Заткнись! — выкрикнула она. — Я лишилась прошлого, потеряла настоящее, но у меня ещё есть будущее! Я не собираюсь от него отказываться, я строю его из своей и чужой крови! А вот она… — девушка глянула на меня, — Она может ничего не делать, Фокус позаботится!
— Ты мне угрожаешь? — Эдвард тоже опустил руку на меч.
— Остановитесь! — я не знала, что еще сказать, — Пожалуйста, не ругайтесь! Эдвард…
— Ты сказал ей свое имя? — девушка картинно схватилась за голову. Но, хотя бы, убрала руку с оружия.