Пунцовое от негодования Светило спешило скрыться за холмами и перелесками, чтобы не видеть людского бесчестья. Лёгкий бриз нёс с собой запахи тины и горелого хлеба: на берегу до сих пор тлели склады с мукой. Глядя с верхней площадки главной башни на руины и пепелища, в которые за пол-дня превратился процветающий порт Бириистэна, Улан Холом пытался понять, как рядовой арест средней руки торговца превратился в подобную катастрофу. Чья злая воля погрузила этот тихий город, надёжный оплот Ордена, в пучины хаоса и мятежа? Лечебная мазь под повязкой немилосердно жгла раненое ухо, но даже это было куда приятнее тупой боли, которая деревянным сверлом вгрызалась в основание черепа, парализуя мысли и чувства. Тукуур, которого Улагай Дамдин только что заставил ещё раз рассказать о следах и отпечатках Буги, выглядел не лучше. Знаток церемоний заворожённо разглядывал найденную в доме Морь Эрдэни маску жреца Безликого — белое фарфоровое лицо с неестественно большими глазами. Время от времени он морщил лоб, как будто прислушивался к чьему-то шёпоту. Светящаяся сфера вилась вокруг его головы, мерцая и переливаясь всеми цветами радуги. Её сполохи отражались в венке из серебряной проволоки, украшенном жёлтыми камнями, — знаке высокого сана Эрдэни среди сектантов.
Дворцовый прорицатель расхаживал взад-вперёд по площадке, не обращая внимания на разложенные перед ним трофеи.
— Рассказ нашего друга Тукуура не оставляет сомнений: враги хотят против меня правителя Бириистэна и, конечно, Орден.
Дамдин говорил отрывисто и резко, как принято среди армейских командиров. Протяжный восточно-горский говор пропал как будто его и не было.
— Буга подставил старшую дочь и привёл нас к Морь Эрдэни, — продолжил Дамдин. — Торговец, я уверен, специально приказал сообщникам завязать бой со стражей. Не сомневаюсь: нужные люди с той стороны уже обставили дело так, будто мы напали на склады первыми.
— На складе была древесина дикого васанга, — хмуро заметил Максар. — Рубить его — государственное преступление.
— Только для мирян, — отмахнулся прорицатель. — В случае с Орденом всё сложнее, а это был груз Ордена, не так ли? — он внимательно посмотрел на Холома.
— Волей Смотрящего-в-ночь, воплотившегося в девятнадцатый раз, "Медовая Лоза" полностью принадлежит Ордену, — поддакнул Максар. — Такая крупная партия не могла пройти мимо глаз бдительных.
— Не всем боевым братьям чужда корысть, — пожал плечами Холом.
— Довольно об этом, — поморщился Дамдин. — Если бы пострадал один этот склад, мы могли бы сыграть на сомнительной природе товара. Но выгорело пол-порта и башня наставника в придачу. Орден совсем несложно будет убедить в моей злонамеренности.
— Особенно, если на стороне Ваших врагов будет законоучитель, — кивнул Дзамэ Максар.
— Если Эрдэни намеренно попал к нам в руки, он мог специально оговорить мудрейшего Токту, — покачал головой юный страж.
— Мог, — согласился Дамдин. — Но по вашим же словам Эрдэни пытался бежать, и только ловкость храброго Максара помешала ему. К тому же, посудите: кто должен был наводить справки о новом плавильщике? Кто обязан был заинтересоваться его женой?
— Госпожа Аси выглядела… обычно, — произнёс вдруг Тукуур. — Такие женщины встречаются в старых семьях прибрежных шаманов.
— В старых семьях, — с усмешкой повторил Дамдин. — Все старые семьи побережья восходят к жрецам Безликого, юноша. Запомните это. Их светлоглазые дети — под особым надзором Ордена, не так ли, нохор Холом?
— Наставник Стражей обязан был провести проверку, — согласился Улан Холом.
— Но не провёл! — поднял палец прорицатель. — Я говорил с проницательным Гацой за три дня до убийства. В его архиве пусто!
— Такое возможно, если правитель области провёл собственную проверку и выдал устное поручительство, — отбарабанил Тукуур, словно цитировал свод законов по памяти.
— Верно, — одобрительно кивнул Дамдин. — Гаца стал наставником три года назад, а вот Токта правит бессменно уже полтора больших цикла!
Нехорошее предчувствие острой занозой пронзило сердце Холома. Он не знал, каким был законоучитель Токта тридцать лет назад, но сейчас он точно не стал бы проводить никаких проверок лично. Правитель Бириистэна любил показать себя великим молитвенником, просиживая шаровары в Зале Созерцания и проводя бесчисленные ритуалы, ради которых учеников сургуля постоянно отвлекали от занятий. Профанной работой занимались исключительно его помощники. И в прошлом, как и сейчас, мирской и духовной канцеляриями заведовал первый гранильщик. Отец Холома Улан Баир.
"Кто ему скажет об этом первым?" — думал страж, поглядывая на своих товарищей. — "Ручной филин или цепной пёс?"
Но взгляд Тукуура снова подёрнулся туманом, а Максар странно притих. Может быть, хотел оказаться наедине с посланником Прозорливого?
— Мне нужно завтра же встретиться с Токтой, — решительно произнёс Дамдин. — Возможно, удастся усыпить его бдительность. Или развеять страхи, если он невиновен. Но сначала нужно снова навестить почтенного Эрдэни.
Холом почувствовал, как колдовской пульс прорицателя забился чаще, передавая безмолвный приказ знатоку церемоний. Тукуур вздрогнул.
— С позволения мудрейшего, я хотел бы навестить родных, — виновато пробормотал он.
— Конечно, билгор Тукуур, — улыбнулся Дамдин. — Вы достаточно помогли нам сегодня. Ступайте с моим благословением.
"Проверяет силы", — решил страж, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица.
Совесть вновь больно ужалила его. Он и только он был виновен в том, что разум Тукуура в плену у злодея! Но что Холом мог противопоставить тайным знаниям Дамдина и мощи незримых вериг? Он отвернулся, и вдруг почувствовал сквозь ткань потайного кармана жёсткую грань подаренного отцом амулета. Прогнав с лица злорадную усмешку, он повернулся спиной к остальным и, сделав вид, что снова осматривает руины порта, быстро достал чешуйку Дракона.
Айсин Тукуур подошёл к люку, из которого торчал конец лестницы, немного постоял на краю и начал спускаться. Колдовская сфера прорицателя нырнула за ним. Немного помедлив, Улагай Дамдин и его спутники последовали за знатоком церемоний. Спустившись этажом ниже, дворцовый прорицатель быстро обогнал своего нового раба и быстрым шагом направился к широкой лестнице, которая вела в подземную темницу. Максар поспешил за ним, а Холом приотстал, преградив путь Тукууру. Знаток церемоний остановился и посмотрел на него мутным взглядом.
— Да сохранит тебя Великий Дракон, — сочувственно произнёс Холом.
Он надел амулет на шею товарища, спрятав его под кафтан, поправил ему воротник и легонько подтолкнул в сторону выхода. На мгновение взгляд Тукуура стал чуть более осмысленным. Он благодарно кивнул и хотел что-то сказать, но снова замер с приоткрытым ртом, прислушиваясь к чему-то. Холом вздохнул, и побрёл догонять Дамдина.
Подземелье встретило его затхлым дыханием и скрипом замков, но стоны и вскрики пленника смолкли. Посланник Прозорливого нахмурился и ускорил шаг. Холом поспешил за ним, но через несколько шагов остановился, ухватившись за осклизлые камни. Голова раскалывалась, перед глазами поплыли разноцветные круги. Борясь с тошнотой, страж словно далёкое эхо услышал гневный голос Дамдина, но не смог разобрать слов. Что-то глухо звякнуло и покатилось по полу, раздался испуганный вскрик и глухой удар.
— Стража! — проревел прорицатель, выскакивая в коридор.
Стараясь не столкнуться с бегущими на его зов солдатами, Холом кое-как доковылял до камеры. Эрдэни с почерневшим лицом раскинулся на скамье как старая тряпичная кукла. Рядом с ним Максар с гримасой испуга и отвращения на лице вытирал керамический сапог о грязную циновку. Геккон забился в угол и таращился оттуда жёлто-оранжевыми выпученными глазами. Подойдя ближе, страж разглядел на полу останки крупной красно-чёрной сколопендры.
— Позлее… — успел прошептать он, но тут тошнота взяла своё.
Зловонный букет подземелья пополнился запахом желчи.
— Волчья шерсть! — прохрипел Холом, вытирая губы рукавом.
— Идём отсюда, — поморщился Максар. — Здесь больше делать нечего.
Воин подхватил товарища под руку и вытащил в коридор, где бушевал Дамдин.
— …всех заколдую, будете бегать на четвереньках и жевать траву! — обещал он ошалелым стражникам.
Те только втягивали животы и пучили на прорицателя глаза, ещё менее осмысленные, чем у геккона.
— Какой идиот додумался принести пленнику огненную чешуйницу? — поинтересовался Максар.
— Очень ловкий идиот, — тихо пробормотал страж. — И провалиться мне, если он ещё здесь.
Накатил новый приступ головокружения. Холом попытался опереться на товарища, но тот как раз выпрямил руку, и страж шлёпнулся на четвереньки как лягушка. Дамдин резко обернулся на звук.
— Вы касались склопендры? — раздражённо спросил он.
— Нет, — слабо ответил Холом, пытаясь подняться.
— Последствия контузии, — пояснил Максар, снова подхватив его под руку.
Прорицатель глубоко вдохнул, помолчал и снова повернулся к стражникам.
— На плац, живо! — скомандовал он.
Солдаты ринулись к выходу.
— Нохор Максар! — устало произнёс Дамдин. — Отведите нохора Холома в лазарет, а затем соберите десяток солдат, в которых Вы лично уверены. Сегодняшнюю смену темничной стражи — под арест! Мастера ядов — туда же. Подготовьте список всех, кто с ними так или иначе связан.
— Может, привлечь факельщиков? — спросил Холом.
— Я не доверяю их временному командиру, — проворчал посланник Прозорливого. — Если Вы в состоянии командовать — другое дело.
— Он на ногах еле держится, — фыркнул Максар, не дав стражу ответить. — Куда ему командовать?
— Согласен, — кивнул Дамдин. — Ступайте к лекарю, нохор Холом! Когда придёте в себя, соберите тех факельщиков, в которых, опять же, уверены лично. Выясните, кто такой Кумац, не связан ли он с Темир Бугой или Морь Эрдэни…
— С первым плавильщиком связана половина офицеров гарнизона, — проворчал Максар. — Он тренировал и меня, и Холома.
— Естественно, — поморщился прорицатель. — Какая удобная должность для заговорщика… Всё равно разузнайте про этого Кумаца всё, что сможете.
— Непременно, мудрейший, — пообещал Холом и двинулся к выходу из подземелья.
Когда два товарища поднялись на стену недалеко от главных ворот, ветер переменился, и горький дым снесло в сторону шаманских кварталов. Теперь воздух пах сушёной рыбой и прелыми листьями, но после темничного смрада даже эти запахи казались священными благовониями.
— Кто же мог убить Эрдэни? — задумчиво пробормотал Максар.
— И почему он не сделал этого раньше? — добавил Холом. — Что стоило сразу принести огненную чешуйницу?
— Это-то понятно, — возразил воин. — Кто-то услышал, что Эрдэни рассказывает про песни Токты в Хоре Безликого, и решил устранить свидетеля. А сначала они думали, что он не может выдать никого кроме Иланы и капитана, который на дне бухты кормит крабов.
Холом нахмурился.
— Если прав Тукуур, Илана — ложная цель. Эрдэни мог продавать ей лекарства со скидкой, чтобы мы уцепились за эту связь, но на самом деле её нет.
— Возможно, ты был прав, — признал Максар. — Когда сказал, что Эрдэни намеренно попал в плен. Он выполнил свою задачу, указал на законоучителя, и сообщники помогли ему умереть. Только вот на что они рассчитывали? Что мы поверим ему или не поверим?
— О чём ты? — поморщился Холом. — Говори яснее, я сейчас почти не соображаю!
— Если законоучитель — певец Хора, то он знает о выводах Тукуура. Он знает и о том, что прорицатель арестовал Тукуура. Наш друг не похож на человека, который стойко переносит пытки, да и запираться ему, в общем-то, незачем. Если только он не слуга Безликого…
— Нет, — уверенно сказал страж. — Тукуур — не член Хора.
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво прищурился Максар.
Холом мысленно проклял контузию и несвойственную ему болтливость.
— Дамдин околдовал Тукуура с помощью своего болотного огня, — нашёлся он. — Если бы наш друг был сектантом, он уже сознался бы в этом.
— Может и сознался, — пожал плечами Максар. — Там, в подземелье.
— Если так, то Дамдин нам не доверяет.
— А ты ему доверяешь? — сурово спросил воин.
Холом ядовито фыркнул, но тут же пожалел об этом. Звук ударом палицы отдался под черепом. Страж отвернулся и подставил лицо речному ветру, стараясь не глядеть вниз, чтобы не кружилась голова. Максар буравил ему спину взглядом, но в борьбе за внимание товарища не мог тягаться с проклятой контузией.
— Я даже себе не верю, — буркнул, наконец, Улан Холом. — А ты?
— Обязан доверять, — усмехнулся воин. — Таков путь доблести.
— Он заколдовал Тукуура, — напомнил Холом. — Подчинил себе его волю. Такое умеют только слуги живых камней.
— Ты их видел хоть раз? — фыркнул воин.
— Хамелеонов? — переспросил страж. — Приходилось. На острове Гэрэл у них торговая миссия.
— Я тоже их пару раз видел, — проворчал Максар. — И ничего колдовского кроме мерзкого взгляда не замечал. А Тукуура, позволь напомнить, сдал прорицателю именно ты.
— Был обязан, — с сарказмом ответил Холом. — Таков уж путь стража.
— Его можно вернуть? — за угрюмым тоном воина пряталось беспокойство. — Расколдовать как-нибудь?
Страж по привычке пожал плечами и снова скривился от боли.
— Только мастера Цитадели ответят на этот вопрос. А Дамдин не горит желанием к ним обращаться.
— Если законоучитель еретик, он найдет способ очернить перед ними посланника, — возразил Максар.
— Если законоучитель еретик, — повторил Холом, — завтрашняя встреча может закончиться плохо.
— Я думал об этом, — кивнул воин. — Возьму три десятка солдат на случай неприятностей.
— Хотел бы я увидеть, как пройдёт встреча, — вздохнул страж. — Но лекарь вряд ли выпустит меня из дома.
— Ты нужен нам здоровым, так что слушай лекаря, — ответил Максар.
Подозвав двух солдат, воин поручил им проводить Холома домой, а сам отправился выполнять приказы Дамдина.
Осторожно ступая по скользким камням мостовой, страж напряжённо обдумывал ситуацию. Он тоже был полон дурных предчувствий о завтрашнем дне, но не был уверен, от кого исходит угроза. Кто из военных шаманов прав — Максар или Кумац? Что если Дамдин посланник не Прозорливого, а Хора? Ведь вполне возможно, что Темир Буга не был сектантом. Может быть, у него действительно родилась дочь с грозой в сердце, и он скрыл её от Ордена. Такие случаи не были редкостью: бледные дети-колдуны неестественно сильно привязывали к себе родителей. Что если Дамдин хотел добыть для Хора двух белок — девочку и город? Обвинить в ереси первого плавильщика и законоучителя, арестовать их именем Смотрящего-в-ночь и воцариться в Бириистэне, превратив его в убежище для колдунов. Но тогда Морь Эрдэни был сообщником Дамдина, и его смерть плохо вписывалась в план. Зачем убивать того, кто громко и во всеуслышание обвинит твоих врагов на суде?
С другой стороны, возможно, что слуги Безликого решили воспользоваться визитом столичного прорицателя, хорошо зная его характер. Они знали, что Дамдин подобно слону в посудной лавке сначала перебьёт весь фарфор, и только потом начнёт рассматривать кусочки. Тогда Эрдэни должен был настроить его против Токты, а Кумац — проделать ту же работу с другой стороны.
Но кто бы ни стоял за убийствами и погромами, он одним махом обезглавил городское подразделение Ордена Стражей. Мятежники убили наставника и сожгли его башню вместе с архивом, почтовыми птицами и списком тайных агентов. Метким выстрелами были убиты на баррикадах старший факельщик Асура и свеченосец Бадма. Холом понятия не имел, кто командует уцелевшими факельщиками и почему ему не доверяет прорицатель. Впрочем, Дамдин, укравший секрет незримых вериг, имел все основания бояться любых служителей Ордена. Обе джонки "Медовой Лозы" отправились на дно, и Холом был уверен, что сообщники Эрдэни сделают так, чтобы другие корабли торговой компании какое-то время держались подальше от Бириистэна. Единственная организация, способная восстановить порядок и справедливость в городе, была намеренно лишена достоверных сведений о происходящем.
У ворот дома стража уже ждал управляющий с двумя слугами.
— Отец дома? — спросил его Холом.
— Билгор Баир держит совет с законоучителем, — ответил управляющий. — Он приказал билгору Очиру немедленно заняться Вашими ранами, а вечером он выслушает ваш рассказ.
— Хорошо, — кивнул страж. — Скажи, Барга, наши почтовые птицы на месте?
— Да, господин. Один из вака вернулся сегодня утром с острова Гэрэл, так что все в сборе.
— Отец писал на остров Гэрэл? — нахмурился Холом.
Управляющий почтительно развёл руками. Что же, об этом можно будет спросить вечером.
Домашний лекарь ждал его в покоях на втором этаже. Размотав грязную повязку, он поцокал языком и приказал слугам принести горячей воды. После того, как Холома тщательно вымыли, билгор Очир снова смазал повреждённое ухо жгучей мазью, наложил свежую повязку и дал стражу выпить какую-то горькую микстуру.
— Вам нужен покой, билгор Холом, — скрипучим голосом заявил он. — Передайте город в руки Хранителей четырёх сторон света и позвольте своему телу восстановиться. Иначе Вы не принесёте пользу ни себе, ни государству.
Когда он ушёл, страж устало вытянулся на постели, пытаясь выстроить из своих мыслей доклад для отца, но мысли путались, тянулись как лапша, цепляясь друг за друга. Его внутренний голос, казалось, звучал уже не в голове, а где-то рядом в комнате, но Холом не успел удивиться этому, тут же провалившись в глубокий сон без сновидений.
**
Айсин Тукуур не помнил, как оказался на вершине главного алтаря Святилища, в том самом павильоне, где чуть больше недели назад он избрал своим покровителем Скального Лиса. Всё, бывшее с ним, казалось дурным сном, в котором искажённые картины реальности перемежались туманными образами каких-то закрученных спиралей, призрачными схемами, числовыми рядами, которые он перебирал со смесью отвращения и чувства невероятной важности этого занятия. Люди, похожие на его друзей, спрашивали что-то, и он отвечал, тут же забывая о сказанном, а вкрадчивый шёпот внутри головы всё повторял речитативом напев на забытом языке. Тот самый напев, что был вырезан на детской кровати в доме Темир Буги. Откуда он знал это? Был уверен так же, как в том, что его зовут Айсин Тукуур, что он был в этом павильоне две четвёрки дней назад, что он выбрал покровителем Скального Лиса. Но на чём основывалась эта уверенность? Как-то он видел сон, в котором говорил с незнакомой девушкой, но был при этом абсолютно уверен, что перед ним Илана. Уверенность, как и влюблённость, может возникать отдельно от фактов.
Голос, произнёсший последнюю фразу, был похож и не похож на его собственный. Тукуур вздрогнул, ёжась от холода. Светило давно закатилось за холмы, и только масляные лампадки дрожащими огоньками освещали каменное кружево стен. В серебряном зеркале смутно отражался силуэт усталого человека в потрёпанном и грязном тёмно-синем кафтане с чиновничьей вышивкой в виде головы лиса. Что с ним произошло? Дамдин сказал, что его контузило на баррикадах, но Тукуур не помнил никаких баррикад. Только лицо прорицателя, довольное и круглое, как у сытого кота, грубые руки добдобов и мольбу в глазах матери. Почему она так смотрела? Конечно, боялась его потерять. Ведь враги (какие враги?) приближались, и он должен был дать им отпор вместе с… Кем?
Знаток церемоний ощупал голову. Она не болела, не было ни ран, ни ушибов. Только ныло левое плечо да кололо шею. Почему же он потерял память? Тукуур подошёл ближе к зеркалу, вглядываясь в своё отражение. Под глазами зеркального двойника залегли тени, за его плечом висел серебряный диск Феникса. Как близко… Да нет же, это не может быть Феникс, ведь сейчас должен быть виден лишь тонкий изгиб его лука! Тогда Царь-камень? Но где пятна? Диск легонько пошевелился, и снова в голове далёким эхом зазвучал древний напев. Может, он сходит с ума и видит призраков, как Аюка? Неужели он стал избранником Дракона лишь для того, чтобы просить подаяния, понемногу теряя человеческий облик?
Знаток церемоний рухнул на колени перед алтарным зеркалом и запел гимн Дракона, пытаясь изгнать навязчивый шёпот, но тот вплетался между строк как тонкая паутина, связывая воедино три времени и три мира, прошения жителей десяти сторон света, дрожащий свет лампад и биение крыльев мотылька, стрекот цикад и мелодию каменных флейт. Не было ни жизни, ни смерти, ни прошлого, ни будущего, только единое, тягучее и янтарно-жёлтое, и в этом едином он висел как муха в янтаре, не в силах пошевелиться, глядя на смутный силуэт человека с луной у плеча. Он был скован цепью причин и следствий, и этот человек был звеном цепи, потянув за которое можно было добраться до другого звена, и так до самого замка. Он был скован, спаян с единым, но человек сам тянулся к нему сквозь призрачную грань, отделявшую единое от иного. Человек сам был скован, связан чужой волей — предыдущим звеном, жёстким, упрямым и скользким, плохо подходящим для дела. И оба человека-звена были связаны с луной — частичкой единого, погружённой в иное. Его частичкой, коль скоро он был спаян с единым. Он потянулся, давя на единое. Янтарная тяжесть вяло сопротивлялась, одновременно желая поглотить его и отторгнуть, но давление было велико, и часть его просочилась сквозь барьер, вливаясь в светящийся шар за плечом человека. Шар слышал звуки, ловил знакомые образы, которые он уже встречал в памяти других людей-звеньев, и он вспомнил, каким его видят люди.
Была ночь, полная влаги и стрекота цикад, мерцали огоньки перед янтарной преградой, из-за которой на Тукуура глядел сияющим взором Лазурный Дракон.
"Встань", — в его голосе было отцовское тепло, мудрость наставника и величие, недоступное смертным.
Неземной восторг затопил сознание знатока церемоний сияющей волной, разрушая страх и сомнения.
— Укреплённый Тобой, встану и приму свою судьбу, — прошептал он, поднимаясь с колен.
"Ты одинок, но я вижу тебя. Ты растерян, но я направлю тебя. Ты связан, но я освобожу тебя. И когда придёт время, уже ты поможешь мне обрести свободу"
Слёзы радости заволокли взгляд Тукуура, и подобно этим слезам полились из его сердца слова молитв, выученных и сочинённых. Юный шаман пел не замечая течения времени, пока яркий диск Феникса, на этот раз — настоящей, не заглянул под арку алтарного павильона. Видение исчезло, в серебряном зеркале отражался лишь тёмный силуэт растрёпанного человека без шляпы. Но этот человек в рваном кафтане теперь был шаманом не только по имени.
Набрав полную грудь холодного ночного воздуха, Айсин Тукуур повернулся спиной к алтарному зеркалу и вышел из павильона. Далеко над океаном снова собирались густые сизые тучи, но над головой чиновника мерцали мириады созвездий, среди которых ярко выделялся треугольник Врат верхнего мира. Его нижняя вершина указывала на северо-восток, где на границе шаманского и ремесленного кварталов стояло скромное жилище семьи Айсин. Приняв это за благое знамение, знаток церемоний начал спускаться с алтарного холма.
Дом встретил его открытыми воротами и тёмными окнами. В ветвях садовых деревьев стрекотали цикады и шуршали ночные зверьки. Знаток церемоний прошёл по выложенной разноцветной галькой тропинке и поднялся на крыльцо. Входная дверь легонько поскрипывала на ветру. Медленно, чтобы не потревожить родных, юный шаман открыл дверь пошире и протиснулся в гостиную. Болотный огонь Дамдина влетел следом, покрыв пол паутиной изломанных теней. В комнатах царила нежилая тишина. Не слышно было ни шуршания циновок, ни размеренного дыхания спящих. Тревога пронзила сердце Тукуура, но следом нахлынула память. Побег Иланы, бой в порту, запах пороха и ружейной смазки. Голос старшего факельщика. "Пусть женщины и дети укроются в Святилище!" Добдобы в их доме, прощальный взгляд матери, туман и мрачная комната в подземелье старого форта. "Я взываю к Вашему сыновнему долгу…" Почему Дамдин призывал Тукуура на баррикады, если он и так пришёл за этим?
"Ты растерян, но я направлю тебя", — сказал Дракон. "Когда и куда?" — мысленно ответил ему шаман. — "Когда и куда?".
Отец ещё не вернулся с ходовых испытаний, а мать со слугами, вероятно, решили переждать ночь за крепкими стенами Святилища. Завтра он обязательно отыщет и успокоит их. Вернее, уже сегодня. Небо понемногу серело, и Тукуур с удивлением понял, что молился почти всю ночь. Странно, но он совсем не чувствовал изнуряющей усталости — обычной спутницы бессонных ночей. Его тело было даже слишком бодрым для человека, страдающего от контузии. Только до сих пор ныла левая рука. Знаток церемоний закатал рукав, но не увидел ничего кроме участка покрасневшей кожи, ровным кольцом опоясывавшей руку чуть ниже плечевого сустава. Полоска была горячей на ощупь, как будто Тукуур обгорел на солнце.
Пожав плечами, шаман вышел во внутренний дворик, где стояла цистерна для сбора дождевой воды. Набрав полный ушат, он развёл в воде немного мыльного порошка и сбросил кафтан, собираясь смыть с себя городскую пыль и грязь подземелий. Что-то коснулось его груди, спокойное и ободряющее как взгляд отца. Опустив взгляд, Тукуур с удивлением увидел незнакомый амулет на тонкой серебряной цепочке. В глубине полупрозрачного тёмно-синего камня в такт его сердцу пульсировала серебряная звёздочка. Коснувшись чешуйки рукой, он ощутил как мысли растворяются в безмолвной глубине ночного неба. Умолкло даже странное пение, которое преследовало знатока церемоний с тех пор… Каких? Тукуур покачал головой и позволил этому вопросу исчезнуть в непостижимой глубине камня-чешуйки. "Пусть подаривший мне священную реликвию Дракона ощутит это блаженство, умноженное во сто крат, в этом мире и в Верхнем!" — горячо попросил у неба шаман и погрузился в воду.
Парадный кафтан требовал стирки и починки, и Тукууру пришлось надеть ученическое платье. Подумав, он повесил чешуйку на грудь поверх одежды, надел чиновничью шляпу и отправился обратно в Святилище. Дамдинов светильник летел за ним по пятам как воздушный змей на короткой верёвке.
Добдобы у ворот странно покосились на молодого шамана и его болотный огонь, но пропустили их внутрь без вопросов. Башни и беседки храмового парка отбрасывали длинные тени, с деревьев срывались капли росы. По дорожкам уже сновали младшие служители, разжигая лампадки в малых алтарях, сметая со статуй сухие листья, протирая памятные таблички. Около павильона Небесного Присутствия выстроилась очередь мирян-просителей, которых тревоги минувшего дня подняли на ноги в этот предрассветный час.
— Прошу вас, разойдитесь! — увещевал их младший служитель. — Старшие наставники во главе с мудрейшим Токтой проводят ритуал сокрушения врагов, никто из них не сможет сейчас принять ваши прошения! Возвращайтесь к полудню!
Айсин Тукуур окинул очередь задумчивым взглядом и решительно двинулся к павильону. Пожилая просительница в платье служанки, увидев его, потянула за рукав свою госпожу. Та обернулась, и знаток церемоний сразу узнал свою мать. Посеревшее от бессонницы лицо Бэргэн Найраны разгладилось и просияло, но набожная женщина лишь сложила пальцы в жесте благодарения, не позволяя себе бурные эмоции с святом месте. Знаток церемоний с улыбкой поднял над головой драконий амулет, благословляя собравшихся, и обратился к служителю.
— Я — избранник Последнего Судьи, и имею силу принять от его имени прошения этих добрых людей. Войдём, и да свершится воля Дракона!
— Предстанем пред ним и примем свою судьбу! — с поклоном ответил служитель.
Отомкнув украшенные изображениями хранителей четырёх сторон света двери, они пропустили внутрь мирян и вошли следом. В глубине зала за высоким помостом высилась украшенная эмалью и перламутром статуя Лазурного Дракона. Изваяние сжимало в когтях янтарный шар мудрости, но в видении Тукуура янтарь сжимал дракона, стремясь не то растворить его в себе, не то вытолкнуть наружу. "Наверное, Дракон хотел бы, чтобы было наоборот", — подумал знаток церемоний. — "Но как я, смертный, смогу ему помочь?"
Трижды по четыре раза распростёршись на полу перед образом Последнего Судьи, Тукуур и его помощник разожгли большую жаровню и водрузили на помост. Знаток церемоний, подобно судейскому писцу, сел за столик по правую руку от помоста. Служитель ударил в большой гонг.
— Вознесите мольбы Судье Трёх Миров и примите его волю! — провозгласил он.
Миряне по очереди подходили к помосту, совершали свои двенадцать простираний — по числу сторон света в каждом из Трёх Миров — и протягивали Тукууру аккуратно сложенные листки рисовой бумаги. Знаток церемоний вполголоса читал их прошения — о мире, здоровье и жизни родных и близких, о том, чтобы достигли Верхнего Мира умершие праведно, а дни скитаний в Нижнем Мире умерших неправедно были сокращены или, наоборот, удлинились. Потеряв близких в огне портовых кварталов, многие молили о мести.
Служитель принимал у Тукуура прочитанные бумаги и аккуратно сжигал их в большой жаровне. Пропитанная ароматными маслами ритуальная бумага легко вспыхивала, оставляя после себя лишь хлопья белого пепла. Когда сгорел последний лист, знаток церемоний обошёл помост и стал за жаровней лицом к собравшимся.
— Сказано древними: дающий быстро даёт дважды. Многие из ваших прошений уже исполнены, о чём я, видевший ваших сыновей и мужей в старом форте, утверждаю и свидетельствую. Если же кто-то не получил просимого, пусть будет уверен: Великий Дракон знает все благие и неблагие дни и часы прошлого и будущего. Ему открыта вся бесконечная цепь причин и следствий. Просимое вами сбудется вовремя или не сбудется, чтобы не нарушить ткань мироздания. Стремитесь к исправлению и совершенству, чтобы видение ваше очищалось и просьбы становились точны и содействовали благу всех живых существ. Примите вердикт Судьи с чистым сердцем, и Он поможет вам. Ступайте с миром, суд завершён!
Он первым вышел на улицу, навстречу синим с розовой каймой облакам и остановился у дверей павильона, ожидая мать.
— Ты жив. Я опасалась худшего, — с тревожной улыбкой сказала она, украдкой поглядывая на болотный огонь.
— Мудрейшего Дамдина заставили поверить, что Илана была виновна в смерти отца, но я доказал обратное, — мягко ответил Тукуур. — Теперь меч правосудия не грозит ни ей, ни нам.
— Я рада это слышать, но тревога не отпускает моё сердце. Скорее бы вернулся твой отец! Если пираты поднялись по реке…
— Это были не пираты, матушка, — покачал головой юный шаман. — А джонки "Медовой Лозы".
— Неужели острова хотят отделиться как при Двадцатом? — удивилась она.
— Колдуны посеяли в наших сердцах искры смятения и вражды, но силой Скального Лиса мы восстановим порядок, — твёрдо произнёс Тукуур.
Бэргэн Найрана снова бросила взгляд на парящий светильник.
— Ты говоришь как брат Ордена, — устало сказала она.
— Правда? — смутился шаман. — Мне нужно над этим подумать.
— Мы будем ждать тебя к обеду.
Найрана легко коснулась руки сына и пошла к воротам Святилища. Старая служанка последовала за ней.
— Как брат Ордена, — тихо повторил знаток церемоний, вглядываясь в розовую кайму облаков.
Эти слова разбудили эхо какого-то воспоминания, но Тукуур никак не мог вытащить его из глубин памяти. Образы ускользали, слова сливались в бессмысленный гул, из которого вдруг выпрыгнуло его имя.
— Эй, Тукуур! — снова крикнул кто-то, и шаман узнал голос Максара.
Он обернулся и помахал товарищу рукой.
— Максар! Я думал, ты в крепости!
— А я думал, эта штука опять затуманила тебе мозги! — хмыкнул воин, приветственно хлопнув его по плечу.
Плечо отдалось тупой болью, но Тукуур вдруг понял, что вкрадчивый шёпот на странном языке больше не преследует его. И умолк он, похоже, ещё ночью.
— Я в порядке, — поспешил он заверить Максара. — Просто задумался.
Воин пристально посмотрел ему в глаза и кивнул.
— Да, выглядишь, вроде, получше. Идём! Токта принимает Дамдина в зале Сосредоточения. Старый лис позвал помощников, и прорицателю пришлось послать за нами.
— А где же Холом? — удивлённо спросил знаток церемоний.
— Лекарь приказал ему оставаться в постели, если он не хочет свернуть с Пути Доблести, — проворчал Максар. — Придётся ему довольствоваться нашими рассказами.
Зал Созерцания был украшен цветами и выстелен свежими циновками. Посредине, за низким столиком, на котором горело несколько толстых свечей, на набитых душистой травой подушках сидели в позе лотоса правитель области и дворцовый прорицатель. Служитель, в котором Тукуур с удивлением узнал Кумаца, подал им высокие пиалы с отваром шаманских зёрен и стал за спиной Токты.
Улагай Дамдин оценивающе взглянул на городского сановника. У того было малоподвижное лицо — дар духов для хитреца, а, может, и результат упорных тренировок. Совиные глаза законоучителя глядели настороженно, но, вроде бы, не враждебно.
— Визит посланника Прозорливого — большая честь для нас, — бесстрастно произнёс он. — Надеюсь, Вам удалось сорвать покров тайны с убийства моего советника?
— Мы выяснили, что за убийством стоит местная секта слуг Безликого демона, которую возглавляет кто-то из городских чиновников, — с вежливым сожалением ответил прорицатель.
— Опасное и злое время! — вздохнул Токта. — Разбойники бесчинствуют в городе, чиновник изменяет присяге… Не иначе, злые духи живых камней вырвались из нижнего мира и терзают нас за грехи! Знамения этого я вижу повсюду.
Правитель поднял руку, и один из служителей тотчас же вложил в неё золочёные гадальные пластины. Повертев их в руках, Токта вынул одну будто бы наугад и положил перед собой. Символ "падение" заискрился в свете свечей.
— Говорят, будто бы вы обвиняете в убийстве родную дочь Темир Буги?
Прорицатель покачал головой. Повинуясь его мысленному приказу, светящаяся сфера покинула Тукуура и подлетела к столу. Её сияние угасло, и на поверхности проявился символ "обман".
— Мы установили, что улики против неё фальшивые, — уверенно ответил он.
— Я и мои помощники предполагали это, — склонил голову правитель.
Он снова перемешал пластинки и выложил поверх "падения" символ "путь".
— Мудрейший посланник не известил своих нерадивых учеников о цели своего прибытия. Это порождает вредные слухи в народе, — процедил Токта.
— По слову Смотрящего-в-ночь и с благословения мастеров Ледяной Цитадели я обязан поймать опасную колдунью, — доверительно ответил Дамдин. — Мне открылось, что некоторые внушают Вам, мудрейший соратник, будто я прибыл, чтобы занять Ваше место. Уверяю, ничего более далёкого от моих планов невозможно помыслить.
— Вот как, — поднял бровь законоучитель. — А мне открылось, что Вы называли моего советника Бугу еретиком, который женился на колдунье. Он, якобы, помог ей бежать от факельщиков Ледяной Цитадели?
Дамдин недовольно сжал губы. Вопрос был явной провокацией, но отказаться от своих обвинений значило уличить себя же во лжи и превышении полномочий.
— Срединной Цитадели, с позволения мудрейшего соратника, — проворчал он.
— В таком случае я, нашедший его чистым от преступлений, и мастер Прибрежной Цитадели, принявший моё свидетельство, оказываемся в Ваших глазах лжецами? — угрожающе спросил Токта.
— Я полагаю, что Вас ввели в заблуждение, — дипломатично ответил Дамдин.
— Значит, всего лишь — недалёкими людьми, — язвительно заключил правитель. — Какими Вы пытаетесь нас выставить и сейчас. Мне хорошо известно, что Вы пытали Морь Эрдэни до тех пор, пока он не выдал моё имя.
Дамдин побагровел.
— Я хотел бы знать, кто распускает подобные слухи, — проворчал он.
— Духи открывают нам многое из того, что смертные считают тайной, — назидательно произнёс Токта.
— Духи? — недоверчиво протянул прорицатель. — Не те ли духи, которые умертвили Эрдэни, чтобы он не болтал лишнего? А, может, те, которые по Вашим словам терзают нас за грехи?
Одна из свечей, прилепленных к столику между двумя шаманами, затрещала и её пламя приобрело ядовито-зелёный оттенок.
— Вы обвиняете меня в том, что я общаюсь с духами живых камней, — зло произнёс Токта, — а сами явились сюда лишь для того, чтобы навести на меня порчу!
Дамдин деланно пожал плечами и отхлебнул шаманского отвара.
— Ритуальные свечи не лгут! — возгласил правитель. — Но мы были готовы и отплатили Вам той же мерой!
Прорицатель внимательно осмотрел дно своей пиалы, и на его лице медленно проступила издевательская усмешка.
— Синяя киноварь! Ну надо же! Да Вы настоящий ценитель народных сказок, дорогой соратник!
Он хотел сказать ещё что-то, но Кумац вдруг стремительно шагнул вперёд, выхватил из рукава обсидиановый нож и полоснул прорицателя по горлу.
— Как тебе такая сказка, проклятый оборотень?! — прорычал военный шаман и пырнул Дамдина в грудь.
Тукуур остолбенел. Он ждал, что болотный огонь поразит Кумаца, как сделал это с телохранителем Буги, но сфера метнулась обратно к знатоку церемоний и замерла у него за плечом. Дамдин захрипел и завалился на спину. Максар, неподвижно стоявший рядом с дверью, сбросил с себя оцепенение и выстрелил в Кумаца из карманного огнеплюя. Убийца удивлённо вскрикнул и рухнул замертво.
— Добдобы, ко мне! — заорал правитель.
— Стойте! — воскликнул Тукуур.
Он шагнул к законоучителю с поднятыми в мирном жесте руками, но тот уставился на молодого шамана со страхом и ненавистью.
— Сгинь, морок! — взвизгнул он и метнул в знатока церемоний серебряный нож.
Тукуур отшатнулся, поскользнулся на циновке и рухнул на спину. Нож, пущенный с меткостью оружейного мастера, сбил с него шляпу.
Светящаяся сфера налилась красным и выстрелила в правителя молнией. Токта рухнул как подкошенный, изображение Дракона на его парчовом кафтане обуглилось, по краю пятна как лепестки проклятого цветка заплясали язычки пламени.
— Добдобы! — крикнул один из служителей. — Отомстим за правителя!
Храмовые стражи ворвались в зал, выхватывая мечи и палицы. Максар залихватски свиснул. Парадная дверь распахнулась, и в неё ввалились солдаты с огнеплюями. Добдобы нерешительно замерли. Воспользовавшись заминкой, Тукуур подбежал к прорицателю. Кровь заливала всё вокруг, но Дамдин был ещё жив.
— Помогите! — крикнул знаток церемоний, тщетно пытаясь пережать пальцами перебитую артерию.
Командир добдобов рванулся было к нему с обнажённым мечом, но солдаты защёлкали затворами, а болотный огонь угрожающе замерцал. Храмовые стражи попятились к стене.
— Какая… дурацкая… смерть, — прохрипел прорицатель.
Подбежал Максар, на ходу пытаясь оторвать полосу ткани от своего кафтана, но Дамдин слабым жестом остановил его.
— Руку… на… оберег, — прошептал он.
Тукуур послушно взял руку прорицателя и поднёс её к висевшему на шее старого шамана нефритовому оберегу Прозорливого. Дамдин последним усилием вложил холодный камень в ладонь молодого шамана и сжал его пальцы.
— Найди её! — прохрипел он. — Сила… моей… крови…
Глаза старого шамана закатились. Тукуур поднял глаза на Максара, сжимая окровавленными пальцами нефритовую пластинку. Ошибки быть не могло: последней волей умерший передал ему, недавнему ученику захолустного сургуля, силу Смотрящего-в-ночь. Но примут ли это решение другие? Воин криво усмехнулся.
— Сила крови… — хмыкнул он. — Что же, приказывай, посланник Прозорливого!
— Заберите погибшего! — с горечью произнёс молодой шаман. — Уходим в старую крепость!
**
Илана вышла на пристань, придерживая рукой потёртую лекарскую коробку на длинном ремне. Чтобы купить её и кое-какие лекарства у старого деревенского шамана понадобились все деньги Айсин Алдара и немало красноречия. Когда-то деревянный ящик был покрыт красной эмалью, но сейчас краска потускнела и растрескалась, а миниатюрные замки кто-то давно заменил кусками конопляной бечёвки. При каждом шаге беглянки уложенные внутри врачебные инструменты жалобно позвякивали, а крышка хлопала и угрожала открыться, но даже такой ящик в глазах селян и матросов превращал попрошайку в знатока внутренней гармонии.
Плоскодонная баржа ждала её недалеко от того места, где днём пришвартовался Алдар. Её, как и "Огненного буйвола", приводили в движение два больших гребных колеса, но вращала их не хитроумная паровая машина, а большой ворот с пятью рычагами, которые толкали пятнадцать прикованных к ним рабов. Сейчас они отдыхали, упираясь в перекладины локтями, но барабанщик и два надсмотрщика с плетьми уже заняли свои места. Деревенские носильщики под присмотром уже знакомых Илане добдобов заносили на баржу мешки с мукой и корзины с вяленой рыбой. Толстый шаман сидел на подушках под тентом в кормовой части судна, лениво постукивая трубкой о колено. За его спиной чернела дверь в низкую и тесную надстройку. Судя по спальным циновкам, раскатанным прямо на палубе, в надстройке помещался сам капитан, а остальная команда спала под открытым небом. Во время плавания это могло стать проблемой для девушки, но она надеялась, что совместное путешествие с работорговцами не затянется.
— Эй, Санджар, или как тебя там! — окликнул её чиновник. — Поднимайся живее на борт, мы отчаливаем!
Пропустив носильщиков, Илана подошла к борту судна. По обе стороны от гребного колеса в нем были вырублены узкие вентиляционные окошки. Тяжёлый дух немытых тел ударил в нос беглянки, вышибая слёзы из глаз. Дочь плавильщика судорожно сглотнула, крепче прижимая к боку лекарскую сумку. Некоторые из её толонских друзей-философов сидя на мягких подушках рассуждали о врождённой доброте человека, которая, подобно скрытым силам организма, способна исцелить государство. Нужно только дать ей время. Но запах каторжной баржи не давал ошибиться: это общество было поражено гангреной, а против неё бесполезны порошки и микстуры. Здесь требовался острый скальпель и твёрдая рука хирурга.
Кто-то мог бы возразить, что дышать смрадом своих злодеяний — заслуженная кара для грабителей и убийц. Может и так, только большинство запертых в этом трюме людей были согнанными с земель крестьянами, обманутыми рабочими и разорившимися арендаторами. Одних нищета и голод толкнули на большую дорогу, других долги привели прямо на каторгу. Попадались здесь и мохнатые пленники с островов, слишком своенравные, чтобы служить в чьей-нибудь домашней страже. Один из таких рабов, крупный островитянин, на свалявшейся шерсти которого сохранились синие пятна воинского рисунка, висел на рычаге недалеко от Иланы. Двое людей, прикованных рядом с ним, сместились ближе к вороту, сохраняя почтительную дистанцию.
Обходя ворот, беглянка намеренно прошла ближе к мохнатому, чем тому могло бы понравиться. Островитянин мрачно посмотрел в её сторону. Надсмотрщики обменялись насмешливыми взглядами. Делая вид, что не замечает этого, Илана сделала ещё один шаг. Щёчные мешки мохнатого воина покраснели от гнева. Вздыбив шерсть, он злобно рявкнул на беглянку, с силой дёрнув цепь. Илана отшатнулась и едва не упала, вскинув руки в жесте изгнания злых духов. Солдаты дружно расхохотались, не заметив, что пальцы беглянки быстро сложились в другую фигуру — племенной знак, которому научил её Высокий Пятый. Воин нахмурился и издал звук, похожий для человека на ехидный смешок. "Я слежу за тобой".
— Держись от него подальше, — флегматично посоветовал толстый шаман. — Опасный шельмец, но работает за четверых, так что приходится терпеть его выходки.
Чиновник махнул рукой боцману, и тот с силой дунул в бронзовый свисток. Повинуясь сигналу, матросы втащили на борт сходню и принялись отвязывать канаты, удерживавшие судно у пристани. Забросив канаты на палубу, они по-обезьяньи вскарабкались следом и оттолкнули баржу от пристани длинными шестами. Раздались мерные удары боевого барабана. Каторжники встряхнулись и налегли на рычаги ворота. Один из них затянул старую крестьянскую песню, и вскоре её подхватили все.
За сохи беремся мы к третьей луне,
В четвертую в поле пора выходить —
А детям теперь и каждой жене
Нам пищу на южные пашни носить…[1]
Даже мохнатый островитянин пытался подвывать в такт, порой ужасно фальшивя. Его переливчатые трели, большей частью бессмысленные, порой сплетались в слова. В такие моменты он пристально вглядывался в лицо Иланы. Наконец, воин устал гадать. "Если понимаешь, подойди к левому борту", — пропел он. Беглянка посмотрела на клонящееся к закату Светило, зевнула, поправила ящик на плече и, убедившись, что никто из охранников не забеспокоился, отошла к левому борту и уселась на палубу, облокотившись спиной о свёрнутый бухтой канат. Когда ворот сделал полный оборот и мохнатый каторжник снова оказался на виду, она поправила шляпу, коснувшись уха в жесте понимания.
"Ты из детей грома?" — разобрала она вопрос.
Илана слышала, что восставшие рабы называют себя "Детьми Громовержца" в честь своего грозного божества. Ответить утвердительно было бы легче всего, но потом придётся объясняться. Если не с этим каторжником, так с его друзьями на берегу, если удастся их найти. И разговор этот — Илана не сомневалась — не будет приятным. Поколебавшись, она сложила пальцы в фигуру отрицания.
"Кто тогда?"
На этот вопрос нелегко было найти быстрый ответ. Девушка задумчиво посмотрела на реку. В сезон дождей вода была особенно мутной, у её поверхности цвели зелёные и бурые водоросли. Гребные колёса баржи поднимали тучи брызг, взбивая светло-зелёную пену. С обеих сторон от судна оплетённые лианами деревья подступали вплотную к воде, их воздушные корни торчали вверх как наконечники копий. Илана чувствовала себя лягушкой, осторожно плывущей среди водорослей. Одно лишнее движение, и цапля выхватит тебя из воды. Убедившись, что все заняты своими делами, она сплела руки на коленях в сложном жесте "беглец".
"Я слежу за тобой", — снова ответил мохнатый.
Это уже было очень много для первого раза. Илана не была настолько наивной, чтобы думать, будто каторжники только и ждут, чтобы их освободил таинственный незнакомец. В отличие от несчастных, запертых в трюме, толкатели ворота были частью палубной команды. Да, ржавые цепи накрепко связывали их с рычагами, им не давали сходить на берег и бродить по кораблю когда вздумается. Но кок кормил их из одного котла с матросами, а капитан выдавал одежду немногим хуже той, в которой они работали на полях до того, как попали на баржу. Для нерадивых у надсмотрщиков всегда были наготове плеть и меч, но никто не бьёт без причины вола, тянущего борону.
То, что среди толкателей оказался строптивый островитянин, было огромной удачей для беглянки. По правде говоря, её первоначальный план выпустить запертых в трюме не выдерживал никакой критики. Те люди слишком истощены и забиты, чтобы справиться с пятью крепкими солдатами и шестью проворными матросами. Даже если бы Илане удалось бросить в бобовую похлёбку несколько сонных или слабительных листьев, шансы пережить этот бунт были невелики. Поэтому ей следовало либо сговориться с мохнатым, либо тихо доплыть до Белой Крепости, а оттуда двинуться вверх по Гремящей к Толону. Беспокоила только остановка на острове Гэрэл, но Илана надеялась, что никто не будет искать беглую дочь еретика в сердце владений Ордена Стражей.
Ставший в одночасье совсем чужим Бириистэн остался далеко за кормой. Баржа вошла в дельту Великой Реки — огромную топкую низину, в которой бесчисленные рукава реки петляли вокруг заросших джунглями островов, переплетаясь подобно корням векового дерева. То здесь, то там виднелись илистые отмели, на которых грелись в лучах заходящего солнца крокодилы-рыболовы, время от времени разевая свои похожие на зазубренные щипцы пасти.
Когда солнце скрылось за горизонтом, боцман сыграл отбой. Матросы бросили якорь и зажгли фонари, чтобы другие суда в темноте не напоролись на баржу. Надзиратели проводили каторжников по одному в гальюн и снова приковали к рычагам. Мохнатого отстёгивать не стали, а вместо этого заставили одного из товарищей по несчастью подать ему ночной горшок. После этого двое солдат остались дежурить, а остальные улеглись на палубе, прикрывшись грубыми циновками. Илане кое-как удалось свить из каната подобие гнезда, но твёрдые доски впивались в спину, а ненасытные комары противно зудели у самого лица. Наконец, усталость взяла своё, и беглянка провалилась в сон.
Когда сырость и холод вырвали беглянку из забытья, ей показалось, что не прошло и получаса. От поверхности реки поднимался густой туман, в котором терялись фигуры часовых. Илана заворочалась, зябко кутаясь в рыбацкий плащ. Кто-то из матросов храпел, из чащи леса ему вторили древесные жабы. Беглянка отвернулась к борту, но туман не давал заснуть. Она села, и тут же поймала настороженный взгляд мохнатого. Воин лежал в десяти шагах от неё, неуклюже сложив скованные руки. Струйки тумана обтекали его, почти скрывая из виду двух других каторжников. Мохнатый пошевелил пальцами ног, почти такими же длинными и цепкими, как на руках.
"Кто научил тебя рисунку и песни?" — спрашивали его жесты.
Не опасаясь взгляда надсмотрщиков, Илана перешла от жестов-слов к жестам-звукам.
"Друг и наставник. Его звали Высокий Пятый с острова Драконьего Когтя".
"Нет такого острова".
"Вы зовете его Уутапийоа".
"Племя каменной пальмы. Хорошие охотники, но слабые воины. Чего тебе нужно?"
"Я ищу детей грома. Говорят, они принимают людей".
"Плохой выбор для этого — лодка работорговцев".
"Может, дети грома захватят её?"
"Захватят — оставят жить только рабов. Но если освободишь нас раньше — боя не будет".
"Как мне знать, что вы меня не убьёте, если освобожу?"
"Ты правда лекарь?"
"Правда".
"Глупо убивать лекаря".
"Хорошо. У кого ключ от кандалов?"
"У толстяка. Добудь его — дальше дело за нами. Только не суетись".
"Ждите".
Туман перешёл в дождь, сначала мелкий, а потом всё более сильный. Разбуженные матросы с проклятиями принялись вычерпывать воду из зловонного трюма. Боцман, чтобы не терять времени, дал свисток к отплытию. Снова забил барабан и завертелись гребные колёса. Дождь лил до полудня, затем перестал на несколько часов и припустил снова. Помощник казначея в этот день на палубе не появлялся. Пользуясь этим, Илана укрылась от дождя под его тентом, напряжённо размышляя, как добраться до ключа. Для этого нужно было попасть в каюту, но дверь в неё была либо заперта либо хорошо охранялась. Нужно было сделать так, чтобы хозяин сам пригласил её внутрь. В учёном собеседнике пожилой шаман явно не нуждался, да и на здоровье пока не жаловался. Вот этим "пока" и стоило заняться.
Шанс представился через день. Плоскодонное судно осторожно ползло вдоль стены леса, огибая бесчисленные островки. Четыре матроса постоянно ощупывали дно шестами, опасаясь блуждающих мелей. Боцман постоянно играл на своей дудке, заставляя барабанщика менять темп. Быстрее — медленнее — снова быстрее. Несколько раз он командовал полный стоп. Каторжники перехватывали рычаги и начинали что есть силы толкать ворот в обратном направлении, уводя судно с отмели.
Когда они обошли очередной островок, густо поросший съедобным тростником, Илана увидела посреди реки странный камень. Зеленовато-серый валун был похож на остроконечный воинский шлем, только ребристый как тыква. Пять впадин пролегало от вершины к подножию камня так, что с высоты птичьего полёта он должен был казаться пятилучевой морской звездой или цветком с пятью лепестками. На бугристой поверхности камня наросли морские водоросли, кое-где виднелись похожие на морщины трещины. Беглянка решила было, что валун венчал какую-нибудь памятную колонну древних, но, когда судно подошло поближе, камень вдруг заворочался. Из-под купола, как из-под панциря улитки, показалось несколько круглых глаз на гибких стебельках.
— Живой камень! — крикнул кто-то.
Пожилой шаман побледнел, выронил трубку и сложил руки в жесте изгнания злых духов.
— Убейте его! — закричал он. — Стреляйте немедленно!
Стражники защёлкали затворами, а помощник казначея ринулся в каюту, оставив под тентом свою шкатулку с табаком. Первая пуля ушла в лесную чащу, вспугнув стаю сине-алых вака. Птицы закружились над деревьями, возмущённо вопя на весь лес. Чудовище встало на дыбы, грозя барже двумя острыми ороговевшими конечностями. Ещё одна пуля зацепила купол, но только отбила с него роговую бляшку. Гибкое щупальце высунулось из-под брюха живого камня и ловким движением метнуло в добдобов увесистый ком грязи.
Илана никогда прежде не видела живых камней, и ей стоило немалых усилий стряхнуть с себя восторженное оцепенение. Пользуясь общей сумятицей, она всыпала в шкатулку шамана немного листьев алой камнеломки. Раздалось ещё два выстрела. Живой камень издал клокочущий звук, как будто у него в утробе быстро застучал собственный барабан, и с шумом ушёл на глубину. Мелькнули мощные ласты, покрытые серой и морщинистой, как у слона, кожей.
— Кажется, попал, — неуверенно сказал один из стрелков.
— Коротковат огнеплюишко, — пожаловался второй. — Против эдакой бестии длинный мушкет нужон, как у крыс гарнизонных. А это — так, попугать.
— Как бы он нас клыком своим не попугал, — фыркнул кто-то из матросов. — Говорят, как махнёт — и человека надвое.
— Только с тех пор как горцы придумали мушкет дураков нет больше к ним вплотную лезть, — лениво заметил боцман. — И они к нам теперь не суются. А то прадед мой рассказывал, что под самым Бириистэном и выше полно их было. Копали себе ямы на берегу и сидели в них на яйцах что твои квочки. Ни тростника нарвать, ни рыбы наловить.
— Уб-били демона? — дрожащим голосом спросил шаман, высовываясь из каюты.
— Куда там… — буркнул боцман. — Ушёл!
— Храни нас Стальной Феникс! — вздохнул помощник казначея. — Зловещее это знамение! Крутите ворот усерднее, нужно скорее убираться отсюда!
Забрав трубку и шкатулку с табаком, он скрылся в каюте. Через некоторое время оттуда послышались песнопения.
— И то верно, — вздохнул стражник. — Злой у него глаз, у живого камня-то! Как посмотришь ему в зрачок его кривой, так сразу дураком и сделаешься!
— То-то ты заместо в его целиться, всё отворачивался! — гоготнул один из каторжников.
— Молчи, шкура, али батога захотел?! — рассердился неудачливый стрелок.
Илана терпеливо ждала, когда толстый шаман хорошенько накурится камнеломки. Ждать пришлось часа два или три, а затем шаман громко постучал в стену каюты. Боцман зашёл внутрь, а через минуту вышел и позвал беглянку.
— Эй, лекарь! Господин Иртя тебя кличет!
В маленьком тесном помещении было почти нечем дышать от дымящихся благовоний. Первым порывом Иланы было распахнуть настежь дверь и окошки, но это помешало бы её плану. Толстый шаман полулежал на подушках, уложенных поверх большого сундука. На его покрытом испариной лбу ароматным маслом были начертаны охранные символы.
— Похоже, не уберёгся я от дурного глаза этого чудовища, билгор Санджар, — слабым голосом пожаловался он. — Голова раскалывается и всё тело ломит.
Половиной работы знатока внутренней гармонии, наиболее долгой и утомительной, была борьба не с болезнью, а с суевериями и дурными привычками больных. И больные за эту работу нередко платили чёрной неблагодарностью, привечая и одаривая тех врачей, кто хорошо разбирался в характерах пациентов и умел искусно потакать их капризам, укутывая это покрывалом мистерии. Илане глубоко претило такое шарлатанство, но на кону стояла её жизнь и свобода.
— Головная боль — благой знак борьбы между Вашим духом-защитником и чарами живого камня, билгор, — вкрадчиво сказала она. — Нам нужно лишь помочь защитнику одержать верх.
— Я усердно читал молитвы задержания и возжёг лучшие благовония, но стало только хуже, — всхлипнул Иртя. — Не надо было соглашаться на это плавание, лучше бы меня лишили должности…
— Я вижу, что билгор имеет особые причины бояться живых камней, — уверенно сказала беглянка. — Прошу Вас, мудрейший соратник, не скрывать их, чтобы я знал, где нарушена гармония жизненных потоков.
Старый шаман горько вздохнул.
— Мой предок в десятом колене, благородный Дондов, женился на девушке с побережья вопреки воле родителей. Вместе с её кровью вошло в наш род проклятие живых камней. Не было поколения, в котором злые духи не умерщвляли и не лишали разума кого-то из детей. Никто из моих предков не достиг высот в служении Смотрящему-в-ночь, и я не исключение. Когда гранильщики моего сургуля определили меня в Белую Крепость я радовался, что превзошёл своего отца. Но грешная эта радость вскоре померкла. Наставник внутренней гармонии из крепости, читая мои ладони, определил, что мне следует держаться вдали от моря и живых камней. Но вот я здесь. Как мог я, несчастный, убежать от родового проклятия? О, если бы мне удалось хотя бы умертвить чудовище…
— Дело Ваше очень серьёзное, билгор, — нахмурилась Илана. — Но нет такого проклятия, от которого бы не мог избавить Последний Судья. Но чтобы он ответил на наш призыв, следует привести в порядок внешнее.
— Да, да… Как вовне, так и внутри, я знаю. Но что я сделал не так?
— Вы лежите в восточной части каюты. Это предел Крокодила-рыболова, милостивого проводника усопших. Как бы ни был силён Хранитель востока, его силы и умения слишком специфичны, чтобы помочь Вам исцелиться. Следует перенести постель в центр, в точку равновесия стихий, где проявляется мудрость Дракона.
Шаман с жалобным кряхтением поднялся и переполз на середину комнаты. Илана перенесла туда его подушки и помогла толстяку устроиться удобнее. В сердце её вонзился зазубренный шип жалости. Готовя бунт, она обрекала старого помощника казначея на верную смерть, а убивать легко только чудовищ. Иртя же был, как она теперь видела, таким же несчастным, запертым в темнице собственного разума, скованным цепями суеверий, опутывающих всех подданных Смотрящего-в-ночь подобно стальной паутине. Но врач не может исцелить всех, и некоторых он обязан обречь на смерть в одиночестве, чтобы не заразились другие.
Илана расставила курительницы по сторонам света и протянула шаману сонную пилюлю.
— Растерянный дух человека мечется беспорядочно, мешая великим хранителям исцелить себя, — назидательно произнесла она. — Поэтому, чтобы помочь Дракону, Вам следует погрузиться в целебный транс. Эта пилюля утишит боль. Проглотите её и сконцентрируйтесь на плеске волн и скрипах судна, затем — на своём дыхании. Я же напишу и сожгу прошение Великому Судье. Где у Вас бумага и кисть?
— В верхнем ящике стола, — ответил шаман. — Вот ключ.
Он снял с шеи маленький ключ на засаленной верёвке и протянул беглянке. Та почтительно приняла его обеими руками и, достав из ящика бумагу, принялась писать, ожидая, когда подействует снадобье. Она едва сама не потеряла сознание от духоты, когда Иртя, наконец, заснул. Быстро осмотревшись, Илана отомкнула все ящики письменного стола. В среднем лежало несколько денежных щепок, статуэтка Стального Феникса и бумажный веер. В нижнем — карманный огнеплюй и бронзовый ключ побольше. Этот ключ был слишком изящным, чтобы отпирать кандалы. Скорее, он подходил к сундуку, с которого беглянка предусмотрительно прогнала старика. Убедившись, что шаман крепко спит, а боцман занят греблей, Илана отомкнула сундук. Внутри лежал чистый кафтан и пара шаровар, печатная копия "Завещания Первого", несколько тяжёлых связок васанговых дощечек и, наконец, грубый стальной ключ. Спрятав его в рукаве, беглянка аккуратно уложила всё на место и заперла сундук. Уходя, она всё-таки открыла окошки, пустив внутрь сырой речной воздух. Пусть у старика хотя бы голова пройдёт напоследок.
Ночью снова поднялся туман. Подкравшись к мохнатому, Илана вынула из ящика горшочек с конопляным маслом и тщательно пролила замок. Несмотря на это звук провернувшегося ключа показался ей громким как выстрел. Беглянка затравленно оглянулась, но часовые оставались на своих местах. Воин-островитянин медленно, стараясь не греметь, протащил цепь через проушину оков. Его руки оставались скованы вместе, но теперь его ничто не привязывало к рычагу. Бесшумно, как серая тень мохнатый метнулся к ближайшему часовому. Раздался тихий хруст, и человек мешком осел на палубу. Островитянин ловко подхватил выпавший из рук стражника огнеплюй. Стараясь ступать как можно тише, Илана подкралась к телу. Поменявшись с убитым шляпами, она встала на его место, сжимая в дрожащих руках мушкет. Стальной раструб огнеплюя был мокрым и скользким от росы.
Второй стражник успел вскрикнуть, но тут же получил стальным браслетом в висок и рухнул за борт.
— Тревога! — завопил, просыпаясь, кто-то из матросов.
Боцман вскочил, выхватывая из-за пояса кривую саблю. Илана стиснула зубы, направила раструб огнеплюя ему в спину и нажала на спуск. Ничего не произошло.
— Побег! — рявкнул боцман. — Держи его!
Надсмотрщики бросились на мохнатого, но тот увернулся от них, гортанно улюлюкая. Один из каторжников подставил ближайшему надсмотрщику подножку, и тот растянулся на палубе. Илана, чудом вспомнив наставления отца, сорвала с пояса убитого стражника один из флаконов с порохом и начала насыпать его на полку.
— Стреляй, чего телишься! — развернулся к ней боцман, и сразу заметил подмену. — А, лисица!
Беглянка снова нажала на спуск. Огнеплюй рявкнул, едва не разорвавшись у неё в руках. Огнём от затравочного пороха ожгло руку. Боцман с воплем рухнул за борт.
— Всем стоять! — звонко крикнула Илана. — Ни с места, если вам дорога жизнь!
Лишившиеся предводителя матросы растерянно замерли, а освободившиеся каторжники уже похватали оружие стражников. Бунт на корабле окончился успехом, но какая участь теперь ждала его организатора?
[1] "Песня о седьмой луне" из китайской классической "Книги песен и гимнов", перевод А. Штукина.