Мне открыла женщина лет около пятидесяти. Она была в поношенном домашнем халате, от нее несло алкоголем.
– Я ищу Дайниса Дмитриевича. Мне дали этот адрес, – пояснил я.
– Он тут больше не живет.
Она уже собиралась закрыть дверь, но я ухватился за дверную ручку и остановил ее.
– Может, вы знаете, где его можно найти?
– Не знаю. После развода мы не общались. Вроде бы он собирался уезжать за границу.
Женщина снова потянула дверь на себя, и между нами осталась только небольшая щель.
– На самом деле я хотел насчет его сына поинтересоваться…
– Вы друг Яниса?
– Нет, но я надеюсь, мы с ним подружимся. Я шаман. Слышал, он тоже этим занимается, и вот по этому делу хочу его повидать.
– Навряд ли у вас это выйдет. – Женщина провела пальцем в уголке глаза и приоткрыла дверь. – Входите.
Мать Яниса звали Надеждой Николаевной. До моего прихода Надежда Николаевна пила водку: на столе стояли стопка, бутылка и тарелка безголовой кильки. Я присел на старый табурет, и тот сразу же пожаловался на жизнь тихим скрипом.
– На этот не садись, он сломанный. – Надежда Николаевна подвинула мне другую табуретку, и я послушно пересел.
– Янис усердный был. Очень рано читать научился, и на латышском, и на русском. В школу его в шесть лет отдали, сам попросился. Не мог ни с кем поладить, ни с кем не дружил, все сидел и читал. Два раза через класс перепрыгивал, в шестом и в десятом. Умница был…
Она вкатила в себя стопку и закусила куском хлеба.
– А что с шаманством? Он всерьез этим занимался?
– Дайнис учил его, но недолго… Янис такой способный был, все на ходу схватывал. Инициацию прошел в тринадцать, тринадцать годиков ему всего было, а уже шаманом стал. Он, когда в двенадцатом классе учился, уже сам что-то отцу объяснял, учил его. Все книжечки разные, найдет, почитает, на полку кладет. С обеденных денег, какие давали, все откладывал, книжечки покупал, в библиотеку ходил все. Вот вечер, Дайнис газету читает, а сынок придет с книжечками, говорит: папа, новую купил, посмотри. И в библиотеке взял еще три или четыре…
Надежда хлопнула очередную стопку, занюхала в рукав и заплакала.
– Политиком стать хотел, – бормотала она сквозь рыдания. – Спас бы страну сейчас, работа была бы… На политика учиться хотел, имя-фамилия латышские были, дипломы-то всякие с олимпиад, даже статью в одном научном журнале опубликовал, в десятом классе… Я все собирала, в папку складывала, думала – пригодится, когда политиком станет. Не пил, не курил, и девушки у него никогда не было, все только работал, учился, думал много… Такой умница, умница был.
Она достала из кармана помятую сигарету и начала искать зажигалку. Я протянул ей коробок спичек; она закурила.
– Он же кредитный пузырь еще тогда предвидел, весь кризис этот предвидел… Все отцу рассказывал, а что Дайнис – с газетой сидит, говорит, нет кризиса. И не будет. А Янис газету отнимает, говорит: отец, ты не священные писания читай, а головой думай, и схему чертит, рисует, объясняет… Такая голова светлая была, все понимал, все знал.
– А… От чего? – осторожно спросил я.
– Молния. Его убила молния.
Я снял очки, протер стекла и снова надел. Встал, прошелся по кухне. Присел на табурет, и тот скрипнул – это был сломанный.
– Книжечки в сумке нес… Книжечки свои. И умер. Дайнис тогда сразу на развод подал, и я тут одна с книжечками осталась. Вот, открываю, читаю, бывает, и как будто Янис тоже тут, с книжечками, и немного легче тогда.
– А фотографии какие-нибудь есть его?
Надежда Николаевна достала кулон в виде серебряной капельки, висевший у нее на шее. Раскрыла его и показала фотографию: спокойное лицо, правильные черты, короткая стрижка, взгляд уверенный.
Он кого-то до боли мне напомнил.
– Янис, сыночек мой…
– Я вам сочувствую.
– Был бы живой, мы бы тут так не сидели, сделал бы что-нибудь. Все учителя в школе хвалили, говорили: большой человек будет, серьезный, а тут – вот как. В университет поступать собирался, готовился. Книжки читал, денюжку экономил, говорил, в Латвийский университет поступлю, на факультет. Я ему пальтишко даже новое прикупила, черное такое, до сих пор в шкафу висит, только померил один раз, а до осени не дожил. Ходил бы в этом пальтишке с университета домой, студент, с книжечками…
Она затушила сигарету и снова заплакала, но на этот раз быстро успокоилась, налила себе еще стопку и выпила.
– Когда это было?
– Пять лет назад помер, в две тысячи четвертом… Пять лет прошло уже, в этом году оградку на могилке перекрашивать вот буду, а все как живого его помню. Дайнис-то, когда он умер, показал лицо свое настоящее, сволочь: ни копейки на похороны не дал, ни слова мне не сказал, все ходил, как рыба холодная, молчал, и потом еще вот: похороны, а за ними развод. Говорил, карма такая, хиромантия, линия судьбы с линией любви расходятся, надо развестись. Больше я его никогда не видела.
– Вы извините, что потревожил вас. Я не знал, что его нет больше…
– Да ничего, ничего. Мне-то и поговорить не с кем, вот пью. – Надежда Николаевна горько усмехнулась. – С работы уволили, не нужны стране педагоги младших классов больше. Не нужно нам больше детей учить!
Я вышел из подъезда, сел на скамейку и долго курил трубку.
Совпадение: Янис и Джимми. Оба хотели спасти страну. Оба – шаманы. Оба убиты молнией.
Но как же радужный даль, черт возьми? Небеса никогда не принесут зла, и это я знал совершенно точно с самого своего рождения, всю свою жизнь знал.
Или не совпадение?
Или, может быть, это один и тот же человек?
У русских людей есть одна неприятная черта: если в компании все русские и один латыш, то все говорят на русском; если в компании все латыши и один русский, то почему-то все равно говорят на русском. Настоящее имя Ящика – Кристапс. Настоящим именем сумасшедшего Джимми вполне может быть Янис. Но что за провал в пять лет?.. Может, все-таки просто совпадение? Нет, нет. Или все же? Сколько мне рассказывали про Джимми – абсолютно невменяемый в быту был, а тут интеллигент Янис, дипломы, учителя хвалили… Не складывается.
Или складывается?
Через полчаса я добрался до квартиры на Дзирциема; все племя было дома. Ящик и Боря возились с белым тараканом: делали для него поводок из нити для зубов. Таракан оказывал сопротивление, вырывался и кусался, никакого энтузиазма, в общем, не проявлял. Элли варила суп, Серафим вертелся возле нее и выпрашивал куриную косточку, Александр сидел в большой комнате и смотрел по тотему сериал. Я закрыл дверь в комнату и сел на диван рядом с ним.
– У меня несколько вопросов есть.
– Валяй.
– Сумасшедшего Джимми как на самом деле звали?
– Так и звали. – Александр пожал плечами. – Он иностранец был. Приехал учиться по какой-то программе обмена.
– Он, может, еще и негр был?
Вождь захохотал.
– Да нет, белый. Ну ты сказал!..
– То есть он до племени хорька за границей жил?
Александр поднял указательный палец.
– До племени морского змея. Да, за границей.
– А фотографии его есть?
Александр включил ноутбук, порылся по папкам и нашел фотографию: Джимми плясал с бубном морского змея. Волосы всклокочены, бородка заплетена в пять косичек, глаза безумные. В остальном – это был Янис Надежды Николаевны, тот же самый Янис.
И где-то я его видел.
Дежавю.
– Дай-ка мне ключ от подвала.
Я вышел из квартиры, побежал вниз по лестнице и на ходу набрал номер отца.
– Папа, сколько раз шаман умирает?
– Привет Степка! Михалыч, сын звонит, обожди… Да, по часовой стрелке, пока пузыри не появятся… Три раза. Это я тебе, Степ: три раза. Два раза в небо уходит, в третий раз – в землю.
– А исключений не бывает?
– Какие уж тут исключения! Со смертью не поспоришь. Михалыч, твою мать! Я сказал – по часовой мешай, у тебя часов дома, что ли, нету? Эликсир загубишь! Степ, слышишь? Был один шаман девять веков назад, я читал. Ему при инициации дано было, что он не может умереть. Так он до трехсот лет дожил, а потом от шаманства отказался, человеком стал и помер вскоре. Страшная это пытка – никогда не умереть… Но это, знаешь, редкий случай. Чтобы в наше время у кого-то при инициации такое было, я не слышал.
Я спустился в подвал. Прошел по коридору, отыскал наш закуток, нашу маленькую подвальную каморку. Прижав плечом телефон к уху, принялся возиться с замком.
– А еще вопрос: молнию шаман вызывать может?
– Да запросто!
– А на себя?
– Зачем? Сыпь, сыпь всю, Михалыч, не жадничай! Всю до конца высыпай!
– Нет, ну может?
– Ну может. Только зачем?
– А это, батя, мне пока непонятно. Умер сын у твоего Дайниса.
Отец помолчал.
– Вот те на… – пробормотал. – А сам он как?
– А сам он за границей.
– Ну дела… Все поразъехались, пропали. Я думал, он останется, а он, как все… Мы с ним по молодости камлали вместе иногда, давно уже, лет двадцать назад, что ли… Неплохой был мужик.
Замок наконец поддался, и я попробовал нащупать на стене выключатель, но не нашел. Пришлось подсветить телефоном, и некоторое время я не слышал, о чем говорил отец. Когда выключатель нашелся и я поднес телефон к уху, он снова что-то объяснял Михалычу:
– Да я тебе говорю, по одной капле! В тот раз мы вообще не эликсир варили, а яд от колорадских жуков, а тут ясное дело – по одной надо, а не по три! Степ, ты там еще? Чего еще скажешь?
– У меня все, пап.
– Ну давай, звони, как время будет. Михалыч!! Ну, твою же мать, ну что это такое?! Давай, пока, Степ…
– Пока, пап.
Я сунул мобильник в карман и подошел к тому самому мешку, в котором лежал Джимми. Мешок валялся там же, куда мы его положили после Нового года, в углу за велосипедом Бори.
Внутри была картошка.
– Это я всыпал, – тихо сказал Александр. Я вздрогнул и обернулся; он стоял у меня за спиной, в подвальном коридоре. – После той ночи, когда ты говорил с ним на море, тело исчезло. Я картошку и всыпал.
– Кто говорил? С кем?
– Ты говорил. С Джимми. Сумасшедшим. Помнишь, мы на море ночью ездили, он костер жег? Я-то не вмешивался, все же разговор между шаманами. А ты с ним говорил.
– Я говорил с сумасшедшим Джимми?
Критический удар.
Я говорил с сумасшедшим Джимми.
Он жив.