3. Не вороши прошлое
Дождь, похоже, начался ещё вчера. С черепичных крыш стекала вода, струилась по немощеным улицам, смешиваясь с песком и мусором. Тут даже канав не было, наверное, нечасто случаются ливни. Для селян такой дождь жарким летом может и в радость, а вот для горожан — вряд ли. Медленно перебирая ногами по мокрой каменистой земле, я сонным взглядом скользила по одно-двухэтажным зданиям, окнам (если дом побогаче — то застекленным, если нет — так прикрытым решетчатыми ставнями), вывескам. Местный алфавит, напоминающий арабский, я не знала, но на всех вывесках были ещё и рисунки: миски с едой, цветы, травы, одежда, домашняя утварь. Наверное, не все тут умели читать. Встречались и кафешки, ну или что-то подобное, со столиками под навесом — хозяева разочарованно провожали нас взглядами. В таких маленьких лавках и заведениях один день без прибыли — уже издержки.
Я сказала «нас»?
Да, я была не одна. Шла, почти повиснув на шее Рейн, как заводная кукла. Настой, который она убедила меня выпить, отбил все чувства и погрузил меня в сонное оцепенение. Неприятно, но, наверное, иначе я не преодолела бы весь путь.
— Мы ведь не на Земле? — спросила я.
Не то, чтобы мне это было интересно. Но ведь надо как-то поддержать разговор.
— На другой Земле, — помедлив, ответила Рейн. — Этот мир называется Гемма, он идёт первым в Декаде.
— Главным?
— Главных нет. Просто считать начинают с него, — Рейн встряхнула меня, поудобнее укладывая руку на своём плече. Откуда у неё было столько сил — не знаю, она тащила меня уже с час, а я едва переставляла ноги.
— Гемма вся такая?
Рейн опять задумалась, прежде чем ответить.
— Ты имеешь в виду национально-географические особенности или же технический уровень?
Почему-то вопрос показался мне смешным, и я хихикнула.
— И то, и другое.
— Гемма разная. Основная особенность — множество небольших феодальных государств. Данная местность расположена там, где у вас Ближний Восток. Примерно. Точных соответствий не ищи, история здесь шла иначе. А техника… — она вздохнула. — Начало двадцатого века, если угодно. Впрочем, у знающих есть всё.
— Знающих?
— Тех, кто знает о Декаде.
Я поняла, что каждый ответ порождает новый вопрос и замолкла.
Город этот, как сообщила она вскользь, назывался Сен-Ариф, мы были где-то на окраине и шли к человеку по имени Корнелиус Марибо. Когда мы наконец-то остановились у двухэтажного дома (побогаче прочих), Рейн облегченно выдохнула и прислонилась к стене.
Я никак не могла понять, рада она или нет, что мы сюда пришли. Оставив попытки разобраться, всё равно мозги едва шевелились, я посмотрела на вывеску.
Странно, какие-то буквы словно стали мне понятнее. Показалось, что я прочла имя «Корнелиус Марибо», а ещё что-то про «травы» и «дочь».
Меня осенило.
— Это твой отец? — спросила я, — Торгует приправами? «Корнелиус Марибо и дочь, лучшие травы»?
Рейн удивленно глянула на меня.
— Ну как бы отец, как бы приправами… Всё-таки вы, анкеры, особенные. Обычный человек впитывает письменную речь не меньше недели.
И, не вдаваясь в уточнения, постучала в дверь.
— Нет, нет, лавка ещё закрыта! — раздалось из-за двери. Вот слова я понимала прекрасно, хотя и ощущала, что говорят не по-русски, — Кому я нужен в такую рань?
Но на самом деле по звуку шагов было понятно, что неведомый господин Корнелиус спешил к двери. Какой же торговец откажется от клиента! Послышалось шуршание ключей и тихое бормотание, вслед за которым дверь приоткрылась. Звякнула цепь, удерживающая дверь приоткрытой так, что внутрь не ворвёшься. В проем выглянул пожилой морщинистый мужчина, лысый, но с пышной, густой и чёрной бородой. Узкие глаза смотрели неожиданно ясно, словно оценивали клиента до мелочей.
— Две девицы, без мужчин, волосы распущены, колени неприкрыты, одеты пестро — вы мне не покупатели! — Корнелиус мигом потерял к нам всякий интерес, — Если путники ищут, где переночевать и заработать, то в гостинице на следующем перекрестке почти нет клопов, зато много уставших купцов и гонцов, — он покачал головой и стал закрывать дверь, — Я уже слишком стар для таких развлечений…
— Я тоже скучала, па, — Рейн сбросила капюшон.
— Ре-Рейн? — мужчина застыл в проёме и уставился на мою спутницу. — Ты?!
— Не держи на пороге. Мы промокли до нитки и очень устали.
— Господи, благослови этот дождь, — купец чуть не заплакал от радости, — И этот день! Он принес мне тебя, соль моей жизни! — он попытался открыть дверь, забыв о цепочке, и чуть не выломал ручку. Не переставая бормотать благодарности, мужчина снял запор и распахнул дверь.
— Отнеси её в мою комнату, — Рейн буквально втащила меня в помещение и передала в раскрытые руки Корнелиуса, попытавшегося обнять мою спутницу, — Береги ее как зеницу ока самого господа.
— Как скажешь, мрачноцветик, — вздохнув, мужчина взял меня на руки, словно пушинку, и куда-то пошел.
Я услышала шелест занавеса из бус и ощутила мелкий бисер, щекотнувший лицо — судя по сменившемуся освещению и потрескиванию камина, Корнелиус отнес меня в жилое помещение.
Меня уложили на диван, и я блаженно выдохнула — руки и ноги онемели от усталости и теперь гудели тупой равномерной болью, пронизывающей до самых костей. Я хотела заснуть и забыть о ней, но сон не наступал — стоило мне закрыть глаза, как я оказывалась один на один с неестественной пустотой вокруг меня. Это была не та сонливая пустота, предшествующая дреме, а сосущая где-то глубоко внутри пустота, тянущая за собой, зовущая, кричащая… Я бросила попытки заснуть и обратилась во слух, следя за происходящим в лавке.
— Я так скучал, Рейни! — купец ходил за шторой. — Так скучал! Одиннадцать месяцев, почти год! Доченька, как ты?
— Нормально. Па, мне нужны четверть унции порошка бледного дуриана, плошку разведенной в стакане теплой воды бахчи-комы, семь скрупулов красного мышецвета и пять драхм масла тоэльской гвоздики, собранной зимой не позднее солнцестояния…
Я удивленно приподняла брови и даже усмехнулась бы, будь у меня силы. Вот это уверенность и знание своего дела! Но что она собирается делать с этими ингредиентами? Зелье варить?
— Пять драхм масла зимней гвоздики! — всплеснул руками купец, — Сплошное разорение! Кто эта особа?
— Прошу, па, просто принеси все это, — устало ответила Рейн.
— Ай-ай-ай, во что ты снова впуталась! — запричитал отец, подходя к ящикам с травами, — Семь скрупулов мышецвета, ты сказала?
— Можно шесть, — отбросив водопад бисерных нитей, девочка вошла в комнату, — Алекс, спишь?
Я решила промолчать, притворившись спящей. Не знаю, почему, может, я все-таки устала, а может, решила послушать их беседу. Так или иначе, я закрыла глаза и стала мерно посапывать.
Рейн присела на колени возле дивана, на который меня уложили, и хмыкнула.
— Заснуть на чужом слое? — прошептала она немного удивленно, — Хм. Анкеры…
Она встала и отошла в сторону. Приоткрыв веки, я стала следить за ней сквозь ресницы. Комната была небольшой, довольно уютной, с множеством мягких ковров, тяжелыми занавесями на единственном узком окне. Из мебели был лишь диван, несколько шкафов, кресло и письменный стол, заваленный всякой всячиной. Единственный свет в комнате давала настольная лампа — не электрическая, под матовым стеклянным абажуром дрожал яркий белый огонёк пламени.
Рейн взяла с рабочего стола не то ручку, не то карандашный грифель и, закатала рукав рубашки, стала что-то отмерять на руке. Чуть повыше локтя поставила пометку и отложила грифель. Бросила на меня взгляд. Затем пошарила в кармане и вытащила узкую маленькую шкатулку. Открыла.
— Черт подери, — она достала осколки медицинского шприца — старинного, стеклянного. — При нырке разбился… — Рейн закрыла шкатулку и огляделась, — Почему тут еще не изобрели шприц?
— Рейни, я тебя не видел почти что год! — послышался из-за занавески голос Корнелиуса, сопровождаемый звоном склянок и глиняных кувшинов, — И вот ты дома, но даже не обнимешь своего старика! Я не держу на тебя обиды и мирюсь с твоим свободолюбием, но я достоин хотя бы капельки благодарности! Я как-никак отец тебе!
— Прошу, не заводи эту шарманку, ты знаешь, что я тебя очень ценю, — Рейн закатила глаза. — Где бронзовый скальпель, которым я острила карандаши?
— Ты забыла, да? — между занавесок показалось печальное лицо пожилого торговца, — На полке справа, корень моей души. Между мурлской чернильницей и стопкой кинийской бумаги.
Я услышала быстрые шаги — Рейн бросилась шарить по полке. Послышалось звяканье лезвия, когда Рейн наткнулась на него. Затем я услышала глухой звук керамической посуды, которая тоже зачем-то понадобилась ей. Какое-то время не было слышно почти ничего, кроме уютного потрескивания лампы…
Когда купец вошел в помещение, неся серебряный поднос, звенящий склянками с запрошенными травами, порошками и выжимками, Рейн жестом попросила поставить все на стол.
— Спасибки, — девушка встала на цыпочки и поцеловала Корнелиуса в щеку, — Можешь, пожалуйста, выйти еще на минутку? — не дождавшись ответа, она обратилась все внимание на принесенные ингредиенты. За то время, пока я следила за движениями ее рук, она не запнулась ни разу, с методичностью машины перемешивая порошки и взбалтывая содержимое склянок. Создавалось впечатление, что она проделывала этот трюк сотни раз.
— Рейн! — в голосе аптекаря зазвучали молящие нотки, — Сначала ты отсутствуешь почти год, затем влетаешь как самум из пустыни, а теперь требуешь, чтобы я ушел? Я возмущен!
Рейн медленно повернулась и смерила его долгим, очень долгим взглядом. Черные глаза ее встретились со слезящимися, полными печали глазами мужчины.
— Ох, небеса, я ведь прошу о самом малом! — купец, казалось, едва сдерживал слёзы, — Ты рвешь мне сердце! У других дочери как дочери, замужние давно! Глядишь, уже детишек растят, налюбоваться не можешь! А ты красоту свою напрасно тратишь, меня не щадишь!
Рейн открыла было рот, но ничего не произнесла. Отвернулась, вернувшись к склянкам. Аптекарь горестно взмахнул рукой и вышел, вздыхая, но не проронив более ни слова.
Через какое-то время, за которое сон так и не одолел меня, Рейн закончила смешивать ингредиенты и принесла маленькую плошку, которую использовала ранее. Бросив на меня очередной испытующий взгляд, она добавила бледно-розовую жидкость в общую массу, перемешав. Потом перелила густую комковатую жижу в маленький стакан.
Она что, предложит мне это выпить?! Я не стану глотать эту серую бурду!
Еще в дошкольном возрасте, когда я, малолетняя дурочка, срывала бутоны одуванчиков, листочки, ягодки в парке, где мы с мамой гуляли, и «варила» из них «обед» — клянусь, еще тогда приготовленная масса выглядела аппетитнее и съедобнее!
Я попыталась унять нарастающую панику, одновременно понимая, что, если Рейн сунет мне стакан с микстурой, я не смогу отказаться — под каким предлогом? Буду звучать подозрительно, она поймет, что я притворялась и все слышала и видела.
Только вот, что именно я видела? Что в плошке?
— Алекс? — Рейн присела на диван, перемешивая микстуру в стакане, — Алекс, привстань, пожалуйста! Тебе нужно это выпить.
Что делать?! Продолжать притворяться?
— Алекс! — девочка стала меня тормошить, и я невольно открыла глаза.
— Что такое? Ты меня разбудила.
Рейн внимательно изучала меня, едва заметно улыбнулась.
— Выпей, — сказала она, протягивая стакан, — Это поможет.
— Чему поможет?
— Заснуть.
Я побледнела, но самообладания не потеряла
— Но я и так спала! — сказав это, я встретилась с ней взглядами, но не смогла выдержать иронии в ее глазах, — Я не стану это пить.
— Не выпьешь — будешь испытывать проблемы со сном ближайшие недели, а то и месяцы. Это лучшее средство. Даже в Фокусе нет лучшего аналога.
— Что ты туда добавила?
— Ты же не спала. Ты все прекрасно слышала, — пожала плечами девочка, — Бахчи-кому, мышецвет…
— Нет. Не ингредиенты, — я присела на диване и изучила напиток. — Что туда добавила ты?
Рейн несколько секунд молчала.
— Свою кровь.
— Зачем?!
— Ты не поймешь, — покачала девочка головой, вставая и направляясь к бусам, — Но это не отрава. Смело выпей и засыпай. Продолжим путь завтра.
Я какое-то время смотрела ей в спину… затем проглотила микстуру и поморщилась. На губах остался кисловато-железный привкус.
— Извини, что повела себя так странно, — услышала я голос Рейн из-за шторы, — Ей было очень плохо, понимаешь? Она могла умереть.
— Умереть? — ахнул мужчина (как, впрочем, и я). В моей-то аптеке? Утром пятого дня? Ты желаешь мне позора и разорения?
— Больше её жизни ничего не угрожает, — поспешила успокоить его Рейн, — Я дала ей надежное лекарство.
— Поднять на ноги умирающую бахчи-комой? — в голосе купца послышалось сомнение, — Боюсь, я принес тебе не те травы, доченька.
— Разве? Но я точно видела еще порошок белого дуриана и мышецвет!
— Да, но они годятся лишь для улучшения пищеварения или усваивания пищи! Уймут язву в желудке, отгонят тошноту, отвеют запах изо рта, но на чудесное спасение неспособны!
— Не бери ты в голову, па, я обо всем позаботилась. Ей скоро станет лучше, зуб даю, а мы пока давай поговорим. Как отец и дочь.
И они заговорили. Говорили долго и монотонно, сводился разговор к тому, что Корнелиус уговаривал дочь остепениться и остаться с ним, а Рейн всячески увиливала от этой темы. Я быстро заскучала и, к своему немалому облегчению, смогла заснуть.
Сон мой был недолгим, может быть и исцеляющим, но крайне беспокойным. Под самое пробуждение мне даже приснился безумный кошмар (не знаю, впрочем, снятся ли кому-то «нормальные» кошмары).
Во сне я стояла посреди развалин какой-то крепости, вся в крови, а в руках у меня был меч. Я держала клинок в вытянутой руке, поднеся лезвие к шее сидящий рядом собаке. Собака покорно сидела на месте, не двигаясь, ожидая приговора. Левый глаз ее был слеп, но правый, жутковатого вишнево-красного цвета, глядел спокойно. Всю картину я наблюдала от третьего лица (крайне странное ощущение), поэтому, когда на моем месте появилась Рейн, я сразу это заметила. Ракурс сменился, оставляя собаку позади, и я увидела, что рядом с Рейн стоит колченогий стол и не менее кривой стул. На спинке стула висел гладко выглаженный твидовый костюм, а стол был сервирован тарелкой с бутербродом. Кривой столик раскачивался, и тарелка рисковала соскользнуть на пол.
Вот я (вновь я, Рейн вместе с мечом куда-то исчезла) села на скрипнувший стул, взяла бутерброд и попыталась откусить кусок, но у меня ничего не вышло — кусок был слишком большим. Стул разломился, и я полетела вниз, в пропасть, в темноту, встретившую меня своими холодными объятиями. «Нет Декаде!» — доносилось отовсюду, — «Долой тиранов!» Падение прекратилось, я стояла посреди своей комнаты — раскуроченной, с варварски разломанной мебелью. Я обернулась и увидела в дверях мать. «Александра Романова, где вы были?» Я не ответила, лишь достала из-за пояса мой верный меч. Он всегда со мной. Всегда на моей стороне. Точно такой же, какой был у Рейн — с полумесяцем-набалдашником и прорезью-мечеломом внутри лезвия.
К моему изумлению, клинок был надколот в верхней трети, и из свежей раны текли красные струи. «Александра Романова, вы убежали с поезда!» — строго произнесла мать, — Вы заплатили за свою жизнь моей, анкер! Зачем вы бежите от судьбы, от нее все равно никому не убежать! Всякую секунду, что вы медлите, меня убивают! Снова и снова!»
Я проснулась в холодном поту, с трясущимися от ужаса руками, и укусила себя за кулак, чтобы не закричать. В окно кабинета, закрытое ставнями, уже пробивались лучи солнца. Судя по отсутствии шелеста по крыше, дождь закончился. Шок постепенно проходил, остатки сна неохотно, но покидали меня. Я пару минут просидела неподвижно, молчаливо массируя виски и собираясь с мыслями.
— Черт… — я промокнула глаза, на которые навернулись слезы, — не рыдать… не рыдать…
Вчерашний день медленно оживал в памяти, и это было вовсе не то, что я хотела бы помнить.
Поезд. Монстры. Протекторы. Бой. Бегство. Двор. Квартира. Снова бой.
Мама…
Меня так и не пустили туда, но я всё понимала.
А потом… потом были погружения в ледяную «лимфу», кажется два или три раза… меня куда-то тащили… Куда-то исчез Эдуард, осталась только Рейн. В какой-то момент я устроила истерику. Не пойму, где это было, какие-то руины в ночном лесу, полном странных звуков, Рейн сказала, что это «Устона», но я так и не поняла, речь идёт о руинах, лесе или, возможно, целом мире… Моя защитница очень спешила, явно чего-то опасалась и заставила меня выпить из пузырька жгучей жидкости. После этого я словно лишилась всех эмоций, шла за ней, снова ныряла в лимфу… пока, наконец, мы не оказались на окраине этого странного города.
Пролежав какое-то время в полной тишине, я отчетливо услышала настойчивый стук в лавку. Посетители аптеки пришли? Судя по всему, так как человек на улице ругался от возмущения, кажется, даже грозились никогда не возвращаться к столь «необязательному аптекарю». Корнелиус и Рейн, всё ещё обсуждающие семейные дела, их игнорировали. Потом донёсся голос аптекаря:
— У меня выходной! Приходите завтра!
Какое-то время было тихо.
Но тут кто-то забарабанил в ставни окна, и визгливый женский голос стал требовать от хозяина аптекарской встать, наконец, с кровати и принять посетителей как следует. Я слышала, как Корнелиус стал возиться с банками трав, и как Рейн спросила: «Ты уверен? Он ужасно воняет!»
— В этом и смысл, — судя по звукам, купец открыл окно на улицу, после чего гвалт мигом стих, желающих стоять у аптеки резко поубавилось.
— Сегодня у меня выходной, — повторил мужчина, хлопая ставнями, — У меня особый гость!
— Ты серьезно поставил на окно настойку ночного аронника? — голос Рейн, — Ты потеряешь всех своих покупателей!
— К черту. Вернутся, куда они денутся? Я единственный держатель аптекарской в этой части города. Сегодня можем сходить в гости к брату… ты ведь помнишь его? Он писал нам письма из Афира, но теперь переехал сюда, хочет получить бóльшую прибыль, открыть новое дело. Я ему о тебе рассказывал, и он очень хочет встретиться! Не каждая почтенная женщина может похвастаться таким выдающимся умом, каким в столь юном возрасте обладаешь ты, ягодка!
Рейн не ответила. Повисла тишина, лишь тихонько стучал маятник часов где-то в доме.
— Я скажу то, что хотел сказать в первый день твоего путешествия, куда бы ты ни уезжала, — произнес Корнелиус. — Хватит! Оставь эти глупости, Рейн! Тебе пора остановиться, обустроиться и остепениться!
Рейн молчала. Я затаила дыхание, боясь упустить хоть слово.
— Дом с синей крышей, что напротив, хозяева скоро оставят — уезжают в южные королевства. Думаю, если поторговаться, то можно его купить почти за бесценок. Переедем, поможешь мне с обустройством, откроем новую лавку — больше и лучше, чем эта! Ты унаследуешь мое дело однажды, и я очень хочу, чтобы к тому моменту ты была замужем. Я говорил о тебе с достойными людьми. Глава купеческой гильдии овдовел, жаль, он уже немолод. А вот сын коменданта дворцовой стражи — юноша твоих лет, красивый лицом и благородный в поведении. Обе партии очень достойные, но главное…
— Па, когда моя подруга проснется, мы уйдем, — Рейн говорила медленно, словно вынося приговор, — Ни днем, ни часом позже. Прости.