Похоже, мои слова были совсем не тем, что он желал услышать. Лицо его превратилось в маску сурового и жестокого мудреца, а когда я заглянул ему в глаза, то понял, что это не маска, а истинный облик. Истинный облик того, кто смеет спорить с огнём. Я запоздало взглянул на его Путь. Предо мной предстала хохочущая лавина гремящего пламени, сметающего любое посягательство на свои владения
— Я ведь не всегда проигрывал споры, дьявол, — колокольчики больше не звенели, — и я не всегда улыбаюсь. И ещё я никогда не прошу. Идём.
Это действительно мало походило на просьбу и, не желая ссориться с тем, кто предпочитал появляться в облике шута, я покорно отправился за моим, вновь весело запрыгавшим проводником.
Слава огню, дорога наша не продлилась долго. Уже минут через десять мы вышли на маленькую площадь, со всех сторон окруженную хмурыми ликами пустоглазых домов. Лишь второй, более внимательный взгляд помог мне найти на этой, покрытой серой камнями площади флегматичного вида дьявола.
Среднего роста, в широком, явно тёплом плаще, с неутомимо лысеющей головой он производил достаточно посредственное впечатление. В руках у дьявола была длинная, потрескавшаяся метла, которая мерно опускалась на равнодушные камни. Казалось, он полностью сосредоточен на своём нехитром занятии и наше звонкое появление его ничуть не встревожило. Впрочем, я допускал, что это и было именно так.
— Привет, Собиратель, — шут, приплясывая, подбежал к вяло воззрившемуся на него дьяволу. — Как дела?
— Мои дела неизменны, шут, — обладатель метлы, тут же потерял интерес к разговору, — и останутся неизменны.
— Твои, да, — шут искусно подпрыгнул, вновь оказываясь перед лицом уже отвернувшегося дьявола, — но у него, — он сделал картинный жест в мою сторону, — они ещё вполне могут поменяться. И может быть даже благодаря тебе.
Дьявол одарил меня лишённым энтузиазма взглядом. Но, прошла томящая секунда, и в его избавленных от определённого цвета глазах проявился неожиданный для него самого интерес. А потом этот едва зародившийся интерес перерос во вполне очевидный азарт. Отбросив метлу, он неровной, шаркающей походкой подошёл ко мне. Довольный успехом шут безмятежно попрыгал за ним.
— Непростая была дорога, верно, — дьявол задумчиво посмотрел на меня.
— Верно, — я согласно кивнул. Дорога действительно оказалась не из лёгких.
— И назад ты уже не пойдёшь, — он не спрашивал и я не стал отвечать. — Но у тебя есть право узнать, что ждёт тебя впереди. И я покажу тебе, по крайней мере, одну из этих дорог, — он немного помолчал. — Я был Верховным Магистром Ордена Шёпота. Не вспоминай, — он заметил моё озадаченное лицо, — бесполезно. Это было слишком давно и слишком недолго для памяти. Мы мало говорили, мы слушали. Мы могли услышать, что шепчет листва в нескольких километрах от нас, находясь при этом возле гремящего водопада. Стоит ли говорить, что я был лучшим в своём Ордене. У меня было всё — власть, деньги, любые радости души и жизни. Но в один проклятый день я захотел большего. И я вступил на Дорогу к Предвечному Пламени. Не буду утомлять тебя подробностями моих странствий, тем более, что в общих чертах они тебе скорее всего известны, — он понимающе усмехнулся, — скажу лишь, что в итоге я пришёл. Пришёл туда, куда сейчас стремишься и ты. Сильный, смелый, гордый. Кто я теперь!? — его глаза внезапно окрасила краска злого безумия. — Кто!? Ты не спросишь, но я отвечу. Теперь меня зовут Собиратель пепла. Пепел — вот, что осталось от моей великой мечты. И теперь каждый день я мету этот пепел по кругу. Каждый день я вспоминаю, что я потерял, и что я в итоге обрёл. Но, — он пару раз глубоко вздохнул, — но, ты иди. Быть может, скоро я начну мести и твой пепел. Но даже если это будет так, помни это будет пепел великой мечты.
— Прощай, — я развернулся и пошёл в зовущем меня направлении, не дожидаясь на этот раз разрешения шута. Сказать, что эта встреча не произвела на меня никакого впечатления, было бы крайне не верно, но если мой звенящий спутник хотел меня испугать, то эта затея уверенно провалилась. Дорога у каждого своя. Это я знал твёрдо, ещё с тех времён, когда был учеником Ордена. И то, что не удалось одному, всегда может получиться у другого. И я был как раз именно этим другим.
— А ты решительный, — шут с некоторым одобрением хлопнул меня по плечу. — Пламя любит таких, — добавил он уже с большей серьёзностью, — вот только любит оно их совсем не долго.
— А мне долго не надо, — я ускорил шаг, — я ещё и быстрый — возьму и убегу.
— Не быстрее искр, — шут чуть угрожающе покачал звенящей головой.
— Вот и проверим, — я уже почти бежал.
— Стой!
Стальная ладонь схватила меня за ускользающую руку, заставив раздражённо остановиться. Шут, заговорщицки ухмыляясь, смотрел куда-то мимо меня. Он едва заметно кивнул, словно приняв какое-то решение, и звонко отыграл лихой мотив своими колокольчиками.
— Странно, но ты мне понравился, дьявол, — шут подозрительно огляделся по сторонам, будто опасаясь санкции за крамольные слова, — и я думаю поспорить с огнем ещё разок. Ведь ты знаешь лишь одну дорогу. И на этой дороге тебя уже ждут. Но я покажу тебе другую. Ты зайдёшь по ту сторону огня. Ты окажешься не пред его грозным ликом, но за его плечами. Там мало света и часто бродит скорбь, но там лежат пути, неведомые даже Великому Пламени, ибо оно редко оборачивает свой мудрый взор. И я снова не прошу, дьявол. Идём.
Что ж в этот раз уговаривать меня было не нужно. Своевременное предложение шута открывало для меня весьма достойные перспективы, и вскоре мы оказались в глубине одного невзрачного одноэтажного дома. Шут остановился перед разбитой винтовой лестницей, резко уходящей вниз.
— Тебе туда, дьявол, — голос его был глух и сосредоточен. — В конце лестницы дверь, она всегда открыта. Но, помни, открыта она только с одной стороны.
Я молча кивнул и начал осторожно спускаться по постепенно тонущим в темноте ступеням. Несмотря на готовность к худшему, спуск мой не занял более минуты. Из густого, бархатного мрака передо мной на долю мгновения вынырнула ветхая, покрытая копотью дверь. Я глубоко вздохнул и взялся за скользкую ручку. Неожиданно показалось, что за мной кто-то пристально наблюдает. Я не обернулся. Я знал, что никого не увижу.
Узкий горный серпантин неловко подрагивал под ногами. Очередной несчастливый камень, отлетевший от моей беспечной ноги, обречённо сорвался в алчно темнеющую пропасть. Кто-то (а по ощущениям что-то), закричал над головой. Крик был печальный, больной и в тоже время непримиримо злой, без надежды и без прощения. Этот крик эхом отразился от томящего хаоса, грубыми тенями нависающих скал, и впечатался прямо мне в сердце. Я вновь оступился и, чтобы не низвергнуться в жадную бездну, пришлось опять выравнивать свой Путь.
Уже третий час я пробирался по заброшенным каменным тропам. Шут не обманул, здесь действительно было темно и скорбно. Единственным плюсом был тот немаловажный с моей точки зрения факт, что боль в руке несколько умерила свои титанические амбиции. К тому же опасный серпантин уже подходил к концу, широким жестом выводя меня на тёмную, безбрежную равнину.
Равнина оказалась покрыта щедрой сетью мелких огоньков. Это были костры. Их пьяное, то взвивающееся, то затухающее пламя мерцало в глазах подобно грешным мыслям, которые мы держим на самом дне нашей души. Они никогда не поднимаются наверх, терпеливо ожидая, когда мы сами спустимся к ним. И ожидание это всегда бывает вознаграждено.
Один из костров печально подрагивал совсем рядом со мной. В его багровеющем свете мелькали неестественные, нереальные фигуры, то ли танцующие вокруг подаренного им огня, то ли просто мечтающие согреться в его жестоких объятиях. Я хотел пройти мимо, но через минуту понял, что двигаюсь прямо по направлению к этому костру. Я резко свернул, но костёр вновь оказался передо мной. Неожиданно в круге света отчетливо проступила тёмная, когтистая рука, которая настойчиво манила меня к себе.
У обладателя этой руки был странный, какой-то задымлённый Путь, который почему-то никак не мог закрепиться в моей памяти. Я забывал его через краткую долю мгновения, в тот самый миг, когда был твёрдо уверен, что на этот раз я его запомнил абсолютно точно. Наверное, именно в этот момент я понял, наконец, как устал. Как устал идти. Идти, не останавливаясь и не оборачиваясь. Мне показалось, что на голове поседело ещё несколько волос. Я даже дотронулся до них рукой. Именно до тех, про которые подумал. Так прошло несколько минут. Я отрешённо стоял, глупо поглаживая свою голову, а выросшая из темноты рука продолжала манить в свои, единственно для меня возможные пределы.
Я не стал более безрезультатно пробовать пройти иной дорогой и, подчёркнуто не торопясь, подошёл к беспокойно ожидающему меня костру. Я вошёл в подрагивающий круг света и равнодушно прошёлся взглядом по местным обитателем, неистово при этом стараясь не развернуться и не броситься назад, подобно ускользающим от злых ветров листьям.
Я не считал их глаз, не слушал их шепчущих шагов и не замечал биения их гниющих сердец. И в этом, наверное, было моё единственное спасение. Вокруг костра сидели, метались и вспоминали те, от кого отвернулось Великое Пламя. Те, кто не были достойны, видеть его светлый лик и были вынуждены довольствоваться лишь жалкими искрами, случайно залетевшими в этот забытый огнём край. И сегодня я пришёл к этому костру, лишь потому, что был подобен им. Вот только не пламя отвернуло от меня свой взор, но я отвёл его от пламени.
— Садись, брат. Согрей остатки своей души.
Я обратил свой взгляд на говорившего. Вероятно, именно его руки совсем недавно манили мои шаги и мысли. И вероятно когда-то он был дьяволом. Вот только по всему выходило, что было это очень давно. Он был неестественно огромен, будто каждый месяц на него беспорядочно набрасывали очередной кусок плесневеющей плоти. За уродливыми наростами на голове, почти невозможно было разглядеть обломанные рога. Наполовину заросшие глаза непроизвольно слезились, от чего его страшное лицо приобретало тоскливую нотку печали.
Я понимал, что нужно уходить и чем быстрее, тем лучше, но вместо этого разумного шага я послушно присел рядом с огнём, протягивая к его ленивым лепесткам неожиданно заледеневшие руки.
— Вот и всё, брат, — мой радушный хозяин опустил свою тяжёлую ладонь мне на затылок. — Теперь ты дома.
— Мой дом, далеко, брат, — лишь привычная ярость боли в левой руке смогла отвлечь меня от его гипнотического голоса. — И я не ищу дома.
— Тогда зачем ты пришёл? — его ладонь оставила мой возрадовавшийся этому факту затылок. — И зачем тебе наши драгоценные искры? Ведь их тебе отдали те, кто считал тебя братом. Тебе отдали всё.
Вокруг костра начал подниматься возмущённый гул. Злой, визгливый он набрасывался на меня разъяренным бураном, заставляя в ужасе склонять голову. Однако я уже давно привык к подобным звукам. Я поднял глаза.
Костёр угасал. И в последних жалких проблесках умирающего огня, я увидел ненавидящие меня лица. Лица тех, для кого это огонь был последним в жизни приютом, для кого он был тем самым домом, от которого я отказался. И я оказался той самой каплей, для которой было отдано последнее тепло этого дома. Тепло, которым я пренебрёг.
Повинуясь внезапному порыву, я в быстром движении положил левую руку на стремительно истлевающие угли. А через мгновение над этой забытой землёй взметнулись колосья Истинного Пламени. На секунду невиданный в этих потерянных местах огонь заревел оглушающим пожаром, а после удовлетворенно превратился в дарящий тепло и свет костёр. Он был почти как прежний, но вот только изменились лица тех, кто в немом изумлении смотрел на него. Пропала таящаяся у самого края злость, очистился навечно тревожный взгляд, а шепчущие неведомые литании губы медленно переставали болезненно дрожать.
Глядя на эти лица, я почти забыл про корчащуюся от боли руку. А когда вспомнил, то эта боль показалась мне не такой уж и большой платой. Они не стали счастливы, это было уже, увы, невозможно, но в их истерзанных душах поселились первые ростки давно ушедшей из этих земель надежды. Не все они вырастут, не все смогут занять принадлежащее им по праву место, но даже если одно крохотное семя даст всходы, разве это не будет лучшим, что я сделал в своей жизни. Разве не стоит это самой мучительной боли.
— Ты согрел нас, брат.
Огромная рука, с крупными, разбитыми когтями как-то по-детски лежала на страшном лице. Через чуть приоткрытые пальцы слезящийся глаз заворожено наблюдал за весёлым танцем рождённого мной огня. На несколько пьяных от света минут наступила умиротворённая тишина. На несколько объятых щедрым пламенем минут огонь развернул свой желанный лик. Увы, он не мог задержать его надолго, но я знал, что для сидящих вокруг костра эти минуты были равны столетиям. Время прошло и костёр вновь стал полон тусклого равнодушия, но в посеревших сердцах всё ещё горело прежнее Истинное Пламя. И его срок был неизмеримо дольше.
— Ты согрел нас, — повторил гигант, убирая руку с лица, — но ты ведь пришёл не за этим. Верно, брат?
— Верно, — сейчас мне было больно даже говорить, но говорить было необходимо, — меня ждёт Предвечное Пламя.
— Ждёт ли? — усмешка тронула обезображенные губы.
— Не важно, — боль никак не проходила, — ведь главное не то, что ждёт, а то, что дождётся.
— Ты близок, — шальная искра обожгла моему собеседнику щёку, но тот только улыбнулся, принимая это как ласку.
— Последний шаг всегда тяжелее весёлого бега первых дней, — я начинал сомневаться, что эта разрывающая боль когда-нибудь утихнет.
— Значит, их надо сделать как можно быстрее, — великан вдруг быстро, но неожиданно мягко взял мою руку. — Отдай мне, брат, — он улыбнулся, — искрой больше, искрой меньше.
Он до хруста костей сжал мою ладонь. Медленно, но неотвратимо боль начала стихать. Через несколько минут она вернулась к своему обычному состоянию сжигающего пожара, выпады которого я уже давно научился терпеть. Отвергнутый светлым огнём дьявол взял мои страдания себе. Взял навсегда. Но ни одного мускула не дрогнуло на его страшном лице. Вот только в глазах прибавилось гибнущих слёз.
— Иди, брат, — он отвернулся и безмятежно уставился в костёр. Не в тот, что рассеянно плескался перед ним, но в тот, который пару аккордов назад, сладостно сжигал его лишенную радости душу.
Наверное, более мудрого совета мне не дал бы никто. Не прощаясь, я встал и пошёл по мерцающей огнями равнине. Я миновал сотни костров и каждый из них манил последним теплом. Но ни один из них больше не встал у меня на дороге. Костры оставались за спиной в прикрывающей их дырявым покрывалом темноте. Я покидал пределы тех, кто был забыт светлым, непогрешимым огнём.
Этот лес был, наверное, первым, что сожгло на своём гневном пути Великое Пламя. Обугленные остовы деревьев, хрустящая под ногами земля и тишина скучающей ночи. Вот и все детали представшего передо мной пейзажа. Носком сапога я отшвырнул случайно добравшуюся до этих дней палку. Она недоумённо отлетела в сторону, подняв передо мной туман редкого пепла. Я невольно усмехнулся. Даже этот взметнувшийся пепел выглядел сейчас неуместно живым.
Через полчаса оглушающей мёртвый лес ходьбы я остановился и понял, что не могу больше идти в этой ослепляющей тишине. Безумно захотелось хоть как-то разнообразить местный колорит. И я подошёл к решению данной проблемы самым тривиальным способом. Я запел.
Это была известная половине Ада песня, которую можно было услышать в любом кабаке от Пурпурных холмов, до Рубиновой пустыни. Признаться эта нехитрые, а местами уверенно грешащие рифмой вирши, подняли моё давно угасшее настроение до вполне приемлемых границ. Куплетов в выбранной мной песне было предостаточно, и я с истинным удовольствием исполнял их своим довольно среднего качества голосом. Я пел всё громче и громче, скатываясь на банальный крик. Мне пришлось даже остановиться, пытаясь вытянуть одну развесёлую ноту.
— Тише.
Песня оборвалась. Этот тяжёлый, оскаленно шепчущий голос мог оборвать любую песню. Я несколько нервно повернулся в сторону, с которой раздалось это предрекающее печали замечание. И увиденное мне классически не понравилось.
Из-за маленькой горки поваленных в кучу чёрных стволов щемяще медленно выходило крупное, покрытое седой, поблёскивающей шерстью существо. Из приоткрытой пасти небрежно выглядывали кривые клыки, которые были длиннее большинства виденных мною кинжалов. Странные изогнутые глаза были наполнены рваным беспокойством. Существо двигалось абсолютно бесшумно, не отрывая от меня раздражённого взгляда.
Его Путь чем-то походил на Пути Мёртвых князей. Столь же неброский, суровый и безмерно печальный. Вот только в нём не было той, закрывающей двери апатии, той утомлённым временем скуки. А ещё он был удивительно красивый. Красивый отсутствием света, красивый, словно покорная влюблённым ночь.
— Ночь… — его голос плавно отразил мои мысли, — ночью нельзя кричать. Ночь всегда слишком коротка. А ведь каждый крик делает её ещё короче.
— Сдаётся мне, эта ночь ещё не была оскорблена слепящими лучами, — я невольно усмехнулся,
— Но разве от этого она стала менее желанна? — обнажённые сабли клыков были уже в нескольких метрах от меня. — Разве бархат её стал от этого менее мягок, разве слышим мы её встревоженный шёпот?
— Давай по делу, — я заметил, что начал быстро уставать от разговоров. — Я пройду?
— Ты заснёшь, — глаза любителя ночи отрешённо улыбнулись, — это слишком тёмная тропа.
— Я не сплю по ночам, — настала моя очередь для равнодушной улыбки, — а к тёмным тропам я давно привык.
— Как и я, — лохматый философ никак не уходил с дороги. — Вот только ты не ходил по тёмным тропам.
Разговор явно затягивался, приобретая несколько угрожающие черты. Седошкурый визави пронзительно смотрел сквозь меня, оставляя сонмы гипотез о его дальнейшем плане действий. И как ни обидно, но первым в этот раз я атаковать не хотел. Что-то (наверное, всё же остатки мозгов) мне подсказывало, что здесь все мои прежние заслуги окажутся смешны и нелепы. Что здесь никто не будет лить кровь и разрывать душу. Просто на глаза ляжет чёрная молчаливая повязка, а тяжёлая, мерцающая сединой лапа лениво толкнёт меня в хоровод тёмных троп. Троп, по которым я ещё не ходил.
— Скоро рассвет, — взгляд изогнутых глаз вновь обратился ко мне. — Не у меня — у тебя. Осталось лишь успеть его увидеть.
— Выходит, мне стоит поторопиться, — я сделал пару коротких шагов и оказался вплотную к моему, бредущему тёмными тропами собеседнику.
— Ночью нельзя спешить, — количество ночных табу медленно, но верно увеличивалось, — слишком легко упасть.
— Так проводи, бессонный, — я спокойно и понимающе посмотрел в навеки оскаленную морду, — а то я громко падаю.
Он долго и задумчиво молчал, размышляя о многом, но только не о моей просьбе. Вдруг его крупная голова взметнулась вверх, пасть широко раскрылась, словно готовясь издать раздирающий воздух вой, но вместо этого лишь бесшумно разрезала блеснувшими клыками антрацитовый платок тьмы.
— Не отставай, — через миг его меланхоличный силуэт был уже почти не различим в ночной тишине, — и не оборачивайся на тёмной тропе.
Я не оборачивался. И признаться, делать мне это было не слишком обременительно. Ибо я прекрасно знал, что увижу позади. Там будет вечная ночь, тихая и часто ласковая, но когда её ласки наскучат, никто не приведёт тебе новую любовницу. А старая может и разозлиться. И тогда тебе останется лишь уснуть. И видит пламя, уснуть навсегда.
— Ты всегда один?
Седая голова хмуро повернулось в мою сторону, привлечённая нежданным вопросом.
— Ночь любит одиноких, — голос был печален, — и любовь свою она не делит.
— И ты никогда не хотел встретить рассвет?
Вероятно, мой вопрос оказался несколько неуместным. Бродяга тёмных троп жутко, лающе расхохотался. Его вспыхнувшие серебряным пожаром глаза оказались в одном мгновении от моих. Завывающий ледяной поток грозового дыхания гневно хлынул мне в лицо. Зазубренный клык рассек кожу на виске. И окружившая меня ночь почему-то показалась ещё тише.
Наверное, я должен был испуганно вздрогнуть и тысячу раз пожалеть о собственных неловких словах, но вместо этого изнутри кричащий волной поднялось накопившееся за последние дни раздражение. Все эти дни меня били, оскорбляли, надо мной смеялись и водили за руку словно ребёнка. За эти дни я едва стал какой-то серой в своей покорности куклой. Но вот сейчас, на самой тёмной из хоженых миром троп, перед оскаленной пастью неведомого зверя вновь спокойно стоял Хозяин Пути.
Я ударил. Словно из разорванной раны с его Пути на меня хлынул шторм нерождённой темноты. Он ослепил мне глаза и смутил только проснувшуюся волю. Но он всё же опоздал. Я уже крепко держал рвущийся в ночь Путь. Медленно, осторожно я собирал капли суетливо разбросанной силы, готовясь сделать один смертельный выпад. Я знал, что второго мне сделать уже не дадут.
Внезапно темнота слетела с моего уже смирившегося взора. Седой и одинокий задумчиво покачивался на мохнатых лапах, устремляя на меня встревожено-печальный взгляд. Так смотрят на равного. Так смотрит тот, кто желает этого равенства. Моя гордость была удовлетворена в полной мере. Я отпустил вновь нырнувший во тьму Путь.
— Я встречал плеяды рассветов, — голос зверя был так же спокоен, как и до столь неожиданного припадка, — но все они проходили мимо. А догнать их я уже не успевал.
— А может, стоило бросить ему в спину камень или проклятие, — я уже забыл про нашу маленькую размолвку, — вдруг бы обернулся.
— Они не долетят, — седой голос неожиданно дрогнул, — он их даже не услышит. Он часто глух и ещё чаще слеп, — зверь усмехнулся. — Вот почему мне желанна лишь ночь. Ночь слышит всё. Ночь смотрит на каждого. И ночью можно не врать. Ведь когда не видно грешных слов, мы верим даже правде.
Больше мы не разговаривали. Мои широкие, грубые шаги уже почти час отбивали атональный ритм в такт неслышной поступи моего спутника. Я поднял голову. Сверху мне улыбнулась ночь. Улыбнулась на мгновение, словно желая показать, что рада даже этим глухим, пронзающим её мысли звукам. Я понимал, что это была лишь вежливость. Истинная радость наступит лишь в тот момент, когда я уйду.
И этот момент неуклонно приближался. Странный, мятежный блеск тревожил чёрное ложе нашей молчаливой тропы. Это был блеск молодого огня, только восходящего к своему пылающему престолу. Это был предел владений ленно-восторженной ночи. Наступал рассвет.