Накрутив полотенце на мокрые волосы я облачилась в длинную, купленную сегодня сорочку, завернулась в плед, налила себе еще отвара и села у окна. Если уж смотреть в лицо прошлому, то без свидетелей, с чашечкой горячего отвара и не торопясь.
Двенадцать лет назад я увидела Боулесин в первый раз, когда сошла с подножки дилижанса на станции в конце вот этой самой улицы, что под окнами “Вечерней звезды”.
Преподавательница “Дикого шиповника”, госпожа Мостклер, учила нас: “Оказавшись в незнакомом городе, о котором вы ровным счетом ничего не знаете, возьмите кэбрио до ближайшей книжной лавки. Если у вас нет денег на кэбрио, выберите чисто и прилично одетую госпожу средних лет без детей и спросите у нее дорогу. Женщины с детьми будут торопиться, их следует отвлекать в крайнем случае. Книжные лавки располагаются там, где публика, по меньшей мере, умеет читать и находит на это время. Владельцы книжных лавок обыкновенно знают все и вся, поскольку не обременены потоком покупателей и не прочь поговорить. Лучше них осведомлены только барберы и модистки, но с первыми, будучи лицами женского полу, вы не сможете заговорить без особой нужны, а вторые, если вы не их клиентка, не найдут на вас времени. В книжных лавках вы всегда можете улучить минуту, когда хозяин или хозяйка скучают в одиночестве, и разузнать все, что вам нужно.”
Деньги у меня были, поэтому я наняла кэбрио, и через четверть часа вошла в книжную лавку “Розовые сказки”. Лавка была полна дамских романов, нравоучительных книг для юных дев и учебников для женских пансионов. Последнее навело меня на мысль. Убегая из дома, я надеялась на место гувернантки или компаньонки, но теперь появилась идея получше.
Вскоре я вышла из “Сказок” с адресами четырех женских пансионов. Директриса первого выставила меня за порог, узнав, что у меня нет рекомендаций. Во втором строго, но без нарочитого аскетизма одетая дама с интересом посмотрела на мой диплом из “Дикого шиповника”.
— Оценки у вас отличные и хорошие… Как поживает госпожа Мо… Мо…
— Мостклер, — улыбнулась я простенькой проверке.
— Да, именно.
— С ней все хорошо. Я многим ей обязана. Вы знакомы?
— Лично не знакомы, но мы здесь наслышаны о “Шиповнике”.
Директриса потеплела, откинулась на спинку стула и предложила мне присесть.
— А теперь, госпожа Лориетта, расскажите мне все без утайки. Байки о сироте и сгоревшем доме оставьте лавке, где вам дали наш адрес. Да-да, я знаю почерк хозяина “Сказок”, это кривое М ни с чем не перепутать.
Выслушав мой рассказ, директриса еще раз придирчиво меня осмотрела и приняла на должность преподавательницы чистописания.
Два года без малого я проработала в пансионе, и за это время освоилась в новой роли одинокой городской девицы. Пансион давал безопасное пристанище и уверенность в будущем. Остальное я изучала, когда выдавались выходные, или же вечерами, когда не выпадало дежурств. Разумеется, с наступлением сумерек я возвращалась назад.
Не раз и не два я благодарила небесные сады за “Шиповник”. Пусть я не стала знатоком людей и не могла найти выхода из любого положения, но я имела хотя бы начальные представления о том и другом. Шиповник не растят в оранжереях.
Второй год моей работы подходил к концу, когда директриса спросила, есть ли в моем гардеробе платье, достойное бала в городской ратуше. Пансиону выдали несколько пригласительных, и один из билетов мой.
Прошло десять лет, а я помню тот бал Весеннего Равноденствия едва ли не поминутно.
Он представился Алариком — без титула и фамилии, пригласил меня на танец, а после увлек гулять по темнеющим дорожкам. Я отказалась уходить из виду толпы, чтобы не повредить репутации — преподавательницы приличных пансионов должны блюсти себя. Аларик предложил посидеть на скамье на виду у бдительных грымз, но с таким вкусом расписывал кофе и пирожные в новом кафе на набережной, что отказаться от встречи не было никакой возможности.
Он умел обставить свидания так, чтоб нас никто не видел в компрометирующей ситуации. В дождливые дни он сажал меня в закрытый экипаж на малолюдных улочках и увозил в дальний парк, в скрытые от глаз беседки у озера, а если было слишком ветрено, то мы оставались в экипаже, он доставал из корзины горшочек взвара, подогревал его на походном артефакте, и к взвару непременно находились закуски и сладости. Когда никого не было вокруг, он вытаскивал флейту — то блестящую клапанами концертную красавицу из эльфийского лилового клена, то деревянную флейту, любимую стародавними менестрелями, то забавный набор трубочек, соединенных стенами в ряд — как он объяснил, это пастушья флейта, традиционный инструмент гоблинов предгорий. На всех трех Аларик играл поистине виртуозно. Я полюбила наши "пикники в карете" едва ли не больше посещений кафе.
В конце весны Аларик сделал мне предложение, и лишь тогда я узнала, кто он такой на самом деле. Конечно, я слышала, как зовут детей барона из замка за рекой, но и подумать не могла, что встречаюсь с тем самым Алариком. Позже я не понимала, как он меня убедил. Ведь очевидно, что простолюдинка, дочь коммерциантов средней руки, сбежавшая из дома бесприданница, без рода за спиной — нет, определенно не пара будущему барону. Но нежности, которые он шептал мне между поцелуями, вскружили мне голову, и я приняла кольцо.
Директриса заметила мой блуждающий взгляд и мечтательную улыбку. В ее кабинете я призналась в наших встречах и достала подарок Аларика, спрятанный на цепочке под воротом. Мудрая женщина качала головой и лишь пробормотала: "Небесные сады! девочка, лучше бы ему быть лавочником". Взяв с меня обещание хранить благоразумие и держать роман в тайне, она оставила место за мной. Все же помолвка — не свадьба, и свой доход мне пока необходим. Мне не хотелось, чтобы Аларику пришлось обеспечивать меня, пока мы не женаты. Скептическое отношение директрисы меня задело и посеяло легкое беспокойство. Но на следующем же свидании Аларик уверил меня, что все сложится хорошо. Какими наивными мы были…
Аларик представил меня семье как свою невесту. Отец принял меня сдержанно, но я и не ожидала иного от барона, владетеля земель. Барон Боулес назначил бракосочетание на следующую весну — их семья старых строгих правил, и после помолвки принято выждать полгода, проверяя чувства молодых, а затем несколько месяцев готовиться к свадьбе, рассылая приглашения и готовя торжество. Аларик позже сказал, что в его поколении свадеб еще не было, а его родители, действительно, поженились через год после того, как сговорились их семьи.
Его сестра Эрментина, которой в ту весну исполнилось пятнадцать, приняла меня живее и потребовала у Аларика, чтобы он и впредь устраивал наши встречи. Мы, действительно, виделись еще несколько раз за следующий год.
После помолвки, пусть и не объявленной по традиции аристократов, мы порой появлялись вместе на публике, но всякий раз вокруг было множество народу, чтобы никто не заподозрил учительницу пансиона в неприличиях. Удивительно, но Аларика не узнавали. Иначе одет, иначе причесан, иначе смотрит — и вот уже со мной под руку идет не аристократ из высших, а обычный горожанин. “Люди так ненаблюдательны”, — смеялся наследник баронства.
На лето большинство пансионерок разобрали по домам, и мне выпадало лишь два дежурства в неделю. Аларик устраивал дела так, чтоб видеться как можно чаще. В середине лета он осторожно поинтересовался, не откажусь ли я провести с ним четыре дня в охотничьем домике, и уверил меня в своем совершенно безукоризненном поведении.
Накануне отъезда я зашла в салон "Жемчужная лилия" и покинула его с объемной коробкой невероятно симпатичных, воздушных, отделанных кружевом женских вещиц, в которых уважающая себя дама покажется только перед одним мужчиной (некоторые — перед двумя или тремя, но оставим это на их совести). Наняв закрытый экипаж, я съездила в дальний квартал на другом конце города, где жили небогатые горожане. Надеюсь, здесь никто не увидит, что я захожу к госпоже зельевару, и тем более не узнает, что именно я у нее купила. Мне было уже двадцать лет, и я надеялась, что поведение моего жениха будет "безукоризненным" в несколько в ином смысле, но заводить детей до свадьбы в мои планы не входило.
Уединенный дом на берегу небольшого озерца показался мне именно таким, как я себе представляла: веранда со столиком, где было так приятно завтракать, берег с мягкой травой, где Аларик играл для меня на флейте, лесные дорожки, где мы могли бродить часами, кресла у очага, где мы пили вино по вечерам, и уютная спальня наверху, где пригодились покупки из "Лилии".
Долгие годы я гнала от себя воспоминания об этих днях, до краев наполненных счастьем и нежностью, но они возвращались снова и снова.
Мы еще не раз выезжали в охотничий домик, а с наступлением осени, когда занятия не давали мне отлучаться надолго, Аларик пригласил меня в городской дом Боулесов. По легкому удивлению, промелькнувшему в глазах экономки, я предположила, что его прежние подруги такой чести не удостаивались. Мне не с кем было сравнивать Аларика, но я догадывалась, что без некоторого опыта сложно достичь той "безукоризненности", которой я наслаждалась в наши встречи. Там, в особняке светлого мрамора, мы встретили осенние дожди и зимние снегопады, оттуда я выскальзывала через черный ход и в закрытом экипаже доезжала до переулка рядом с пансионом, туда я возвращалась, когда у меня выдавалось несколько часов свободного времени, изредка — целый выходной.
Аларик преподнес мне роскошную парюру с россыпью бриллиантов и жемчужин. Я отказалась — такие вещи не для скромной учительницы. Аларик ответил, что драгоценности мои и будут ждать меня в замке.
Свадьбу назначили на начало апреля. Боулесы разослали приглашения. Увы, мне некого было позвать, кроме директрисы. Сообщать родителям о том, где я, и что со мной происходит, я не собиралась — они едва не отдали меня в руки живодера! Аларик навел справки — отец все еще бушевал по поводу блудной дочери, а мать и вспоминать меня не желала. Что ж, они сделали свой выбор.
Директриса приняла из моих рук лист дорогой плотной бумаги с вензелями и нахмурилась:
— Девочка, — второй раз она назвала меня не госпожой Лориеттой, а девочкой, — я понимаю, что барон Боулес живет старыми правилами, но все же меня смущает, что здесь нет твоего имени. Возможно, конечно, старшие Боулесы не хотят давать пищу для пересудов, раз сын женится на простолюдинке, но все же, все же… будь осторожна.
Аларик вознамерился огласить помолвку на балу Равноденствия в замке Боулесов. За две недели до бала он прислал записку, что в салоне госпожи Парфэ меня ждут для выбора платья, туфель и всего, что необходимо женщине для помолвки, и что он надеется — я приму его подарок.
Я успела зайти к госпоже Парфэ, снять мерки, выбрать ткань и обсудить фасон, но в тот же день, уже в сумерках мне прислали запечатанный сургучом без оттиска конверт. Вскрыв его, я обнаружила другой, с печатью Боулесов. Это не Аларик. Он запечатывал записки личным оттиском с изображением лошадиной головы. На герб он пока не имел права. Вскрыв конверт, я увидела короткую строку: "Через два квартала к северу вас ждет кэбрио. Барон Боулес".
От таких приглашений не отказываются. Я накинула шерстяную пелерину, закрепила шляпку булавкой, спустилась и прошла два квартала. Кэбрио провез меня совсем недалеко, в тот переулок, где зачастую я садилась в карету Аларика. На этот раз здесь стоял экипаж с гербами. Лакей открыл дверцу и пригласил меня внутрь. За четверть часа я подготовилась к самым неприятным новостям, и они не заставили себя ждать.
— Я дал сыну поиграть с мечтаниями юношества, но ему пришла пора остепениться. Разумеется, я не собираюсь вводить в нашу семью безродную женщину. — Он кинул мне на колени туго набитый кошель. — Надеюсь, это вас утешит. И еще. Боулесам не нужны бастарды. Если вы обнаружите себя в тягости, пришлите мне записку, я оплачу услуги знахарки.
Я бросила кошель ему назад, чем вызвала высокий залом брови.
— О свадьбе или о ее отмене я буду говорить только с Алариком. Если вам больше нечего мне сказать, позвольте распрощаться.
— Ты думаешь, что у меня нет власти над моим сыном?
Раздался треск. Дверь кареты отлетела, выломав замок, и повисла на одной петле.
— Что ты ей наговорил? — Кристалл на стенке кареты осветил взбешенное лицо Аларика. — Лори, выходи, — он протянул мне руку. — Отец, я женюсь на Лориетте, даже если это будет стоить мне отлучения от рода.
Я вышла из кареты, и Аларик прижал меня к себе, яростно глядя на отца.
— Что ж, — губы барона искривились в победной усмешке, — я задумал породниться с Меркатами так или иначе. На балу Равноденствия должны были объявить твою помолвку с дочерью виконта. Но если ты отказываешься, через три недели, как только Эрментине исполнится шестнадцать, она станет виконтессой Меркат. Это будет прекрасный союз.
— Ты не отдашь Эрментину старику пятидесяти лет!
— Мальчик мой, я не спрашивал твоего мнения.
Тычком трости барон сбил на земь покачивающуюся дверцу, та громыхнула о брусчатку. Боулес негромко приказал:
— В замок.
Мы остались стоять в темном переулке. Рядом всхрапывала лошадь, на которой прискакал Аларик. На козлах делал вид, что дремлет, возница доставившего меня кэбрио. Аларик увлек меня внутрь. Он держал меня за руки и горячо убеждал, что найдет выход из положения, в котором мы оказались, что отец упрям, но он, Аларик, еще упрямее, а я смотрела на едва освещенное светом из окон любимое лицо и понимала, что барон все предусмотрел.
Род Боулесов никак нельзя назвать малочисленным. Аларик упоминал то одну двоюродную тетушку, то другую, то неких кузенов на двадцать лет его старше, то четвероюродных племянников.
Меркаты — графский род. Виконт — или сын, или младший брат графа. А значит, их связи еще прочнее. И два рода загонят нас как вервольфы косулю.
Я обняла Аларика, поцеловала в последний раз и убедила отпустить меня пройтись пешком. Но все же в отдалении за спиной я слышала цокот подков, пока не постучала в парадный вход пансиона.
Аларик присылал письма ежедневно, рассказывая, какие переговоры он ведет внутри рода, что создалось две партии, что он вступил в переписку с виконтом, и что он непременно разрешит это временное затруднение. Я читала между строк — меня хорошо учили в "Шиповнике". На стороне Аларика молодежь, у которой пока еще нет веского голоса. Виконт не сдается, иначе бы Аларик написал об успехах. Времени все меньше.
За два дня до бала я вспомнила другие навыки, которые получила в пансионе "заноз", и переодевшись в штаны для удобства, доехала на селянской повозке через мост до перелеска, за которым до замка рукой подать. Скрываясь в кустах я притаилась в дальнем конце сада. Наконец, мне повезло — Эрментина гуляла одна.
Мы спрятались в зарослях, и она потрясала кулачками, рассказывая о замысле отца, убеждала меня не отчаиваться, говорила, что она готова зарабатывать на хлеб своим трудом, отказавшись от положения в обществе и имени, когда сбежит вместе с нами. Я понимала, что барон Боулес не отступил и не отступит. И никакого выхода нет.
Эрментина предложила мне поговорить с невестой Аларика и убедить ее отказаться от брака. Я понимала, что это ни к чему не приведет, но чтобы не расстраивать Эрментину еще больше, согласилась встретиться с Мирианой.
Через полчаса Эрментина вернулась с девушкой чуть старше нее самой, и мы плакали втроем. Я не согласилась помогать Мириане бежать в монастырь и попросила ее сделать Аларика счастливым, насколько это возможно. Эрментина побледнела:
— Значит, ты отказываешься от моего брата? Ты сдаешься?
Я обняла ее:
— Я не буду счастлива в браке с Алариком, если тебе придется страдать.
Мне казалось, что я уже выплакала все слезы, но я ошибалась.
Я вернулась в пансион опухшая, едва стояла на ногах, но откладывать было нельзя. Когда я постучалась в комнату к директрисе, мне показалось, что та не удивилась, лишь спросила:
— Надеюсь, ты была осторожной?
— Да, конечно.
Я не стала уточнять, что она имела в виду, но в тягости я определенно не была. Об остальном я ничуть не жалела.
— Ты можешь остаться и преподавать дальше, но я уверена, что ни барон, ни Аларик не дадут тебе спокойной жизни. Один — потому что отомстит за непослушание сына, второй — потому что любит. Ты слишком горда и честна для того, чтобы стать любовницей женатого мужчины.
— Мне нужно уехать, — кивнула я.
— Я дам тебе лучшие рекомендации. Надеюсь, у тебя есть сбережения?
— Да, немного.
— Я выпишу тебе премию. Ты заслужила тем, как прошла это испытание. И еще… — Она остро глянула на меня. — Есть люди, которые мне кое-чем обязаны, и я могу сегодня же достать тебе бумаги на другое имя. Я напишу рекомендации на оба. Иначе, боюсь, молодой Боулес тебя быстро найдет.
— О… Да, разумеется. Благодарю вас!
Наутро я села в дилижанс, который увозил меня из Боулесина. В кармане на внутренней стороне жилета прятались бумаги на имя Лориетты Долран, бумаги на имя Гарниетты Раенальд, и две рекомендации — и той, и другой.
Поступила бы я так теперь, случись у меня подобные обстоятельства? Или стала бы искать выход, рисковать со всем моим нынешним опытом? Не знаю. Тогда я была моложе, и когда живое воображение показывало мне картины, как Эрментину волокут к алтарю, иного выхода я не увидела.