Зрелище убитой так и стоит перед глазами. Иду, машинально передвигая ноги, за начальником. Бургачёв останавливается, я тоже. Оглядываюсь и вижу такое, что даже окровавленные трупы перестают волновать. Лес закончился. Мы вышли к дороге. Вот тут меня подкосило окончательно.
Прямо по курсу, справа и слева — незнакомый пейзаж. Где покрытый снегом склон, где коттеджный посёлок вдалеке? Где грунтовка, лесополоса до горизонта? Двухэтажные кирпичные домики?
Ничего этого нет и в помине.
Лес обрывается внезапно. Да и не лес это, а ухоженный парк. Никаких обломанных веток, пней; между деревьев видны дорожки с деревянными лавочками. Да и навряд ли кто-нибудь станет строить вокруг леса ограду. Направо и налево тянется забор из металлических прутьев высотой в рост человека. Позади, за оградой, парк — деревья, кусты, а с другой стороны, перед нами — ровная белая полоса земли. Не кочки, не рытвины, а наверняка ухоженный газон. И стоим мы с Бургачёвым прямо под арочным входом ворот. Широких ворот, хоть на машине проезжай, хоть компанией иди.
За воротами прямоугольная площадка, на площадке стоит автомобиль. Из тех, что в музеях показывают, в стиле ретро.
Вниз по склону уходит старательно расчищенная от снега дорога. Расчищенная, судя по всему, обычной метлой и лопатой. Никакой техники, строго вручную. Вон, следы от прутьев по обочине прочерчены.
Но это всё пустяки.
Потому что посёлок исчез. Нет домиков из красного и белого кирпича, что стояли в полукилометре от леса. Из одного из этих домиков не так давно мы с Альбинкой вышли прогуляться до поляны. Вместо них прямо напротив парка, рукой подать, — расположилось коллекционное собрание каменных особняков. Каждый особняк выглядит, будто его хозяин желает переплюнуть соседа во всём. И им это удаётся. Каждому.
Чувствую, как к горлу подкатывает тошным комом паника. Да что же это делается, а? Ну ладно, маскарад на поляне ещё можно понять. Но это? Кто мог в одночасье натыкать новых домов на пустом месте? Да ещё таких — каменных, здоровенных? Дорогих, как не знаю что?
Надо признать — это уже не смешно. Одно из двух. Или мои друзья по универу вложились в шутку по полной, и не постояли за тем, чтобы усыпить своего друга (а иначе никак), отвезти в другое место, переодеть, поднять на ноги и вытолкать из дома в компании Альбинки. Или это всё бред. Сон, мираж, иллюзия. Потому что в попаданцев и параллельные миры я не верю. Враньё писателей, которые пишут свои книжки, напившись кофе и пива в лошадиных дозах.
Я зажмурился как можно сильнее. Не открывая глаз, сильно, с вывертом ущипнул себя за ляжку. Больно!
Открыл глаза. Ничего не изменилось. Особняки как стояли, так и стоят. А Бургачёв просверлил меня недобрым взглядом и бросил, эдак презрительно:
— Ежели нехорошо вам, господин стажёр, так отойдите в сторонку, утрите носик. Мне с вами цацкаться не с руки.
Вот как, значит. Не с руки ему. Прыщ на ровном месте. Настоящий ты или нет, а Димку Воронкова никто ещё носик утирать не посылал.
Подышал я, вдохнул как следует морозного воздуха, посмотрел мундирному говнюку прямо в переносицу и сказал:
— Не извольте беспокоиться, господин Бургачёв. Я в полном порядке.
Но мой сарказм пропал впустую.
— Раз в порядке, так за дело! — буркнул мундирный. — За мной.
Прошагали мы с ним мимо антикварной машины. Я только глаз скосил, увидел, что машинка новенькая, будто только с завода вышла. А рядом шофёр, мордатый мужик с усами вразлёт. Тряпочкой крыло протирает, аж покраснел от усердия.
Спустились мы по дороге, и к особнякам вышли. Тут начальник вытащил книжечку, карандашик и стали мы свидетелей опрашивать.
Муторное это дело оказалось. Неприятное. Муторное, потому что каждый особняк за оградой железной стоял, и чтобы туда попасть, надо было постараться. А неприятное потому, что хозяева там были под стать своим домам. Такие гонористые, куда там Бургачёву. Я, хоть и в обалдении находился от всего, что случилось, и то почувствовал.
Хоть мундирный мой начальник от дома к дому всё больше кипятился, как чайник на плите, виду не показывал, потому что ясно было — с этими людьми лучше не ссориться. Смотрели они на нас, как на блох в шубе.
А самое обидное, что толку от наших стараний не было никакого. Никто ничего не видел, не слышал, и понятия не имеет, о чём вообще речь. Как сговорились. А может, и правда не знают, поди пойми.
Так, с книжечкой и карандашиком, дошли мы до последнего в списке дома. Последнего по списку, но не по значению. По тому, как мялся перед входом Бургачёв, стало ясно даже мне — не хочет мой начальник туда идти. То ли боится, то ли с души его воротит. Домик потому что самый пафосный из тех, что мы уже прошли. И стоит прямо посередине ряда, но мы до сих пор его старательно обходили.
Тут Бургачёв наконец решился, вздохнул и пошёл на приступ. Я за ним.
К тому времени мы всех собак переполошили в этом пафосном местечке. Так что ворота нам открыли почти сразу.
Встретил нас такой важный лакей, что я сперва подумал — сам хозяин к нам спустился.
Разговаривал важно, пыжился, на нас смотрел свысока — что неудивительно, ведь ростом и габаритами лакей походил на шкаф. Двустворчатый.
За лакеем маячила ещё миленькая служаночка. Чистенькая, ухоженная, сама в платьице тёмном, в белом фартучке. Ну прямо старшеклассница в парадной форме старого образца. Я даже подумал, что это дочка хозяйская в школу собралась. Или, что ещё смешнее, мы хозяев застали в разгар ролевой игры, и это у них забава такая, с переодеванием…
Тут нас пригласили наверх. Поднялись мы по мраморной лестнице — впереди служаночка (или горничная, кто их разберёт), за ней мой начальник, а я следом. Перила на лестнице полированного дерева, балясины в золотых завитушках, листочках и ангелах с крыльями. Всё блестит, сверкает и переливается. На потолок глянул — там небо синее нарисовано, всё в облаках, пузатых ангелочках и чем-то ещё. Я аж запнулся, и чтобы с лестницы не скатиться, стал на горничную смотреть. Вид сзади у неё не хуже, чем спереди оказался.
Наконец мы с начальником поднялись наверх, там нас в кабинет провели.
Бургачёв блокнотик свой выставил, карандаш наизготовку взял. Ни дать ни взять — рыцарь со щитом и копьём. Я чуть позади него стоял, и видел, что затылок у него весь мокрый от пота, а спина как деревянная. Нервничает начальник.
Но удивляться нечему — обстановка внушала. И хозяин ей под стать.
Росту владелец дома оказался небольшого. Прямо скажу — такой себе мужичок, самый обыкновенный. Увидишь на улице, пройдёшь мимо и не вспомнишь, как выглядел.
Если только этот человек не в парчовом халате, вот как сейчас. А может, не парча, не разбираюсь я в этом, но — богато. Лицо круглое, волосы коротко стриженые, видно, чтоб не выдавать начинающуюся лысину. Бородка короткая, усишки редкие, но ухоженные. На пальцах тяжёлые кольца, под халатом — белоснежная рубашка виднеется.
И веет от человека богатством, как из холодильника — холодом.
— Вы бы, господа сыщики, по деревне побегали, в поселение заглянули, — брюзгливо сказал хозяин. — Ежели труп нашли, туда идите, где всякий подлый народишко обитает. В кабак загляните. Так нет, они приличных людей беспокоят понапрасну.
Смотрю, у начальника моего шея совсем побагровела. Того гляди, лопнет от злости начальник мой. Но Бургачёв ничем свою злобу не выдал, а ответил спокойно:
— В поселение и прочие места мы непременно заглянем, господин Филинов. А пришли мы вас беспокоить потому, что таково было распоряжение господина капитана. Господин капитан велел выяснить, не знает ли кто из приличных господ, почему в парке, где приличные господа гулять изволят, тело невинной лилии лежит, злодейски убитое. Нет ли среди благородных жильцов знакомых у неё?
Опаньки. Шах и мат. Не повышая голоса, Бургачёв хозяина дома в нокдаун отправил. Побагровел хозяин, рот открыл, а сказать ничего не может.
И что такое — невинная лилия? Не цветочек же, в самом деле. Но поразмышлять о цветочках не получилось.
Распахнулась боковая дверь — я её сразу и не заметил, среди всего этого богатства — и в кабинет вплыла дама.
Сразу видно — дама солидная, даже не так — респектабельная. Уважаемая жена, мать семейства и опора благотворительного фонда по совместительству.
Она, в отличие от своего супруга (а что это жена хозяина дома, сомневаться не приходилось), одета была в скромные цвета и совсем не сверкала. Платье чёрное, только на шее брошка кружева подпирает, тоже чёрная, но солидная. На безымянном пальце перстень, в перстне бриллиант размером с хорошую вишню. Лицо пухлое, глаза светлые, как выгоревшее небо, серые волосы затянуты в узел на макушке. Не красавица, и возрастом под полтинник. Но как хозяин дома её увидел, сразу в кресле подобрался, халат оправил и лицо строгое сделал. Как подменили человека.
— Аннушка, чаю господам из полиции, — приказала она, и служанка-горничная пулей метнулась вон из кабинета.
— Прошу присесть, господа, — повела рукой хозяйка. На что мой начальник вежливо отказался, под предлогом занятости.
— Прошу, прошу, господа полицейские. Вы свой долг выполняете, мы — свой. Разъясните, что случилось?
Появился чай. Аромат умопомрачительный. Это вам не чай из пакетиков — и рядом не стоял. Тут же вазочки с баранками и всякой сдобой. У меня в желудке заурчало, как назло.
— Угощайтесь, молодые люди, — повела рукой хозяйка. Стало ясно, что просто так мы отсюда не уйдём. — Служба службой, но замерзать живой душе не дело.
Деваться некуда. Бургачёв неохотно присел, чашку взял, но пить не стал — только вид сделал.
А я баранку взял — для эксперимента. Не потому, что у меня от голода живот подвело. Хотя и поэтому тоже. Говорят, во сне ничего сделать не получается по-настоящему. Например, если снится тебе, что ты туалет ищешь, значит, приспичило тебе. Но не найдёшь ты во сне себе места, где дела свои сделать, никак. Ну а если всё-таки получится, проснёшься ты утром на мокрой простыне. Если же голодный, снится тебе будет всякое вкусное, но попробовать ты это всё не сможешь. Вкуса не ощутишь, и прожевать не получится. Разве что подушку…
Короче, взял я баранку и откусил — под недобрым взглядом начальника. Вкусная баранка, сдобная, прямо во рту тает. Сам не заметил, как умял.
И тут же замер от испуга. Это что же получается — не сон? Поел, вкус ощутил, как взаправду?
Хозяйка меж тем, пока я эксперименты проводил, из Бургачёва информацию вытягивала.
Тот отвечал коротко, и видно было, что разрывается начальник между вежливостью и служебным долгом.
— Неужели никто не хватился бедной девушки… Вы ведь сказали — девушка? — говорила хозяйка, самолично подливая чай в чашки. — Должны быть родные, друзья… Кто же будет в такой ранний час в парке гулять?..
— Я не говорил, что девушка, — Бургачёв покрутил чашку в руке, поставил на блюдце. — Я сказал… э-э… как бы это выразиться… лилия. Простите. Предположительно.
— О. Вот как, — дама выпрямилась, губы поджала.
Но взгляд у ней так и загорелся. Не подумал бы, что эти бледные глаза так сверкать могут.
А хозяина дома аж перекосило. Но он тут же сделал покерфейс на загляденье. Ох, что-то здесь нечисто.
— И мы хотели бы опросить всех слуг в вашем доме, — заявил мой начальник. — Такой порядок. Все должны быть опрошены.
— Ну что же, раз такой порядок… — протянула женщина. И на мужа взгляд бросила.
Тот уже совсем себя в руки взял, и кивнул холодно так — типа, разрешаю.
На этом Бургачёв поднялся, попрощался очень вежливо, и мы ушли.
Слуг мы, разумеется, опросили. Да только ничего, как и в других особняках, из этого не вышло. Зато уже на выходе мне повезло. Смотрю краем глаза, а позади та самая горничная стоит, из-за лестницы выглядывает, и рукой мне знак делает. Я, не будь дурак, своему начальнику сказал:
— Господин Бургачёв, э-э… один момент!
— Что такое?
— Надо мне… после чая… по малой нужде.
— Терпи. Нечего в чужих домах нужду справлять! — буркнул начальник со злостью. Видно, что хочет убраться отсюда поскорей.
— Не могу терпеть, совсем припёрло. Пожалуйста, я на секундочку!
— Ладно. Да поживее!
Вот и ладненько. Метнулся я назад.
Девица меня быстренько за рукав ухватила и оттащила в сторонку, в тёмный уголок. Там остановилась, голову склонила, будто стесняется, и говорит:
— Господин полицейский, я так испугалась, у меня аж сердечко выпрыгивает! Видите?
И ладонь себе на фартучек положила — там, где сердце. Ну, до сердца там ещё глубоко. Сначала надо фартучек снять, платьице расстегнуть…
Она увидела, что я смотрю куда надо, глазками стрельнула из-под чепчика (или как там это называется), и ладонь мне сжала.
— Ох, пожалуйста, скажите мне, господин офицер, что всё будет хорошо! Это же ужас такой, мёртвое тело! А может, и не одно?
Смотрю — девица глазки закатила и на ногах пошатнулась. Ага, слыхали и читали мы про это. Это они в обморок так падают. От тугого корсета. Только нет на ней корсета, видно по всему.
— Не беспокойтесь, гражданка, — говорю строго. Правда, голос у меня дрогнул, чего уж там. Ведь если кого в тёмном месте прислонить к тёплой стенке, всякое может случиться. — Всё под контролем! Ваша полиция вас бережёт!
Тут она в обморок падать передумала, глазами поморгала, выхватила из кармашка фартука бутончик — цветок какой-то, — и в ладонь мне сунула.
— Вы такой милый! Вы так меня успокоили! Как мне вас отблагодарить? Даже не знаю. Вы ведь в городе живёте? Я иногда там бываю. В кондитерской у Савельева Саввы. Обычно до полудня. Пироженые там очень вкусные… Если зайдёте туда, скажем, в субботу, можно пироженых покушать…
Выбрался я из-под лестницы весь вспотевший. Бургачёв на меня посмотрел, губы скривил, но ничего не сказал. Только на бутончик в руке глянул, усмехнулся гаденько так, и зашагал к воротам.
Я — за ним. В голове кавардак, в руке — цветочек, на душе — маета.