Я вышла из вагона метро на станции «Яшьлек». Говорят, когда-то над ней располагался магазин «Юность», в честь которого ее и назвали. «Яшьлек» — единственная станция, название которой не имеет перевода. Хоть она и названа «Юность», ничего, что бы это подтвердило, я в ней не заметила: станция была оформлена в самом что ни на есть классическом стиле.
Она всегда выглядела очень просторной и светлой из-за отсутствия колонн, но сегодня ее темно-коричневый мрамор на стенах казался темно-вишневым, почти черным, а потолок низким, словно просевшим. Я протерла глаза — может, не выспалась, вот и чудится. Под сводом станции тянулся длинный ажурный модульный светильник. Его узор всегда напоминал мне снежинки, хотя все считали, что это восточный орнамент.
Муса Ахмедович послал меня с документами в тридцать девятое казанское отделение Почты России, которое находилось в старой сталинке на перекрестке улиц Гагарина и Декабристов. Довольно известное место в городе.
Шестиполосная Декабристов — улица очень шумная. Машины, трамваи, автобусы, троллейбусы, — все куда-то неслись. Все гудело и грохотало, дул ветер, спешили по своим делам люди: утро понедельника обещало суету, много работы, длинную неделю и нескорые выходные. Я поплотнее запахнула плащ и поспешила в сторону отделения: от станции еще надо было прилично шагать, пока доберешься до почты.
Начиналась Декабристов от реки Казанки с Кремлевской дамбы и, изгибаясь, тянулась несколько километров через Московский район, соединяя старую Казань с той ее частью, где располагались известные предприятия авиационной промышленности. Несмотря на шум, место это довольно приятное, особенно в районе станции «Яшьлек»: широкие тротуары, скверы, невысокие дома.
Я любила Казань за ее простор: места тут не жалели. Город не жался и щедро развернулся на берегах двух рек: Волги и Казанки. Небо здесь всегда казалось мне низким и словно перевернутая тарелка сводом накрывало город.
Подгоняемая промозглым ветром, я довольно быстро добежала до перекрёстка, на котором находился знаменитый дом с сохранившейся еще с советских времен вывеской «Почта, телеграф, телефон». Кроме этого он был известен домом-близнецом, находившимся прямо напротив него. Оба они, возведенные в середине прошлого века, напоминали ворота, через которые можно было заглянуть в ту эпоху. Две семиэтажные башни с четырехэтажными домами-крыльями вдоль двух улиц смотрелись и в самом деле как портал в прошлый век.
Я быстро закинула документы в отделение и не дожидаясь, пока меня нагрузят еще чем-нибудь, рванула на выход.
Я давно хотела зайти во двор какого-нибудь из этих домов. Дворы сталинки отделялись от шумной улицы Декабристов арочными проездами, которые отсекали ее гул так хорошо, что на секунду мне показалось, будто я оглохла. Здесь были тихие старые дворы с палисадниками, заросшими высокой травой, кленами и высоченными тополями. Ветер остался с той стороны дома, а здесь солнце тут же ласково согрело макушку. В доме была пекарня и пахло сладкими плюшками с изюмом и сахарной корочкой. Одуванчики, цветущие как сумасшедшие, старые детские качели, открытый балкон, на котором развалилась ленивая кошка, свист зяблика, припаркованные возле подъездов машины, ржавые ограды палисадников, сирень… Сирень?! В конце ноября?!
Я оглядела зелёную траву, едва распустившиеся молодые листочки на деревьях, одуванчики и кисти сирени, свой легкий плащ и старые кеды — как такое может быть?! Словно услышав меня, за домом что-то грохнуло — вероятно, грузовик наехал на яму. Я оглянулась, а когда повернулась назад, увидела уже голые осенние ветки, снег и черный мокрый асфальт двора с прилипшими к нему ярко-желтыми опавшими листьями. Но плащ и кеды остались прежними.
«Вот же тебя глючит», — каркнул внутренний Геннадий.
Я вдруг почувствовала, что очень сильно замерзла, и, выйдя через арку обратно к проезжей части, задумчиво огляделась: куда бы повернуть, чтобы быстрее уехать. По фасаду дома, словно от облака, скользнула крылатая тень. Я задрала голову, холодный ветер обжег уши и нос, обдал мурашками и унесся ввысь. От холода сразу захотелось чаю, горячего супа и теплого одеяла. Люди, одетые в теплые куртки, сапоги и шапки, продолжали бежать по тротуарам, накинув капюшоны или замотавшись шарфами. Одна я стояла дрожащим замерзшим столбом посреди улицы и недоуменно вертела головой. Да что вообще происходит?! Скоро меня уже колотило такой дрожью, что, когда я попыталась достать телефон, он чуть не выпал из рук. Втянув со свистом воздух, я усилием воли уняла дрожь и достала сотовый. Но включить не успела: снова что-то грохнуло.
— Да что это за грохот такой?! — пробормотала я и, прищурившись, посмотрела вдоль улицы. Высоко в небе, со стороны старой части города, дрожащей дымкой мерцало далеко впереди какое-то прозрачное марево. В лицо ощутимо пахнуло теплом: со стороны реки что-то неслось туманной вязкой мутью и плавило все вокруг.
Миг — и оно уже почти рядом. Призрачное пламя взметнулось выше сталинок, языки его уплотнились и окрасились в слабый желтый цвет, и оно с ревом понеслось навстречу мне. Все остальные звуки стихли, а люди вокруг вдруг исчезли. Я подняла руку, закрывая лицо, и зажмурилась. Рев стал усиливаться и внезапно перешел в знакомый тоскливый вой. Это же снарк! Спотыкач!
Я открыла глаза: снарк стоял на моей груди и выл мне прямо в лицо.
«Сон! Это был сон!» — с облегчением подумала я и благодарно погладила снарка, который спас меня от кошмара. Рука болела. Во сне я так крепко сжала в ладони темно-красный кристалл, что он рассек ее и на коже выступила пара капелек крови.
— Только никому не говори, что я им порезалась, — сказала я Спотыкачу. — Это же нарушение правил безопасности! Ну да ладно… тут уже ничего не поделаешь.
Снарк обнюхал мою ладонь и, как мне показалось, сочувственно свистнул.
— Да ничего, заживет! Ты даже представить себе не можешь, что за ужас мне только что приснился! — сообщила я снарку. — Я там чуть не сгорела в каком-то адовом пламени.
Я почесала Спотыкача за ухом — он радостно засвистел.
— Вставать-то пора, интересно? Очень есть хочется, — вздохнула я.
— Жиглай! — раздался рев лу-вэя откуда-то снизу. — А ну быстро сюда! Я что вчера приказал? А ты что сделал?
Жиглай что-то ответил, но я не разобрала слов. Потом снова раздался рык Гиззата и топот ног: похоже, Жиглай куда-то направился, и весьма быстро. Я бы даже рискнула предположить, что он побежал.
В комнате было очень холодно: за ночь все тепло выстудило. Здесь не было ни камина, ни жаровни. Я распахнула ставни: на дворе было ранее утро. Тут в дверь постучали, и послышался голос Мусы Ахмедовича, который звал меня спускаться вниз. От холода я собралась так быстро, как никогда в жизни этого не делала.
Дом Гиззата, как я уже поняла, был небольшой, хотя по меркам Арзуна вполне респектабельный. На втором этаже размещались две спальни и комната прислуги, на первом находились кухня, столовая и кабинет.
Местные жители, как когда-то рассказывал мне Павел, любили украшать свои дома шершавой плиткой: ею выкладывали какой-нибудь орнамент или просто закрывали стену. В жилище Гиззата стены были беленые и украшенные поверху, вдоль потолков, рисунком, стилизованным под языки пламени. Сами же потолки во всем доме были обиты деревом, а на полу лежали простые домотканые полосатые половики — у нас такие в каждой деревне есть. Знакомые с детства, они вызвали во мне сильную ностальгию: сразу захотелось домой в Казань, позвонить родителям, а лучше — увидеть их.
Все уже сидели внизу за большим деревянным столом. Теперь стало ясно, что семья у Гиззата и его жены большая. Хотя, насколько я помнила, дети у них уже выросли и жили отдельно, но по выходным в Империи было принято навещать отца и мать, поэтому стол был большой. И за этим столом почти лежал Игнат.
Волчара с утра выглядел не очень. Весь опухший, с покрасневшими глазами и дрожащими руками, в плохом настроении, он, то и дело морщась, разговаривал с Гиззатом. А вот лу-вэю все было нипочем, словно он и не выпил вчера больше всех.
— Не волнуйся, старый волк, — суетился Гиззат вокруг друга, — сейчас принесут твое лекарство и будешь как новенький.
Игнат уныло кивал: сил спорить у него не было. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Жиглай с каким-то свертком в руках. Я сморщилась, догадываясь по запаху, что за лекарство притащил племянник Гиззата.
— Дома-то я гуун не держу: супруга взбунтуется, — смущенно пояснил Гиззат. — Вот в крепости запасик создал, да…
Он выскреб остатки гууна, положил в кружку, залил горячей водой, размешал жуткое вонючее пойло и сунул его Игнату. Тот, даже не поморщившись, выпил его одним мощным глотком и шумно выдохнул. Меня передернуло. Лицо Игната из желтого сразу стало красным, на лбу выступил пот.
— Ох, лучше стало! — радостно воскликнул он. — Оживаю! Кстати, — вдруг деловито добавил он, — а вы заметили чилуна, который вчера за нами шел? А когда понял, куда мы направились, сразу отстал. С чего вдруг такое любопытство?
— Молодец, волчара, не теряешь хватку! — похвалил его лу-вэй. — Я тоже его заприметил. Но вы не беспокойтесь, я постараюсь узнать, что за интерес у храмовых к Почтовым.
— А я вот как-то его пропустил, — смущенно признался Муса Ахмедович.
— Опыт не пропьешь! — важно поднял палец вверх Игнат и вслед за Гиззатом принялся за еду.
Стол был уставлен тарелками с сыром, желтым растопленным маслом, жареным мясом, зеленью, медом, вареными яйцами, запечеными овощами, маленькими шариками мяса, наколотыми на короткие деревянные шпажки и политыми острым соусом, — едой хоть и простой, но вкусной и сытной. Чуть позднее подошла жена лу-вэя — Оэлун — и принесла крохотные жареные пирожки со сладкой начинкой. Держалась она с большим достоинством и не выказала ни малейшего удивления нашей компанией, как будто каждый день к ней в дом являлись люди из иного мира, которых надо было принять, уложить и накормить. Хотя, может, так оно и было? Судя по разговору, Оэлун с Игнатом давно знали друг друга.
— Жиглай, возьми тарелку на кухне и садись с нами, — позвала Оэлун племянника. — Поешь-ка как следует, а то совсем исхудал и с лица спал.
— Сначала пусть приведет себя в достойный вид! — немедленно заворчал Гиззат. — Что за лунче выйдет из тебя, Жиглай: воротник расстегнут, штаны вылезли из сапог! А волосы?!
Жиглай смутился и принялся оглаживать пушистые рыжие кудри, которые никак не желали собираться в хвост. Жена лу-вэя, с улыбкой наблюдая за его неловкими попытками привести себя в порядок, заметила:
— Может, из него не стоило делать лунче?
— Вот еще! — возмутился Гиззат. — В нашем роду мужчины всегда становились тэнгунами!
— Смотри, старый волк, — обратилась Оэлун к Игнату, — какую чудесную вещь сделал Жиглай. Разве можно позволить пропасть такому дару?
И она протянула ему небольшую, с ладонь величиной, статуэтку дракона, выточенную из прозрачного зеленого камня.
— Ерунда! Безделушка какая-то, — презрительно фыркнул Гиззат. — Мужчина должен резать хофу, а не камень!
— И вправду, красивая вещь, — Игнат взял в руки статуэтку, которая словно светилась изнутри, отражая падающий на нее свет. — Ты уверен, тхэ, что мальчишке будет лучше у тебя в крепости?
— Никто в этом доме не может идти против вековых традиций, — буркнул Гиззат. — Жиглай! А ну марш в крепость. Нечего тут стоять печальным недотухшим гууном! И так тошно.
Оэлун покачала головой и ласково улыбнулась племяннику и мужу.
— Ты знаешь, что мальчику будет лучше в мастерской. И брат твой был не против. Надо выполнить его волю.
— Знаю, — неохотно кивнул Гиззат. — Ну хорошо! Я распоряжусь… Ступай, Жиглай. Нет, постой… если уж пойдешь в мастеровые, то чтобы стал там самым лучшим! Самым-самым! Не посрами честь рода!
Жиглай, вытаращив круглые глаза, испуганно кивнул и молча выскочил из столовой.
После завтрака мы отправились в крепость, и по дороге Муса Ахмедович снова спросил у лу-вэя:
— Так наши договоренности в силе?
— Не волнуйся, Почтовый, — ответил тот, — я извещу тебя, когда мои люди прибудут.
Гойко в то утро нам не встретился. Мы шли по пустынным улицам: город только просыпался. Где-то далеко орали петухи, позвякивали металическими круглыми колокольцами идущие пастись козы.
Мальчишка в огромных, явно ему великих сапогах гнал гусей, покрикивая на них, чтобы не разбегались.
«И вправду, фауна напоминает наш мир», — подумала я.
— Прямо-таки сельская идиллия, — заметил Муса Ахмедович.
— За это я и люблю Арзун, — ответил ему Гиззат. — Никакой суеты, кругом покой. Все друг друга знают. Люди в привычной одежде, — он покосился на мой полукомбинезон. — Никаких изобретений. Все как при отцах и дедах!
— Это кто у вас тут изобретениями занимается? — удивился Игнат.
— Да островные стали прилетать. Корабли эти их… странные. Вроде корабль, должен плыть, а он летит, — Гиззата передернуло. — Ты же знаешь, волчара, как я это все не люблю. Одно дело — честная рубка, другое — вот это все…
— Островные — честные вояки, — возразил Игнат, — тебе ли не знать.
— Честные, — согласился Гиззат, — но уж фанатики своей науки просто невозможные. Ради нее мать продадут.
— Ну, это ты, конечно, загнул.
— Загнул, волчара, верно говоришь. Просто прилетают они и смущают нашу молодежь. Она грезит о приключениях, а у нас что? Так себе городишко: всего и дел-то — коз пасти да Тэнлу молиться. Вот и бегут.
— Ну, а островные тут при чем?
— Так говорю же: зачастили они к нам, — развел руками Гиззат. — А зачем? Кристаллов здесь уже почти нет. Жила дохлая, почитай, что иссякла. Чего им тут надо? Все летают, замеряют что-то, — Гиззат махнул рукой. — Женщины их одеты в штаны, как мужики. Ну что это за дело?
— Так и наши тоже, — улыбнулся Муса.
— С вас-то какой спрос? Вы же из другого мира.
— Стареешь, тхэ, — вздохнул Игнат. — Лет пятьдесят назад ты сам бы на лошадку вскочил и поскакал за островной джонкой. А ведь так и было, помнишь? Нашел ты тогда приключение на свою тощую кривоногую задницу! Еще и жену-красавицу привез! Как она вообще на тебя обратила внимание?
— Это любовь, волчара, — многозначительно сказал Гиззат. — Да и не так уж плох я тогда был. А сейчас так вообще самый видный мужчина Арзуна.
И Гиззат любовно огладил складки полукафтана на животе и поправил пояс.
— Верно, — согласился Игнат. — А помнишь, как отец стрелой в тебя чуть не попал? Сам Тэнлу, видать, толкнул его под руку.
— Было, было такое. Отец тогда разъярился, помню. Наследства лишил, чуть из семьи не выгнал. Разозлился! Но то когда было-то? А сейчас все иное.
Игнат засмеялся:
— Пусть молодежь едет. На то она и молодежь. Разве их удержишь? Вот если бы у вас тут было, за чем вернуться, это да. Набрались бы знаний и приехали обратно в родной город. Признайся честно: ты просто не любишь островных.
Гиззат не стал отвечать, только вздохнул.
Я надеялась увидеть островных, но, похоже, в этот раз была не судьба. Кроме местных жителей мы никого больше не встретили.
А в крепости Мурзик приветствовал меня радостным хрюканьем. Он пучил оранжевые круглые глаза и всем своим видом показывал, что не прочь подкрепиться: как будто никто не кормил бедняжку не меньше месяца, а то и больше.
— Вот же обжора! — я почесала гребень ящерицы и сунула ему в пасть кусок лепешки.
Жадный Мурзик проглотил ее не глядя и преданно уставился на мою сумку в надежде получить добавку. Может, он ждет, что я скормлю ему Спотыкача?
— Улетаем! — приказал Муса Ахмедович и первым вскочил на Колибри.