Я не смог пренебречь восторгом, который кипел в голосе жрицы. Через несколько секунд я оказался рядом с ней, смотрящей на небольшую картину в самом верхнем ряду стены. Картина явно не претендовала на академизм. В ней не было ни какого-либо видимого сюжета, ни чётких образов, ни тонкой игры светотени. Я бы даже сказал, что она была немного примитивна по сравнению с уже увиденными мной творениями мастеров прошлого. Неяркие краски врезались друг в друга, рассыпаясь брызгами по холсту, еле заметные размытые силуэты застыли в круговороте неясных движений. Но эта неброская картины буквально искрилась жизнью. В ней не было ни намёка на те смертельные судороги, с которыми полотна встречали нас до этого. Наоборот, казалось, убери сейчас из зала все свечи, она всё равно будет светить неистовой борьбой своих широких, небрежных мазков.
— Думаю, эта подойдёт, — сказал я это как можно более спокойно, в душе седеющий мастер дорог скакал как годовалый дьяволёнок. — Не побрезгуешь ли, крылатая, расправить свои воспетые крылья и опустить этот шедевр вниз.
Элати коротко усмехнулась и в лёгком уверенном прыжке мгновенно оказалась под потолком галереи. Осторожно подплыв к нашему первому трофею, она аккуратно сняла его с незатейливых опор и также спокойно вернулась вниз.
Я взял картину в руки, вновь невольно погружаясь в бурлящие ритмы её жизни. Что ж, думается Мёртвый князь будет доволен. К сожалению, насколько я понял, одной картины будет отчаянно мало. В связи с этим, осмотр местных достопримечательностей придётся продолжить и желательно этот процесс по возможности ускорить.
— Жаль, что придётся портить это поистине великое творение грешной сталью, — я видел, что Элати говорила искренне и вполне разделял её грусть по этому поводу. Но даже при своих небольших размерах картина обладала достаточно внушительной рамой, которая вряд ли позволит быструю и удобную транспортировку.
Четырьмя быстрыми взмахами я с некоторым сомнением в душе отделил полотно от рамы. Аккуратно свернув его в лёгкий рулон, я отдал наш первый приз ангелу.
— Ну что, крылатая, продолжим знакомство с творчеством ранних художников Ада.
Леди не успела ответить. Умиротворённую тишину подземного музея нарушил визгливый, кривляющийся смех. Реакция наша была стандартной и в какой-то мере достаточно уже поднадоевшая — обнажённые клинки и готовность убивать. С другой стороны, большего, как правило, и не требовалось.
Нежданных, хотя и предполагаемых гостей я заметил сразу же. Ими оказались на первый взгляд довольно таки невыразительные существа, в общих чертах напоминающие обычных мертвецов, встречающихся в Некрополисе. Но и отличия их откровенно бросались в глаза. Это были небольшие (в два раза меньше меня) создания, с размытыми очертаниями тела и лица. Но тела их не были полупрозрачными телами мёртвых, напротив, они были полны тусклых, но вполне различимых красок. Казалось, что сумасшедший художник решил сделать для себя уникальную палитру. И ему это удалось в полной мере. Краски не стояли на месте, сражаясь между собой за право быть примой этого представления.
Непознанные существа как будто и не замечали нас, отвратительный смех повторился ещё несколько раз, но к нам он отношения не имел решительно никакого. Возможно, эти обитатели музея просто так разговаривали. Они, не спеша, плыли вдоль противоположной от нас стены, меняя догоревшие до конца свечи. С необычайной лёгкостью они поднимались под самый потолок, продолжая свою нехитрую работу. Они шли по кругу и, в конце концов, должны были встретиться с нами. По здравым размышлениям, встречи этой лучше было избежать. Пути их опасности для меня не представляли, но вот шум эти труженики поднять могли. А кто на этот шум может явиться, мне было крайне не интересно. Объективно полагая, что Элати также не жаждет новых знакомств, я кивком головы предложил ей проследовать в один из коридоров в стенах основного зала.
Однако наш нехитрый манёвр был к моей искренней печали прерван. По несчастливой случайности группа поджигателей свечей пропустила одну из своих подопечных. Но этот пропуск, увы, не выпал из их раскрашенной памяти и один из местных повернул назад исправить непозволительное положение дел. Заметив наш достаточно экстравагантный для здешних мест дуэт, он издал всё тот же короткий, несколько неуверенный смешок и медленно двинулся в нашу сторону. За ним потянулись несколько его товарищей, а остальные, вероятно, решив, что долг важнее любопытства, продолжили менять свечи.
Бить первым не хотелось по уже обдуманным причинам. А в случае возможной агрессии со стороны этих красочных парней я был уверен, что перебью всю их не слишком большую компанию без особых треволнений. Впрочем, пока они вели себя довольно спокойно, с явным интересом рассматривая нас. Мне пришло в голову, что мы возможно первые нормальные живые или даже мёртвые существа, которых они когда-либо видели. Сомневаюсь, что сюда кто-либо забирался со времени образования Некрополиса.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Кончился и наш короткий, хрупкий мир. Один из обитателей музея заметил пустую раму, валяющуюся у наших ног. Издав уже не смешок, но какое-то подобие стона, впрочем, так же режущего слух, он устремился прямо на нас. Его тело рванулось во все стороны, становясь раза в три больше. Наполнявшие его краски в один миг превратились из тусклых в ослепляющие.
От неожиданности его броска я едва успел отбить в сторону эту какофонию красок и визга. Его дорога до стены была прямой и недолгой. И как было не жаль, но врезался он не в саму стену, а в картину, так некстати, оказавшуюся на его пути. Просчёт был мой, но я, пожалуй, не учёл последствий. Всё-таки моё пребывание здесь длилось совсем не долго, и я ещё не изучил местного этикета.
На этот раз визгливый стон был всеобщим. Не скажу, что он потряс сами основы, но уши мои зарыдали от искреннего огорчения. Они бросились на нас без раздумий и какой-либо системы. Бросились, не потому что ненавидели, не потому что хотели убить. Это был какой-то рефлекс, заложенный в них уже при рождении. Так слепо и бездумно бросаются на своего обидчика маленькие дети, не зная при этом ни желаемого итога, ни простейшего плана действий.
Феерия всех цветов рвалась на наши мечи. Алый, лазурный, бирюзовый, пурпурный, золотой, кричаще-синий и ещё сотни оттенков приближались к нам стремительным ветром. Не дожидаясь, пока мы окажемся разрисованные этими живыми кистями, я с силой откинул их назад, на этот раз предусмотрительно не в стены, а в плеяду зеркал в центре зала.
Оглушительный звон беспощадно разбитых зеркал, казалось перебил даже невозможные для слуха крики неудавшихся мстителей. Осколки заблистали тысячами только что влюбившихся глаз, под взволнованным светом свечей. Я увидел, как один из защитников искусства начал неловко выбираться из-под груды отражающих его попытки стекляшек. Первым желанием было затолкать его обратно, да поглубже, но вся его размытая и теперь какая-то порванная фигура была абсолютно лишена какой-либо агрессии. Как будто он даже перестал замечать тех, кто нарушил покой его дома. Звук, который он начал издавать, был даже не слишком бьющий по ушам плач. Плач непонимающего, сотворённого над ним зла. Плач ребёнка.
Первый, пострадавший в результате своего вероятно праведного гнева, также пришёл в себя и не замедлил поддержать своего собрата. Он всем своим невеликим телом прижался к упавшей картине, как будто защищая в последнем смертельном прыжке. Плач его был не менее атмосферен, чем отголоски слёз первого. Я понемногу начал ощущать себя последней сволочью, хладнокровно обидевшей неразумных детей и где-то даже гордящегося этим.
— Пойдём отсюда, мастер, — леди угадала мои собственные мысли, — пока не пришли их старшие братья, — правда, как оказалось, ею двигали более практичные мотивы.
Я бросил ещё один, лишний взгляд на покидаемый нами в смешанных чувствах пейзаж. Из-под острых осколков упрямо старалось выбраться ещё одно дитя музея, тоже тихо начиная свой первый аккорд безудержного плача. Картины словно ненавидяще потемнели, обвиняя меня в содеянном. С оглушающим лязгом, который вполне мог обозначать вечное проклятие, на каменный пол упал большой осколок зеркала, не сумев удержать своё нетвёрдое равновесие. Из случайного зрителя я за несколько грешных секунд превратился в непрощёного врага.
— Мастер? — по всей видимости, у Элати сражение с совестью прошло гораздо более успешно. С другой стороны, и вина её в случившемся была минимальна, если вообще была.
— Идём, крылатая, — я быстрым, подчёркнуто равнодушным шагом направился к ближайшему коридору, уводящему в глубь древней галереи, обязанной принести нам ещё три-четыре картины, которые можно было бы назвать живыми.
Коридор встретил нас всё теми же ярко, хотя и немного грустно, горящими свечами. Его невысокие стены украшали довольно неброские полотна, видимо разогревающие зрителя перед теми шедеврами, которые должны таиться в конце этой дороги. И дорога эта оказалась не слишком длинной. Буквально через минуту перед нами без суеты открылся на этот раз небольшой, круглый зал, освещаемый большими ровными свечами в причудливых подсвечниках.
В этом зале картин было не так много, а по сравнению с предыдущим и вовсе мало, но каждая из них сверкала своим великолепием, тысячью благословенных вечным пламенем костров. Первая же из них, на которую я ниспослал восторженный взор, вполне подходила под высокие требования Мёртвого князя. Она была насквозь живой. И это было даже иронично, так как на картине была изображена яростная битва. С одной стороны это сражение представлял достославный Орден Войны, широко известный, как и несдержанным нравом своих адептов, так и, увы, их признанной силой. В роли оппонентов выступал неизвестный мне Орден, в руках воинов которого вместо привычных мечей, топоров и копий находилось непонятного вида оружие с множеством шипов и режущих кромок. Как ни странно, но, глядя на картину, битва представлялась вполне равной. Немного неестественно пронзающий мечом своего врага Мастер Войны с ужасом смотрел, как на голову его брата по Ордену опускается устрашающее оружие бойца неведомого Ордена. Азарт, ярость и страх перемешались в лицах участников сражения. И, несмотря на царившую на холсте смерть, картина кричала жизнью не меньше предыдущей. Казалось, все погибшие на ней наследуют свою убегающую жизнь этому гениальному полотну.
Картина была довольно большой, тащить её даже вырезанную из рамы было крайне неудобно, но других вариантов я, к сожалению, не видел. Вырезая холст, я практически слышал стоны тех, кто сейчас умирал на нём.
Закончив своё достойное убийцы дело, я обернулся в поисках ангела, даже не предложившего помощи, от которой я бы вряд ли отказался. Леди я нашёл совсем рядом, её взор был намертво прикован к картине, висевшей через две от моей. Мельком взглянув на эти две и убедившись в их посмертном состоянии, я со спокойным сердцем обратился к так заинтересовавшего жрицу шедевру древних.
Что ж, к этой картине стоило даже не приковать, а приколотить свои недостойные её глаза. Если только что безжалостно расчленённая мной картина вызывала в душе смотрящего переживания за сражающихся и скорбь по погибшим, то смотря на это полотно, в сердце снисходил чарующий покой.
Высокие, стройные деревья едва позволяли показаться над собой седым, скучающим горам. Тёмные, задумчивые стволы фривольно резонировали с ярко-зелёным весельем крупных листьев на их устремлённых ввысь ветках. Тяжёлые, бугристые корни ласково обнимала, словно влюблённая в них, изумрудная трава. Хоровод рубиново-пьяных и наивно-жёлтых цветов беспечно кружил между добродушно ухмыляющимся кустарником. В гостеприимных ветвях играли свои свадьбы дурачащиеся птицы. Но всё это умиротворение природы было лишь фоном к главной детали этого творения.
За твёрдо стоящими в земле деревьями, чуть оттеняя вечнозеленую гамму леса, в загадочно-нечётких движениях танцевало сказочно-прекрасное существо. Бледно-салатовые волосы взметнулись дразнящим вихрем, тонкие изящные руки нежно гладили жёсткую кору, взгляд тёмно-зелёных глаз дарил бескорыстное прощение всему живому. Существо как будто случайно задержалось у нас на виду, в бесконечно-последнем мгновении, желая поскорее нырнуть в прохладу родного леса от нескромных глаз.
Эта картина, пожалуй, была более живой, чем я сам. Лесной танцор смотрел мне прямо в глаза. Смотрел честно и доверчиво, не понимая, что смотрит на своего убийцу. Я не смог вынести его спокойный, дарующий взгляд. Я отвернулся.
— Режь сама, леди, — даже слова давались мне с трудом. — Я уже достаточно сегодня убил.
На лице у ангела отразилась нелёгкая внутренняя борьба. Она жалобно посмотрела на меня, но я спрятал глаза.
— Режь, — это был уже приказ. Приказ, который я не имел права отдавать.
Элати тихо зарычала. Я подумал, что сейчас она бросит меч, но жрица, слава огню, не оправдала моих надежд. Надежд, о которых я боялся признаться самому себе. Удары её были не менее уверенными, чем мои. Ещё один рулон совершенства присоединился к своим столь же несчастливым братьям.
— Может на этом, и остановимся, мастер? — губы Элати мелко подрагивали.
— Увы, крылатая, — мне самому было жаль моих слов, — Мёртвый князь очень хотел крылья, как у тебя. Кто знает, насколько он расстроится, если мы вернёмся без них.
— Тогда быстрее, мастер. Я молю, быстрее, — и несколько возбуждённая леди, не дожидаясь моего ответа, устремилась в следующий коридор, похожий на предыдущий как мои мечи друг на друга.
Прихватив свою часть картин, я поспешил следом за ней, не имея, в общем-то, других разумных вариантов. Как я и предполагал уносящийся за наши спины коридор мало, чем отличался от первого. Всё те же яркие свечи и мёртвые картины. Разве, что он оказался немного просторнее и почти в полтора раза длиннее.
Через несколько минут мы выбежали в новый зал. Чуть больше предыдущего, он почти полностью был занят разнообразными скульптурами. В основном это были дьяволы. Они задумчиво сидели, вольно лежали, смеялись, широко открыв свой рот, плакали, печально глядя в даль. В их руках были крепко сжаты длинные мечи, вычурные охотничьи рога, украшенные кубки. Они говорили и сражались между собой. Они влюбленно смотрели друг на друга. Они танцевали и обнимались, бежали и падали. И живому дьяволу пришлось бы изрядно поднапрячься, для того чтобы повторить всё то, что демонстрировали безжизненные статуи.
Смотря на них, было явственно заметно, что они из другого времени. Почти всех их коснулись гибельные удары веков. У кого-то недоставало руки, ноги, головы. Кто-то и просто валялся грудой осколков у ног своих соседей.
Я подошёл к одной скульптуре поближе. Она почти не пострадала в тисках времени. Лишь несколько трещин, да пару отбитых пальцев на руке несколько портили общее впечатление. Это был немолодой, суровый воин. Взгляд его был прям и строг, в одной из рук он держал нарочито грубоватый топор, другая была сжата в кулак. На груди был чуть заметен, когда-то великолепно исполненный медальон. Ни надписи, ни символа разобрать, увы, не удалось.
Без особого труда оторвавшись от осмотра воина, я уже было хотел пригласить ангела на дальнейшие поиски редких картин, но практически случайно заметил, что одна из них была затеряна между чехардой медленно рассыпающихсястатуй. Как ни странно, но она не была награждена светом свечей. Уже одно это возбудило в моей душе костёр любопытства. Без лишних сомнений я взял первый же висящий на стене массивный канделябр и упорно начал продираться через застывших дьяволов к своей недалёкой цели.
Наконец мне удалось осуществить эту маленькую авантюру. Дрожащий свет упал на тёмное полотно. Картина взорвалась красками и чувствами. Она открыла то, чего я точно не ожидал увидеть на картине, написанной до начала войн Основ. Центральной фигурой композиции был ангел. Она бежала в глубь холста, спасаясь от неясных теней позади. Готов предположить, что роли теней играли дьяволы. Внимательно присмотревшись, можно было увидеть и милые огню рога и сильные руки, сжимающие острую сталь. Её бег был лёгок и стремителен, на обращённом в сторону преследующих врагов лице застыли искры первородного страха и отчаяния. Она не знала, куда бежит, возможно, даже путь её лежал в когти другого врага. Я с ужасом понимал, что сочувствую этой крылатой беглянке. Вдруг я увидел её молящий взгляд в своих глазах. Она просила меня о защите, о покровительстве, о том чего я дать не мог и признаться не хотел.
Вот они те самые крылья, о которых так просил Мёртвый князь. Уже раскрывающиеся, готовые к высокому спасительному прыжку они действительно были очень красивы, если забыть про то, кому они принадлежали. Я резко выдернул меч. Взгляд ангела не отрывался от меня, становясь с каждой секундой всё более умоляющим. Как меня уже достали все эти проникновенные взгляды. Я взмахнул сталью.
— Хватит! — полный холодной ярости голос буквально одной своей волей заставил меня опустить клинок. В голову ударил аритмичный набат. Тёмно-алая краска с вкраплениями чёрного безумия начала заливать мои глаза. Я ещё хотел обнаружить и убить врага, хотел закричать, хотел, в конце концов, просто убежать, но по остаткам сознания ударил ярко-жёлтый прибой. В ушах захохотали образы всех виденных мною сегодня картин. Чёрные пятна становились всё больше и больше, пока не превратились в одно.