Мы шли по внутреннему двору гарнизона, и всюду я замечала признаки былого величия: в сохранившихся мощных плитах, которыми был еще кое-где выложен пол, в потемневшем портике с шестнадцатью колоннами, установленными в четыре ряда, в широких арочных проходах во внутренний двор и толстой кладке стен. Летом здесь, наверное, было прохладно, сейчас же — сыро и холодно. Я с завистью посмотрела на залитую лучами утреннего солнца площадку, на которой тренировались с десяток тэнгунов. Вот кому было тепло! Босые, облаченные лишь в рубахи и штаны, они сначала бегали, а потом, взяв в руки палки, стали отрабатывать боевые приемы. Крепкий немолодой воин кричал:
— Лу!
— Тэ, — приседая и вытягивая толстую палку, орали юнцы.
— Лу!
— Тэ!
Мне казалось, что я уже неплохо разбиралась в магических камнях и кристаллах, но военное искусство было для меня темным лесом. Поэтому на тренировки я смотрела с уважением и в изумлении выслушала, как наставник обругал молодых лунче «медленными, как беременные пьяные хофу, сдохшие неделю назад».
— Да, — кивнул Игнат, словно соглашаясь с наставником, — тут еще скакать и скакать до хоть какого-то умения. Я смотрю, Кубат жив и здоров и все так же гоняет молодняк.
— Ничего, научатся, — спокойно ответил ему Муса Ахмедович. — Вспомни, с чего начинал сам Кубат: вечно все выпадало из рук.
— Помню, конечно. Да только народу-то почти нет на плацу. Полторы калеки суетятся! Где гарнизонные лунче?
— Уехали, может, — пожал плечами Муса, — тут ни карьеры не построить, ни денег заработать. Сам знаешь, западная часть Империи — почти ссылка для неугодных. А с тех пор, как южные караваны стали ходить через Дэон, торговля здесь совсем встала.
Мы поднялись по старой скрипучей лестнице в кабинет начальника гарнизона, Игнат толкнул ногой толстую деревянную дверь, зашел внутрь и громко сказал:
— Тэнлу над головой, лу-вэй Гиззат! Как поживаешь, старый добрый тхэ?
В маленькой тесной комнате с низким потолком и узким оконцем дремал за столом немолодой мужчина. Он поднял голову и, узнав Игната, расплылся в широкой улыбке, резво вскочил, подбежал к нему и пожал его ладонь обеими руками, а потом и вовсе обнял, как старого доброго друга. Гиззат был невысокий, но мощный, с длинными руками и короткими кривыми ногами, с небольшим пучком седых волос на темени и носом картошкой. Узкие, глубоко посаженные глазки посверкивали на смуглом красноватом лице, а смешные треугольные брови придавали ему какой-то удивленный вид. В комнате пахло перегаром и было довольно грязно.
— Подожди, тхэ, — прервал Игната Гиззат. Он подошел к окошку, одним движением сорвал тонкую прозрачную занавесь и, высунувшись наружу, проорал:
— Жиглай! Быстро ко мне!
— Мощно, — восхитился Муса Ахмедович. — Вот бы и мне так уметь!
У меня от вопля Гиззата зазвенело в левом ухе. Тот повернулся к нам и неожиданно заметил меня: немедленно приосанился, поправил глубоко запахнутый зеленый полукафтан с пуговицами у ворота и ярко-оранжевым поясом с блестящими узорными пряжками.
— Прошу прощения, шени́! Не знал, что с этими старыми волками ко мне пожаловал такой прекрасный цветок.
Я постаралась не рассмеяться, рассматривая невысокого лу-вэя, который макушкой едва доставал мне до плеча.
Жиглаем оказался помощник Гиззата, которого тот немедленно разругал за то, что не доложил ему, кто пожаловал в Арзун.
— Быстро за Гойко, — уже тише приказал Гиззат. — И направь какого-нибудь шустрого лунче ко мне домой: пусть ждут меня с гостями. А еще лучше — тащи сюда мой запасец!
— Так эта-а…. Я эта-а…Супруга ваша, эта-а… — несмело начал Жиглай, вытягиваясь в струнку и тараща глаза. — Эта-а-а…
Но Гиззат только сверкнул глазом в его сторону, и помощника тут же унесло за «запасцем».
— Нет, нет, — замахал руками Муса, — мы по делу и сразу уходим.
Гиззат, усмехнувшись, повернулся к Игнату:
— Куда спешить, старый волк? Вы, Почтовые, вечно слишком торопитесь, это ни к чему хорошему не приводит: ни вкуса еды, ни времени не чувствуете. Посидим, полечим спину, обговорим ваши дела…
Во внимательности опытному воину отказать было нельзя. Лу-вэй сразу заметил осторожную походку Игната и то, как он берег поясницу. Я с невольным уважением посмотрела на «непотопляемого, хитрого и живучего» начальника гарнизона.
Гиззат, потирая руки, рассадил нас вокруг своего стола и с радостным видом вытянул из-под него бутылку с какой-то подозрительной белесой жидкостью.
— Яблочная самогонка? — понюхав пробку, оживился Игнат. — Сто лет ее не пил.
— Засиделся ты, волчара, в своем мире! Сколько лет мы не виделись? Десять? Восемь?
— Шесть, — ответил Игнат, с интересом наблюдая за тем, что извлекал из корзины расторопный Жиглай: горшочек с растопленным маслом, ягодный мед, тарелки с овощной закуской, куски вяленого мяса, нарубленного толстыми ломтями, пучок какой-то зелени и еще что-то, ужасно воняющее тухлыми яйцами. Это вонючее нечто привело Игната в невероятный восторг. — Да неужели это квашеный гуун?
Квашеный гуун был размазан по дну чашки и выглядел так, будто туда стошнило кошку.
— Он самый! — расплылся в улыбке Гиззат. — Только вчера наконец стух до нужного вкуса!
— Друзья, это знаменитый местный деликатес, — «обрадовал» нас Игнат. — Нечто вроде тухлой исландской селедки, но гораздо вкуснее, поверьте! Но пробовать не заставляю, — добавил он. — В первый раз, помнится, меня с него несло дней пять. Да-а, это было что-то!
— Я пробовал, — кивнул Муса. — Не оценил, извините.
— Это потому, что ты тогда мало самогона выпил! Или эту вашу пил, как ее, водку! Я пробовал ее тоже. Нет, не то — слабовата! Вот он, напиток настоящих мужчин! — воскликнул лу-вэй.
Он вытащил откуда-то из-под стола три глиняных кружки, подул в них, понюхал, задумался, почесал голову, потом еще раз дунул и, удовлетворенно хмыкнув, поставил их на стол.
— Муса? Нет? Шени́ не предлагаю, или…
Я поспешно помотала головой, с содроганием вспомнив свои взаимоотношения с крепким спиртным. Нет, спасибо! Те жуткие похмелья со свадьбы брата, а потом с выпускного в институте запомнились мне надолго. Брат потом сказал, что в нашей семье все плохо переносят алкоголь, тем более крепкий.
Тем временем Гиззат снова подошел к окну и проорал:
— Жиглай!
Дверь немедленно распахнулась, и внутрь просунулась косматая голова. У Жиглая были густые кудрявые рыжие волосы, которые он убирал в хвост, однако отдельные волоски курчавились вокруг его круглой головы, образуя пушистое облако.
— Чаю для су-шен и шени́. И это… лепешки где?!
Жиглай кивнул и испарился.
— Он из островных, что ли? — удивился Игнат.
— А, — махнул рукой Гиззат, — брат привез жену с Островов. Вот теперь рыжих нарожали — породу испортили!
Я посмотрела на нос-картошку и глубоко посаженные глаза лу-вэя и решила, что такая испорченность его породе не повредит. Похоже, Игнат был со мной согласен:
— Зато островные умны и способны к магии!
Но Гиззат только махнул рукой и плеснул самогон на дно кружек. Они выпили, посидели некоторое время с блаженными лицами, закрыв глаза и дыша открытым ртом. Потом каждый взял по ломтику какого-то овоща, макнул в тухлую «замазку» и, отправив его в рот, захрустел. В комнате завоняло еще сильнее. Я отвернулась к окну и принялась грызть ломтик мяса.
Закусив, Гиззат начал обстоятельно рассказывать о том, как идет расследование пропажи Тимура.
— Деньги твои, су-шен, я потратил на нужного человека. Есть у нас тут в окрестностях один прохвост. Из воров, конечно, но доверять ему можно. Да ты, может, его знаешь? Он из Тира, потом в столице промышлял, а теперь в ищейки к нужным людям подался. Ну, как подался… Я пристроил, пока ворье его не порезало, — сказал Гиззат и вздохнул: — Мать его знал когда-то. Красавица была! Роскошная женщина! На одну грудь приляжешь, другой накроешься! А глаза! Эх…
Лицо Гиззата приняло отрешенное мечтательное выражение, и я попыталась представить его молодым и влюбленным. Выходило как-то не очень. Лу-вэй поймал мой взгляд и сконфузился:
— Шени́, прошу извинить!
Он плеснул себе еще самогонки, выпил и, помотав головой, смахнул выкатившуюся из глаза слезу.
— Сын у нее был единственный. О нем она попросила меня, когда поняла, что долго не проживет: присмотри, мол, если что.
— Он что-то узнал? — насторожился Муса.
— Да, — кивнул Гиззат. — Сейчас придет и сам все расскажет.
— А вы сами-то начали официальное расследование? — поинтересовался Игнат.
— Хотели, — Гиззат поморщился, — но сверху постучали и велели тянуть время.
— Это кто же?
Гиззат поднял глаза кверху и пожал плечами. Муса, похоже, прекрасно все понял и нахмурился.
— Кто-то из столицы? — вскинул брови Игнат. — С чего бы это? Простой почтальон, стандартный запрос…
— Что-то готовится, — буркнул Гиззат. — Нам совсем перестали выделять деньги. Народ разбежался. Сидим тут с полусотней недомерков… И кого мы остановим, если что случится?
Тут распахнулась дверь и появился Жиглай с закопченным чайником и стопкой пышных румяных лепешек в руках.
— Эта самое… Вот… еще теплые…
— По уставу обращаться надо! — рявкнул Гиззат. — Разбаловался! «Эта самое»… — сварливо передразнил он племянника.
Вслед за Жиглаем в комнату просочился второй молодой человек: худой, среднего роста, с короткими светлыми, стриженными как у лавочника волосами, серыми невзрачными глазами и невыразительными, словно стертыми, чертами лица.
— Вот он, — кивнул на юношу Гиззат, — Гойко.
Гойко быстро оглядел нас и, остановившись взглядом на Мусе Ахмедовиче, вдруг низко поклонился ему:
— Су-шен, рад встрече!
— Все-таки вы знакомы, — с каким-то удовлетворения заметил Гиззат. — Я так и думал.
— Когда-то встречались, — кратко ответил Муса и не стал посвящать нас в подробности.
Он подошел к Гойко и крепко пожал ему руку:
— Какими судьбами в Арзуне? В столице не сложилось?
Пока Муса расспрашивал Гойко о жизни, я отвлеклась на необычное шуршание в поясной сумке.
«Странно, что это может быть? Я вроде все вещи проверила перед отъездом», — подумала я и, осторожно приоткрыв сумку, сунула внутрь руку. Пальцы наткнулись на что-то мягкое, теплое, пушистое и явно живое.
«Ой, нет… Спотыкач! Как ты сюда пробрался?» — обожгла меня лихорадочная мысль.
Что же делать? Муса вроде не запрещал брать Спотыкача с собой, но и не разрешал. А если кто-то заметит? Как же он так незаметно пролез? Я осторожно осмотрелась: все были заняты едой и разговорами. Я отломила кусок лепешки и сунула его в сумку, откуда сразу раздалось сопение и довольное чавканье.
«Надеюсь, пронесет», — подумала я.
Лепешки было невероятно вкусные: мягкие, теплые, посыпанные сверху какими-то орехами и свежей зеленью. Чай — травяной напиток с мятным вкусом — тоже оказался неплох: освежал и бодрил.
Я прислушалась к тому, что говорил Гойко: выходило, что Тимура сейчас не могли найти ни в Арзуне, ни в Дэоне. Никто его не видел и ничего не слышал о нем уже несколько недель.
— А чего он в Дэоне-то забыл? — удивился Муса Ахмедович.
— Да так… — замялся Гойко. — Женщина там у него.
— Ты знал? — Игнат резко повернулся к Мусе.
— Догадывался, — нехотя ответил тот. — Ну, Тимур! Да-а-а… Он развелся несколько лет назад, — пояснил Муса. — Потом говорил, что встретил наконец ту самую. А кто же знал, что она отсюда!
— И давно он тут семью имеет? — спросил Игнат у Гойко. — Узнавал?
— Да не семья это, — отмахнулся Гойко. — Обряд-то не проводили. А так — давно уже. Тимур ей купил домик. Его даже соседи помнят. В общем, знали его в Дэоне. Многие знали.
— А кто она?
— Да вдова какая-то. Бездетная, молодая. Муж из тэнгунов был, да погиб несколько лет назад. Лавка у нее сейчас.
— Давай дальше выкладывай, — поторопил Гойко Гиззат, — там еще есть кое-что.
— Да, — кивнул Гойко. — Она некоторое время на севере жила. Оттуда вернулась с Почтовым вашим. И осела в Дэоне.
— На севере… — задумчиво повторил Муса. — Там, значит, она и встретила Тимура. Интересно… Надо бы, конечно, проведать ее. Она, выходит, последняя, кто мог его видеть.
— Дашь человечка до Дэона? — повернулся Игнат к Гиззату, лицо которого после выпитого стало багровым, а нос словно увеличился в два раза.
— Хорошо, — кивнул тот. — С недельку подожди, как раз вернется парочка молодых и шустрых лунче. Ну и Гойко с вами пойдет, так?
Гойко кивнул. Он сел за стол и принялся уплетать лепешки, овощи и мясо, активно запивая еду чаем.
— Наш человек, — ткнул в Гойко куском мяса Гиззат, — выдался случай поесть — никогда не откажется. Впрок будет есть, если что.
— Ну а вдруг потом не получится подкрепиться, — отозвался Гойко с набитым ртом. — Надо пользоваться случаем.
Он полил кусок лепешки растопленным маслом, потом — красным горьковатым медом и, свернув лепешку лодочкой, отправил ее целиком в рот, зажмурившись от удовольствия.
Игната и Гиззата хорошо развезло от выпитого. Посмотрев на них, Муса Ахмедович скрепя сердце согласился провести остаток дня в Арзуне и переночевать в доме лу-вэя, чтобы на рассвете уйти в Казань отдохнувшими и протрезвевшими.
Из кабинета Гиззата мы вывалились только после обеда. Впереди шли Гиззат с Игнатом, громко смеясь и вспоминая прежние дела. Жиглай выглянул из-за угла и проводил начальника круглыми совиными глазами. Тот шагал в обнимку с Почтовым и громко вопрошал:
— А бани? Помнишь как мы в бани ходили?
— А Боо-Лун? — не отставал Игнат.
Белки его глаз покраснели, и от этого сами глаза казались ярко-голубыми и блестящими.
— Боо-Лун, да-а-а! Вот это красавица была! — кивал головой Гиззат и смеялся.
Я с удовольствием наблюдала за ними. И только Муса Ахмедович раздраженно ворчал, высказывая то Гиззату, то Игнату.
— Ну чего ты начинаешь, Муська, — успокаивал его Игнат. — Ну побудем здесь денек. Ничего страшного!
— Ты пойми су-шен, — махал руками Гиззат, — когда мы с волчарой в следующий раз еще встретимся? Может, снова через шесть лет! За это время у меня внуки появятся! Ветви вытянутся, а сам я, может, в корень уйду совсем. Или Тэнлу призовёт.
В конце концов Муса плюнул и пошел рядом со мной и Гойко. Гойко молчал, иногда только косился на мою сумку и исподтишка рассматривал Игната. Но вопросов не задавал.
Еще даже не начало темнеть, а мы уже легли спать: шутка ли, столько времени пробыть на ногах, да еще преодолеть тяжелую горную тропу. Я с наслаждением вытянулась на узкой кровати, стоявшей в комнате, которую мне отвела жена лу-вэя — миловидная спокойная женщина, встретившая нас на пороге дома и не сказавшая ни слова упрека раскрасневшемуся Гиззату. Приняли нас очень хорошо и доброжелательно. Дом был небольшой, хоть и двухэтажный. Мужчин уложили внизу, а мне выделили комнату прислуги — маленькую, но зато я в ней была одна. Я так устала, что даже не сильно рассмотрела интерьер дома.
«Завтра, — подумала я, — все завтра увижу».
Войдя в комнату, я первым делом заперла дверь и вытащила из сумки Спотыкача, который все это время тихо спал.
Я разгладила шершавое сероватое постельное белье (оно немного кололось), взбила тонкую подушку. Матрас был тощий и, похоже, набит какой-то травой. Низкий потолок был обит досками, окно закрыто деревянными ставнями, стекла отсутствовали. Перед сном я проверила все свои кристаллы, заменила разряженные и поставила их на подзарядку.
Спать хотелось ужасно, но уснуть никак не получалось. Мне вспомнилось, как мы все шли по улицам Арзуна с их одноэтажными домами, сложенными из крупного камня, похожего на песчаник, с низкими, но при этом довольно широкими окнами, кое-где застекленными или затянутыми каким-нибудь прозрачным материалом. Яркие черепичные крыши с загнутыми краями придавали зданиям парящий вид. Их строили так, чтобы образовался внутренний дворик.
— А это что? — я указывала на статуэтки драконов на коньках крыш.
Сделанные из какого то синего камня с белыми прожилками, они были чудо как хороши и словно повторяли цвет неба. Дракон, раскинув крылья и выгнув шею, смотрел с каждой крыши ярко-оранжевыми глазами.
— Тэнлу — Призрачный дракон, — пояснял Муса, — местный защитник.
Тэнлу был на каждом доме. Там, где не было статуэтки, изображение нанесли на стену, причем обязательно синей краской.
— По легенде он прозрачный и синий одновременно. Дракона не видно, пока он летит высоко в небе. Но когда он открывает глаза, то становится заметен.
— Красиво, — восхищенно вздыхала я.
Каменная мостовая обрывалась сразу за воротами, узкие дороги были посыпаны чем-то вроде песка либо закрыты досками. По улицам ходили горожане, ездили телеги. Лошадки, коренастые, с довольно короткими ногами, очень спокойные, покачивали большими головами в такт шагу. Гривы их были коротко подстрижены.
— Невысокие кони-то, — замечала я. — А пестрые какие!
— Арзунские лошадки ценятся в империи: они очень выносливые и умные, — отвечал Муса.
Вся эта пестрота и суета, грохот колес, крики людей, ржание, визг бегающих вокруг детей, — все смешалось в какую-то вереницу отдельных кадров: сказывалась усталость и обилие впечатлений.
В моей памяти отпечатались три человека. Первый — старик, одетый в поношенный стеганый кафтан с застежкой у ворота, напоминающий монгольской халат и подпоясанный узким поясом. Его седая борода, довольно редкое явление в Арзуне, была неровно подстрижена, кустистые брови почти скрывали светлые глаза. На голове он носил войлочную шапку, отороченную серым мехом.
Вторая — молоденькая девушка, невысокая, одетая, как и многие горожанки, в длинное темно-синее платье и шерстяную жилетку, расшитую узором в виде оранжевых языков пламени. Ее длинные светлые волосы были заплетены в две тугие косы.
И еще я запомнила высокого худощавого молодого человека в полукафтане с пуговицами впереди, из-под которого выглядывала серая длинная сутана, отделанная темно-зеленой каймой. Муса назвал его служителем храма Тэнлу — чилуном. Он долго шел за нами: то ли ему было по пути, то ли специально наблюдая за незнакомцами. В конце концов он свернул в сторону храма.
И все это периодически сопровождалось низким, тягучим звоном колоколов, который словно стелился по земле, поднимая пыль и заглушая отдельные голоса.
Я вздохнула, погладила Спотыкача, который что-то просвистел мне в ответ, и уже собиралась задуть свечу, чтобы лечь спать, как вдруг заметила, что из сумки выглядывает какой-то кулек.
— Ты что-то прихватил с собой? — спросила я снарка, разворачивая бумажный сверток.
Из него выскользнул крупный темно-красный кристалл. Тот самый, который я когда-то нашла в мастерской.