Господин Филинов вскрыл конверт. Нож для разрезания бумаг — дорогая штучка из слоновой кости — шмякнулся на стопку уже открытых писем.
— Ага! — босс хлопнул ладонью по столу. — Так, так. Ничего, мы ещё покажем его сиятельству, почём фунт изюма… Ещё не вечер!
Поднял голову от бумажек и посмотрел на меня.
— Чего стоишь?
Вот змей. Сам вызвал, и сам спрашивает. Я уже минут десять маринуюсь у него в кабинете.
— Вы звали, я пришёл, — отвечаю.
— Ах, да, — говорит, — я и забыл.
Как подменили человека. Вчера злой был, как чёрт, на людей бросался. Сейчас сидит свежий как огурчик, весёлый, довольный, только глаза припухшие. Видать, ночь с моей Верочкой так подействовала.
Прибил бы гада. Да нельзя — кто же подозреваемого убивать будет? Подозреваемых любить надо, окружать вниманием, слушать каждое слово. Чтобы потом на скамью подсудимых посадить под белые руки — и вперёд, на каторгу. А то и к палачу в лапы.
Так что я вида не подал, что у меня всё внутри чешется придушить его. Встал у двери, ноги попрочнее поставил, руки сложил, лицо каменное — прямо как вфильме каком-то, про телохранителя.
— Ладно, — говорит босс. Нож для бумаг в руке повертел — ловко так, аж мелькает. — Рассказывай, с кем ночью спал?
Ничего себе. Наглость — второе счастье.
— С женщиной.
— Понятно, что не с мужчиной, — фыркнул босс. — С кем?
— Вы меня для этого вызвали, господин Филинов? — отвечаю. — Желаете узнать, с кем ваши люди ночевать изволят? Тогда подождите, я списочек составлю и в лучшем виде принесу. У меня почерк хороший, залюбуетесь…
Покраснел он, хотел гавкнуть на меня, но не стал. Пальцами по бумажкам побарабанил, говорит:
— Туше. Мне нужно, чтобы люди мои работали как положено. Чтоб работу свою исполняли. Довольный работник — хороший работник.
— Золотые слова, — говорю.
— Вот именно! Ты пойми — я никого не принуждаю. Последнее дело — принуждать. Особенно девок.
Смотрю — не шутит, даже не улыбается. Вот гнида. Не принуждает он…
А босс дальше говорит:
— У меня лучше, сытнее. Вон, у других, хоть у Фаддейкина на фабрике — народишко за гроши убивается на работе, света белого не видит, и в долгах все. Я плачу больше, и рабочий день у меня меньше. Зато я требую! Качество требую, работы! А не нравится — дверь вон там. Никто не держит.
Перевёл он дух, сказал уже спокойно:
— Так что ты, ваше благородие, на меня зла не держи. Мне охранник нужен, чтобы с душой работал, а не по обязанности. Знаешь, что мы с Матвеем раньше в одном полку служили? Да, вот так-то! Мне повезло, ему — нет. Я в люди вышел, а он ко мне в работники отправился. Как он злился поначалу! Но видишь — притерпелся, теперь золотой человек, незаменимый. И ты привыкнешь.
— Понятно, — говорю. — Можно идти?
Посмотрел он на меня внимательно. Потом сухо сказал:
— Подожди. Постой в сторонке пока.
Явился управляющий, весь запыхался, новые письма тащит. И бумажку, вроде телеграммы.
Филинов письма в карман сунул, телеграмму пробежал глазами, скомкал:
— Лошадей! Зови капитана, да Прохора, едем!
Всё добродушие как рукой сняло. Лакей молоденький вбежал, босс на него рявкнул:
— Одеваться!
Забегали мы. Вышли из дома, там уже коляску заложили, лошадки фыркают в нетерпении.
Матвей в коляску запрыгнул, за ним босс, хмурый такой. Прохор — лакей размером со шкаф, рядом с кучером пристроился. Меня тоже в коляску усадили.
Покатили. Босс мрачный сидит, зубами прищёлкивает. Матвей наоборот, весёлый. На меня глянул, руку в полушубок свой запустил, протянул мне револьвер:
— На. Умеешь хоть?
Я оружие осмотрел.
— Умею. Зачем?
— На всякий случай, — капитан лыбится. — В город едем. Беспорядки там.
— Болтаешь, Матвей, — это Филинов сквозь зубы. — Диверсия не беспорядок.
— Кто знает, — отвечает Матвей. — Я думаю, Антон Порфирьевич, это конкуренты шалят. С чего бы нашим свой же заводишко громить?
Босс не ответил, сидит хмурый, в шубу кутается. Прокатили мы мимо парка, лошадки опять зафыркали. Вывернули на дорогу к городу, помчались с ветерком.
— Что-то лошадки беспокоятся, — говорю. — Как мимо леса, так сразу.
Филинов на меня глянул, отвернулся. Матвей молчит, ухмыляется.
Я опять:
— Говорят, зверь дикий поблизости бродит. Может, собак завести во дворе? Всё понадёжнее будет.
Лакей Прохор обернулся, пробасил:
— Были собачки. Да все вышли.
— Помолчи, Прохор! — бросил Филинов, резко так.
Лакей лицо скривил, отвернулся. Матвей сказал:
— Хозяйка псину не выносит. Разве что мелкую — шпица там или мопса.
— А что так? — спрашиваю.
Тут кучер ответил. Перед этим на хозяина глянул — босс молчит, думу думает — и говорит:
— У нас кошка давеча окотилась на конюшне. Хорошая, пушистая. Так псы дворовые котяток тех поели. Хозяйка расстроилась сильно. Вот и нет собачек — всех продали.
— Давно, — говорю, — кошка-то окотилась?
— Да месяца два как, — отозвался кучер.
Филинов злобно фыркнул, и мы замолчали окончательно.
Лошадки бодро стучали копытами по дороге, я сидел, ощупывал револьвер, что мне дал Матвей, и думал. Два месяца назад. Примерно столько было моему котёнку Талисману, когда я его нашёл. И к чему я это вспомнил?
Молча до города докатили, свернули к заводику — он на окраине стоял, у склона, где холмы к реке спускаются. На заводике этом вино и водку делают, по лицензии.
Заводишко боссу от жены достался, с приданым. Деньги приносит хорошие, вот и засуетился хозяин, стрелой прилетел.
Управляющий заводиком вокруг босса пчелой вьётся, руками размахивает. Филинов мрачный идёт, слушает.
Прошли мы внутрь, смотрим — часть здания погорела, стены обуглены. Если бы босс в своё время деньги в защитную магию не вложил, погорел бы заводик сверху донизу синим пламенем.
Прошли мы по цеху, там вонь стоит, под ногами стекло хрустит разбитое.
Матвей озирается, по сторонам зыркает, рука за пазухой — у револьвера. Рабочих отсюда выгнали, так они с другой стороны толпятся. Пожарные были, но уехали. Всё водой залито, чёрные ручьи текут, с пеплом и золой перемешанные.
Управляющий всё бубнит чего-то, Филинов морщится, как от зубной боли. Конечно, убытки такие.
Тут же и полицейские бродят, всё осматривают. На меня глянут — и отворачиваются. Не желают знаться. Вот кто-то застылу дальней стенки, крикнул, рукой замахал.
Подошли мы. Управляющий ахнул, Матвей выругался. Филинов стоит, смотрит, и мрачнеет на глазах.
Я тоже посмотрел.
На стене, где копоти почти нет, круг нарисован, где-то метр в диаметре. Внутри круга — звезда, вверх ногами. А в самом центре круга — крыса. Здоровая такая, дохлая, штырём железным к стене пришпилена, кровь полосой стекает.
И как вишенка на торте — надпись. Этой самой кровью, что из крысы взята. Одно слово — "убийца".