Силён капитан! Двое полицейских его от эльва оттаскивать кинулись — не сладили.
Полицмейстер командует:
— Живьём брать! Живьём!
Матвей зверем рычит, не даётся. Его за ноги тащить, так он эльва выпустил, одному полицейскому наподдал — тот улетел. Второму тоже прилетело, кубарем покатился.
Тут уже такой крик поднялся, ничего не разобрать.
Филинов тоже кричит, Матвея успокоить пытается, да куда там! Не слышно его совсем.
Все мечутся, шум, гам, место преступления с кругом магическим ногами затоптали. Гоблин с фотоаппаратом своим подальше убрался, стоит у стеночки, глазами кошачьими сверкает. Вроде даже улыбается, не понять.
Матвей кушетку за ножки гнутые подхватил — откуда только силы взялись — и ей размахивает. Не подойти. Но не стреляет никто — начальство приказало живьём, значит, живьём.
В дверь ещё полицейские вбежали. Шофёр мордатый вперёд проскочил, от кушетки увернулся, Матвея под ногу подсёк.
Кушетка — в сторону, капитан с шофёром на пол брякнулись. Шофёр на Матвея сверху уселся, руки выкрутил — ловко так. Сам приговаривает:
— Слышь, капитан, не бузи. Не бузи. Всё хорошо будет…
Есть такое чувство — де жа вю называется. Смотрю, как этот мордатый Матвею руки крутит, и дежавю меня за горло берёт. Видел я такое — недавно совсем. Кто-то мне так же руки выкручивал… на полу? На земле? На снегу?
Глава эльвийской общины приподнялся, глаза и так холодные были, а теперь как у комодского варана стали, жуть. К нему коротышка в кафтанчике подбежал, платочек ароматный протянул, эльв утёрся. Достал из жилетного кармашка часы, крышкой щёлкнул. У меня печать заныла, а в доме тишина разлилась.
Эльв на ноги встал, часы в руках держит, сам как деревянный во все стороны поворачивается и смотрит змеиным глазом на всех. Если бы не знал я, что эльвы никого не убивают, сбежал бы отсюда со всех ног.
Тихо стало, только часы тикают. Матвей на полу ворочается, пыхтит.
Тут на лестнице шаги раздались. Все голову подняли, а это жена господина Филинова спускается. Проснулась, видно, от такого шума.
Идёт, сама в халате атласном, стёганом, бледная такая и рукой за перила держится. Нас увидела, остановилась и говорит:
— Матвеюшка, солнце моё ясное, ты что же — снова пьян с утра? Смотри, рученьки белые побил, личико чистое помял. Как теперь меня, бедную, обнимать будешь, целовать? Ох ты, голубь мой сизокрылый…
Все рты пораскрывали, стоят. Даже я удивился, хотя что такого — хозяин-то с Верочкой милуется, а супруге куда деваться?
Хозяйка дальше говорит, как во сне (может, ей доктор накапал чего?):
— Ты инородов-то шибко не обижай, Матвеюшка. Всех не поубиваешь, а в хозяйстве они нужнее…
Тут полицмейстер оживился:
— Ребятушки, капитана вязать, в машину ко мне. Госпожа Филинова, вас я попрошу присесть… Семён, кушетку!
Подтащили кушетку, поставили, хозяйку усадили.
Филинов побежал по лестнице наверх, к себе в кабинет. С бумажным листком вернулся, на ходу свернул, лакею сунул, шепнул что-то. Тот рысью во двор метнулся, слышу, кричит: "Выводи гнедка, в город срочно! Хозяин к стряпчему велели!"
Я, пока суд да дело, наверх метнулся, только не в кабинет к Филинову, а в хозяйкину спальню. Доктор мне навстречу прошагал, за пациенткой своей. Торопится, но не бежит — солидные доктора не бегают.
Заскочил я в спальню: там шторы задёрнуты, полумрак. Постель смята, на столике у кровати пузырьки всякие стоят, кувшин, на полу таз, и лекарствами пахнет — не продохнуть.
А у меня в голове вертится: если она это девушку эльфийскую вместе с Матвеем из ревности убила, должны улики быть. Хоть какие-то. Слова ведь к делу не пришьёшь. Сейчас доктор подоспеет, капелек пациентке своей накапает, соль нюхательную поднесёт.
Скажет: "Бедная дама в ажитации! Под веществами она, и сама не понимает, что делает. За слова свои отвечать не может, так что идите вы, господа полиция, ловить воров и разбойников, а честных благородных дам докторам оставьте — то их епархия!"
К гадалке не ходи, так и будет…
Пробежался я по спальне, во все углы заглянул, комод открыл — там бельишко всякое, аж неудобно стало. Но что делать — работа такая.
Что, что может быть, какие улики? Вспомнил, как Верочка хихикала, когда провокацию мою готовили, думаю — есть что-то. Наверняка.
Ещё раз спальню обежал, смотрю, дверца в соседнюю комнату открыта. Там служанка ночует, на случай, если госпоже что-то понадобится. Сейчас там нет никого, все внизу, под присмотром полиции.
Зашёл, комнатка светлая, возле окна что-то вроде мольберта стоит, на кресле вышивка разложена. Кружок такой, на нём кусок полотна натянут, нитки всякие. Рядом спицы в клубок воткнуты. Возле мольберта краски в баночках, кисти стоят пучком. Короче, комнатка для хозяйкиного хобби. Как у благородных дам положено.
А я смотрю — что-то до боли знакомое. Наклонился над креслом, где вышивка лежит, вижу — клубочек. Нить синяя, пушистая, клубочек в уголке кресла приткнулся, незаметно так. Синяя… Синяя… А! Точно такую нитку я, тогда ещё дурак-дураком после переноса в этот мир, на месте преступления нашёл. С ветки снял, в платок завернул и в ящик с уликами сунул. Вот жеж ёлки зелёные…
Схватил клубок, к выходу метнулся, у мольберта вдруг затормозил. Опять де жа вю. У мольберта на столике кисточки в кувшине стоят: тонкие, потолще, разные. Самые толстые стоят отдельно, плоская и круглая. А плоская чёрной краской измазана. Видно, что почистить её хотели, да только до конца не оттёрли.
Ну ничего себе, улики! Схватил я кисти в пучок, мольберт ухватил до комплекта, в другой руке клубок с вязанием. И по лестнице вниз поскакал.
Там уже доктор возле госпожи Филиновой хлопочет, нюхательную соль подносит и с полицией ругается — всё как я и думал.
Матвея уже во двор увели, в машину сажают. Филинову лакей Сенька пальто подаёт, трость принёс, шапку. Слуги суетятся, туда-сюда носятся.
Я к полицмейстеру подошёл, а он с главой общины переругивается. Ну, как переругивается — культурно очень.
Эльв с глазами змеи, весь прямой как палка, шипит:
— Господин Домикус будет поставлен в известность. Мы будем вынуждены донести до сведения в столицу…
Иван Витальевич ему отвечает:
— Имеете право, ваше сиятельство. Жалуйтесь на здоровье. Только и у нас служба государева, никак не можем послабление сделать ни для кого…
Я скромненько рядом встал, жду, пока на меня посмотрят. Нет, не смотрят. Полицмейстер глянул краем глаза, отвернулся. А у самого рука на трости сжалась, аж пальцы побелели. Злится полицмейстер, очень злится, сразу видать.
Я повернулся боком, клубок синих ниток эдак невзначай показал, кашлянул. Даже эльв ко мне повернулся. Глаза ледяные на меня уставил, как буравом просверлил.
Полицмейстер глянул на меня, на улики, зубы оскалил, да как гаркнет:
— Семён! Готова машина? Едем! Доктор, больную свою забирайте, в коляску её и в клинику для скорбных духом везите. Под присмотр. Господин Филинов — вы с нами. Да поживее!
Повернулся, оглядел всех — не хуже эльва — и сказал:
— Все вон пошли. Дом опечатан. На выход, с вещами!
Повернулся и к двери пошёл.
Госпожу Филинову под руки подняли, повели. Филинов в пальто и шапке к выходу двинулся, за ним Сенька-лакей с чемоданом. Слуги все забегали, в дверь ринулись. Меня толкают со всех сторон. А я стою, в руках улики, смотрю им вслед, с места сойти не могу. В дверь видно, как Матвея в машину сажают, руки за спиной связаны, голова мотается, зубы в оскаленном рту блестят. Перед глазами картинка: снег, ограда, дом трёхэтажный. Камни вокруг клумбы дорожкой выложены. И кто-то мне руки выкручивает… Де жа вю.