— Стажёр. Стажёр!
Голос начальника. Точно, начальника. Кто ещё может так говорить. Выпрямляюсь, вытираю рот ладонью. В глазах плывёт, во рту — омерзительный привкус рвоты.
— Быстро — обежал поляну по периметру. Пропустишь хоть иголку — смотри у меня!
Это сколько ж мы вчера выпили? Ничего себе отметили день студента. Оглядываюсь. Поляна. Ну такая поляна — пятачок снега, деревья по кругу, из снега между деревьев торчат чёрные прутья кустов. Под деревьями снег свежий, посередине поляны — утоптанный. Следы туда-сюда. Несколько человек — кто в мундирах, кто в пальто. Стоят, смотрят. Смотрят на то, что в самой серёдке.
В середине, в самом центре поляны, на снегу лежит девушка. Руки-ноги раскинуты, как у морской звезды. На обнажённом теле лежат и не тают снежинки. Начиная от ключиц и до низа живота кожа аккуратно разрезана крест-накрест и отогнута в стороны. Как будто распахнулись треугольные лепестки кровавого цветка.
Лицо девушки запрокинуто в небо. Глаза открыты. Широко открыты… Нет у неё глаз. Ох ты чёрт…
Вокруг тела по снегу выведена чёрная полоса. Похоже, баллончиком с краской поработали. Круг изнутри заполнен зигзагами, кружками помельче и всякими загогулинами.
Никто из людей через черту не переступает, все старательно держатся на расстоянии.
Вот к трупу придвинулся человек со старомодным фотоаппаратом, громоздким, угловатым. Встал как можно ближе к чёрной полосе, изогнулся, вытянулся, но умудрился носками ботинок не залезть в краску. Вспыхнуло, зашипело. Яркий свет облизал тело и сгинул. Магний для вспышки — вот что это такое.
— Что скажете, Викентий Васильевич? — мрачно говорит один из собравшихся — пожилой дядька. Пальто на нём тёмно-серое, застёгнуто на все пуговицы, на шее — белоснежный шарф. Рука в перчатке лежит на рукояти трости. Трость — явно дорогая, тяжело упирается в снег.
— Что скажу, Иван Витальевич, — другой дядька, что стоит рядом с пожилым, покачивает головой. Выражение лица — будто лимон укусил. Пальто у него много проще, чем у пожилого, держится на одной пуговице. Шарф выбился и торчит снизу — клетчатый, пёстрый. — Скажу, что придётся сообщать наверх, в его милости канцелярию. Кавалерию вызывать.
Пожилой дёрнул ртом, недовольно так. Тяжело вздохнул, на палку навалился. Вот артист, как играет. И не подумаешь, что обычный реконструктор.
Ох нет, ребята, что-то здесь не так. Я, конечно, пил с устатку и не евши. Но мы ж только что с Альбинкой здесь гуляли. Да, вот на этой самой поляне. Она только что тут со мной была. Альбинка. И никого больше. Как надо было отключиться, чтоб не заметить, что моя девчонка исчезла, а вместо неё появилась компания с косплеем под позапрошлый век? Мужик-фотограф с магнием, по периметру жандармы в мундирах. И я — среди них. А уж так манекен трупа естественно разложить — суметь надо… И вонища самая натуральная.
Тут меня снова начинает мутить.
— Ты ещё здесь? — бросает мне один из мундирных.
Срываюсь с места, бегу с поляны между сосен, через голые мёрзлые кусты.
Там останавливаюсь, жадно вдыхаю зимний воздух. Фух-х, отлегло. Манекен-манекеном, а зрелище гнусное.
Оглядываюсь. Позади, на поляне, стоят люди в мундирах и пальто.
Снова вспыхнул магний. А может, это шутка? Ну, бывает, решили пошутить друзья, заплатили денежку, выехали на природу, а там всё готово — заходи, не стесняйся. А сами сидят рядом, за кустами, на телефон всё снимают и ржут в рукав, чтоб не слышно было. От смеха давятся, пальцами тычут. И я тут — самый смешной клоун.
Ладно. Главное в таком деле что? Виду не показывать. Подыгрывать надо. Если метаться начнёшь, сопли на кулак наматывать, или, ещё хуже — кричать, что шутка надоела, давай по домам уже — всё. Никогда не забудут.
Какой вывод? Делать вид, что так и надо. Сказали — осмотреть периметр, значит будем смотреть.
Снег сминается под ногами, лёгкий, пушистый. Сразу видно, выпал недавно. Поверх немаленьких сугробов. Странно, когда мы в район выезжали, было потепление. Таяло всё.
Чуть подальше, метрах в трёх, сидят на корточках двое в мундирах. Разглядывают что-то. Следы?
Оглядываюсь по сторонам. Надо поддерживать шутку. Я же кто — стажёр. А это — полиция на выезде.
На ветке, торчащей из снега, что-то синеет. Нитка, просто обрывок синей нитки. Может, важно, а может, и нет. А может, такой квест, и это подсказка.
Хлопаю себя по бокам. Внезапно с холодком в груди понимаю, что одежда не моя. Не та, в которой я вышел из дома, чтобы прогуляться с Альбинкой до леса. "Подышать воздухом", как сказала она.
Пальтишко на мне серое, простое. Зато в кармане есть платок. Белый квадратик ткани. Отгоняю паническую мысль о внезапном сумасшествии меня-любимого. Вытягиваю платок, подхватываю им синюю нитку с ветки, аккуратно заворачиваю. Вот и улика. Молодец, стажёр.
Кто-то мяукает. Тонкий, дребезжащий мяв. Тихий, еле слышный.
Смотрю — возле сосны в снегу шевелится комок шерсти.
Наклоняюсь посмотреть. На меня смотрят кошачьи глаза, маленький треугольный рот открывается и выдаёт дрожащее "м-я-я-в".
— Кис, ты здесь откуда?
Я кошатник. Кто-то любит собак, я тоже их уважаю. Но кошаки — это кошаки.
Подхватываю котёнка под пузо — хотя какое там пузо, одна шкурка и рёбра, такой тощий. Котёнок смотрит мне в лицо и жалобно дребезжит. Белый живот, серая спина, лапы в полосочку. Глаза круглые.
— Мя-яяв.
Чёрт, не могу я бросить мелкого кошака обратно в снег. Вздыхаю и сую тощий шерстяной комок за пазуху. Отдам Альбинке, когда эта дурацкая шутка закончится.
Подхожу ближе к двоим в мундирах. Они уже поднялись на ноги, и я вижу, что один держит через платок (такой же, как у меня) малярную кисть. Кисть с круглой деревянной рукояткой, щетина вымазана чёрным. В снегу под ногами углубление, в чёрных же кляксах — как видно, отсюда её и вытащили.
Понятно — тот, кто создавал эту композицию с манекеном, не заморочился убрать мусор за собой. Бросил тут же. Нет чтобы в пакет сложить, донести до контейнера…
Тащим добычу на поляну.
Важный дядька в пальто меж тем кивает всем, разворачивается и уходит, тяжело опираясь на трость.
Второй дядька, как его там — Викентий Васильевич, задумчиво заправляет клетчатый шарф, проводит ладонями по бокам своего пальто, будто отряхивается, и зыркает на меня.
Меж тем появляется ящик для улик. Двое мундирных и я складываем туда добычу под зорким взглядом ещё одного полицейского.
— Бургачёв! — гавкает дядька в клетчатом шарфе. Надо же, какой голос у артиста прорезался.
Мундирный, что стоит возле чёрного круга, дёргается, отвечает:
— Слушаю, господин капитан.
Дядька смотрит кисло, жуёт губами. Видно, недоволен.
— Бери стажёра своего, ноги в руки, и вперёд. Обойти все дома, всех опросить. Кто что видел, кто слышал, всех трясите. Каждую собаку.
Мундирный вытягивается, резко кивает.
— Да, господин капитан!
Бросает мне:
— За мной.
А я стою, пялюсь во все глаза на фотографа. Он как раз возится со своим аппаратом, укутывает его в большой платок. Шапка у фотографа съехала набок, и из-под края высунулся кончик уха. Острого такого, зеленоватого гоблинского уха.
Фотограф будто чувствует мой взгляд, оборачивается, подмаргивает кошачьим глазом, нахлобучивает одним движением шапку обратно на лоб. Подхватывает фотоаппарат подмышку, и шлёпает с поляны вслед за начальством в белом шарфе.
— Заснул, что ли? — рыкает мундирный Бургачёв. — Шевели ногами!
— Я понимаю, голубчик — день основания университета, студенческая вечеринка, дело молодое, — глумливо произносит дядька в клетчатом шарфе. — Но надо же и честь знать. Не напиваться до положения риз.
Вот чёрт. Реконструкторы хреновы. Сами скачут с одной поляны на другую, толкиенисты недоделанные. Реквизит не успевают сменить, грим с ушей стряхнуть. А туда же — голубчик! Ещё и прикалываются…
Шлёпаю по снегу за начальством. Бургачёв шагает, будто гвозди заколачивает. Мундирчик на нём новенький, брючки со стрелками отглаженные, чистенькие. Пуговицы блестят, значок на груди сияет. Как на парад собрался. Ничего, когда вся эта комедия закончится, я пойду с ребятами коньяк пить, а они побегут дальше, снег месить ногами.
Вот тогда и поглядим, кому хорошо, а кому — не очень.
Тем временем труп девушки взвалили на носилки, и двое в мундирчиках рысцой пронесли его мимо нас. Я, шлёпая вслед за "начальством", кинул взгляд.
Носилки тряхнуло, рука трупа свесилась, голова безвольно качнулась и глянула на меня кровавыми дырками вместо глаз. А я вдруг понял, что это не манекен. Если только реконструкторы, или кто там затеял эту глупую шутку, не стащили тело из морга. Потому что не бывает таких натуральных манекенов. Этот труп — настоящий. И девушку, что несут сейчас на носилках, в самом деле жестоко убили.