Но несмотря на робость и отрицание, Марина быстро оценила современный дизайн и технику, особенно кухню. Квартира продавалась даже с кастрюлями и сковородками. Каких только приспособлений для готовки там не было! И никогда ничем не пахло, даже если хотелось жарить баранину на открытом огне. Воздух фильтровался и ионизировался, шторы летали, с улицы не проникал ни один звук, свет полного спектра светил из любого нужного угла, температура поддерживалась по щелчку маленького пульта, а огромный мягкий белый ковёр в холле никогда не пачкался.
На втором месте после кухни ей нравилась их спальня — светлая, просторная, где не было ничего лишнего. В центре комнаты стояла огромная кровать из корейской берёзы, бархатный диван, кресло, обитое белым атласом, туалетный столик с пуфиком и красовались две высокие двери, тоже отделанные корейской берёзой. Одна дверь вела в мраморную ванную комнату, где всё было оборудовано для двоих, а другая — в гардеробную.
Над кроватью висела белая картина. Марина так и говорила «белая картина», потому что на ней ничего не было изображено, просто расписанное в разных направлениях белой краской полотно. Эту белую картину три на четыре метра Севостьянов купил у французского коллекционера на выставке в Центральном манеже. Её натягивали на раму прямо в комнате. Правда, при правильном освещении она играла своим рельефом и казалась загадочной. Посмотрев на неё пару недель, Марина согласилась, что в ней что-то есть, и стала садиться на кресло напротив кровати и поглядывать на «сложную» белизну. Это её успокаивало и помогало расслабиться.
У них началось всё незаметно. Один раз Игорь подвёз её с работы домой. Потом ещё раз. Сначала по дороге они обсуждали Орлова, что делать никак было нельзя, а они как нарочно, его обсуждали и обсасывали все его чёртовы косточки. В следующий раз Игорь опять пожаловался ей на его несносный характер, на что Марина рассмеялась. Кому-кому, а уж ей-то не знать, какой у Орлова характер! У них было, о чём поговорить, так как, в сущности, они знали о делах компании, как ни один другой человек, только, может быть, с разных сторон, да и работали вместе уже не первый десяток лет. Странным казалось только то, что сблизились так поздно и случайно. Ещё, у них получился сногсшибательный, страстный, необыкновенно чувственный секс у неё дома. После первой же ночи Севостьянов как переродился. Он забыл, точнее, вспомнил, что он мужчина в расцвете лет, а также состоятельный и умный. А Марина в его глазах стала той самой — красивой, внимательной, весёлой и хозяйственной. В доме всё сияло от чистоты и притягивало уютом. Севостьянов влюбился. А про Марину и говорить нечего, она боялась даже подумать о том, что с ней происходило.
— У тебя опять бессонница? Когда же это кончится? Никогда? — встревоженно спросила Марина с кровати среди ночи. Ей никак не удавалось уложить Игоря в постель. Он сидел на кресле в спальне в халате на голое тело, зевал, но не ложился.
— У тебя вот кончилось. Ты теперь безработная и беззаботная.
— Дурак ты, Севостьянов! Ты хоть понимаешь на самом деле, кто этот монстр Орлов, который пьёт твою кровь каждую секунду?
— Чёрт с рогами, вот кто он, — Игорь опять зевнул.
— Ну, наконец-то! А ты кто?
— Я? Бесчувственный козёл, который ему служит, и выгоняет на улицу тысячи людей. Что они будут делать? Разве так можно? Манечка, разве так можно?
— А избирательная кампания? Давай, двигай эту нелюдь во власть, давай! Ты же всё можешь! И ведь лезет напролом! С его то деньжищами!
— Я знаешь, давно думаю Орлов иногда мне говорит такие вещи, которые нормальный человек ну, никак не должен знать. Никак не должен знать Он может, например, поправить мне программу в таком месте, где бы я сам не додумался. Не додумался. Но сказать, что он сверх гениальный, язык не поворачивается. Нелюдь. Ты права. Ты права. Жестокий и безразличный. Ты права. Хрена ему лысого, а не депутатский мандат!
— Спать ложись, в конце концов!
— Что бы я без тебя делал, Манечка? Ложусь. А знаешь, какие города можно построить с его деньгами и с его технологиями? Я всё придумал уже. Нигде такого ещё нет. Мы бы первые это сделали. Только представь, роботы работают, а люди занимаются своим развитием, здоровьем, спортом, учатся и учат других, воспитывают детей, старики никого не раздражают, всего полно — еды, искусства, — Севостьянов глубоко вздохнул, — четыре тысячи человек выбросить на улицу! И я это делаю своими руками! Своими руками! — Игорь поднялся с кресла, — пойду попью воды. Я быстро. Я быстро.
Марине тоже не спалось. Разве уснёшь, когда такие темы поднимаются? Не спальня, а телестудия какая-то.
Игорь вернулся довольно скоро со стаканом воды в руке. Поставил его на свою прикроватную тумбочку и наконец сел на кровать.
— Слышь, я до сих пор не уяснила две вещи про этого ублюдка, — Марина подсунула подушку под спину и села в кровати.
— Какие? — с радостью спросил Игорь, то есть можно было ещё не ложиться.
— Почему он сходил с ума по Булавиной и не пропускал ни одного спектакля с её участием? Помнишь, сколько у нас было фарфоровых корзин для цветов? Ты же видел эти корзины у меня в приёмной?
— И вторая вещь? Ну-ка, ну-ка — Игорь опять встал и уселся в кресло.
— У него была своя уборщица, тайка Пен-чан. По-русски, типа, не говорила и не понимала.
— Да, я слышал что-то про неё.
— Что ты слышал? — Марина насторожилась.
— Охранник мне как-то жаловался, что полез к ней в сумку, которая зазвенела на проходной, а там женская одежда, комплекты постельного белья, плётка и игрушечный пистолет. Знаешь, такие делают пистолеты, которые внешне от настоящих не отличишь?
— Ну, и наручники, наверное. Только не верю я, чтобы Орлов с этой тайской сарделькой играл в сексуальные игры, — вздохнула Марина, — треплется твой охранник, интерес к себе разжигает, дуралей. И потом, зачем это тебе, главному айтишнику, человеку с самого верха, какой-то охранник будет рассказывать про уборщицу? — удивилась Марина.
— Ой, Манечка, любите вы, женщины, нитки с пиджаков снимать. Точнее, волоски. Я просто его очень давно знаю, с детства практически. Практически с детства. Ну, иногда и спрашиваю, как жизнь, то да сё, что слышно. Делаю ему мелкие одолжения, а он мне. А он мне делает.
— Ну, и что?
— Пригрозил ей, что пистолет отберёт, и отдаст только вечером, когда будет уходить с работы. А она вдруг говорит, что это вещи Орлова. Звоните, типа, Орлову. Кто ж ему будет звонить и про такое спрашивать. Ясно? Тайка эта не только по-русски понимает, она ещё и говорить может. Говорить может.
— То-то и оно, что не ясно. Надо же! Иногда она могла три-четыре часа убираться в кабинете. Что там делать столько времени?
— Действительно, — поддакнул Игорь.
— И всегда приходила с большой сумкой и когда ей вздумается. Или, точнее, когда шеф в отъезде. То есть он её вызывал, видимо. У меня не было ключа от его кабинета, а у неё был. Представляешь?
— А что про Булавину? — напомнил Игорь.
— Не знаю, может, и встречаются влюблённые в актрису поклонники или фанаты, но не в бабку же семидесятилетнюю. Ну, то есть она прекрасная актриса, отлично играла, зажигала зал, каждый спектакль был не похож на предыдущий, не знаю, что ещё но Орлов-то молодой совсем мужик. Правда, последнее время Булавина появлялась на сцене не чаще раза в два-три месяца.
— Зачем Орлову женская одежда и постельное бельё на работе? Их можно было бы и в багажнике оставить, если купил кому-то или собрался ехать. Куда он мог поехать, где нет постельного белья? Мало ли, — Игорь потёр подбородок в задумчивости, — поговорю-ка я с Викторией на эту тему. На эту тему поговорю
— С Викторией про постельное бельё в офисе у мужа? Ты что, хочешь нажить себе врага? Выключай свет и сиди в темноте, если тебе так на кресле нравится. Я спать, — Марина накрылась одеялом и повернулась на правый бок, спиной к Севостьянову, — а зачем ему, придурку, был нужен пластиковый пистолет? — вспомнила она и высунула голову из-под одеяла.
— Надо обязательно встретиться с Викторией. Хотя бы её предупредить об этой Пен-чан. Ладно, иду спать, — сказал Игорь, вставая с кресла.
33
Облако
Богдан всегда чувствовал, что противостоит неведомой страшной силе. Стоит и держит, как атлант, подпирая плечами, огромную махину, спасая от своевольных и обидчивых богов нежный цветок, что вырос на бетоне. Цветок всегда был его надеждой. Надежда крепилась верой, а верил он всегда в любовь. Земная любовь, что окрыляла его многие годы и давала силы, называлась Марго. Богдан не помнил, чтобы внутри не шёл с ней внутренний диалог по любому вопросу: важному, пустяковому, творческому или у парикмахера на кресле. Он спрашивал, она отвечала. Да, это он сам отвечал на свои же вопросы иногда безжалостным, иногда язвительным, иногда снисходительным тоном. Он такой её видел, вечно недовольной, не понимающей или вовсе его не замечающей красавицей. Мазохист. Иногда она его хвалила и говорила приятные и нежные слова. Обычно похвала лилась на его голову после того, как заканчивал сложное панно, и сам был доволен — сидел молча, смотрел на очередной шедевр и всегда посвящал его ей, своей Марго. А она как бы добавляла подробностей про потаённые и незаметные непосвящённому детали. Но это всё в прошлом. Он давно уже с этим расстался.
Сидя в новом кресле в классе, Богдан неожиданно понял, что диалог больше не звучит. Он сам стал принимать решения и перестал советоваться. Так долго длившаяся игра закончилась. Какой же был счёт? Ничья? Или остался последний период, который всё решит? Что-то ему подсказывало, что решение будет сложным и совсем другим, а главное, он незаметно, но всё яснее отдалялся от своей мечты, потому что чувствовал, хоть и не признавался, что они с Марго не желают одного и того же.
Сейчас ему очень хотелось увидеть Жрицу. Но Жрица не приходила. Чем больше он думал об обитателях внутренней Земли, о том, что он попал в этот водоворот событий, о том, что его так долго и внимательно учили, с ним занимались, а ещё и поручили задание, он всё чаще склонялся к мысли, что они начали нуждаться в людях с Поверхности. И, может быть, со временем они придут к пониманию того, что им всем надо объединиться, найти общий язык, а он у них несомненно есть, потому что они одна семья, и у них одна история, правда о которой просто необходима.
Объединиться и навести порядок, как бы это ни было трудно, помочь освободиться от тех глобальных препятствий, которые не дают планете свободно дышать под мирным небом. И тогда придёт понимание, и они откажутся от идеи о том, что люди с Поверхности обладают смешанной кровью и хуже их. На занятиях им рассказывали о том, что в конце третьего двадцати пятитысячного летнего цикла третьей плотности, который они все сейчас переживают, произойдёт внезапное обновление состояния человечества. Случится квантовый скачок, и никаких жизней многочисленных поколений больше не будет нужно для роста. Эволюция, о которой говорили во времена его прошлой жизни, не более, чем удобный и навязанный миф.
Незаметно для него самого, Богдан опять стал думать о Жрице Наами. Вот бы провести с ней целый день и посмотреть, из чего он состоит: что она делает утром, с кем встречается по работе. Она же руководит жизнью Подземелья, если она Жрица. Что у неё за день, чем он наполнен, с чем она борется и куда ведёт свой народ. Часто ли она поднимается на Поверхность, насколько широкие связи у неё с людьми, и кем она им представляется. Инопланетянкой, наверное. Нужен всего один раз, чтобы её запомнить. Может, они умеют менять внешность? Нет, это уже совсем ерунда, легче делегировать разных замов и не париться — всё равно у них работает телепатия, которую не поймаешь и не подслушаешь, как в квантовой связи.
Богдан машинально повернул кресло на север, точнее, повернулся не север. Он любил думать, представляя бескрайние снежные поля, огромные льдины у океана и одинокого белого медведя, идущего по своим делам. Он представлял север именно так, а белые просторы казались чистым листом бумаги, на котором можно писать, что угодно.
На кресле усиливались экстрасенсорные способности. Ещё он мог защитить человека или объект от чужих или нежелательных ясновидящих, он мог рассеивать их мысли и защищаться сам или защищать что угодно. Он даже уже мог создавать портал, с помощью которого было легко перемещаться в пространстве или времени, но это пока не разрешалось делать бесконтрольно, а рисковать он не решался.
Богдан был рад и не рад, что стал другим человеком, «усиленным», как шутил Муслим. Помимо того, что он освоил телепатию, тело научилось подчиняться инстинктам и могло поймать пулю, правда, в перчатках. Он мог теперь бегать, как дикое животное, и прыгать почти с пятиметровой высоты, приземляясь на жёсткую поверхность. Ещё он мог надолго задерживать дыхание и плавать под водой до пятнадцати минут или часами находиться в разрежённом воздухе. Замечательно! Его волновало только то, что после последнего омоложения постоянно колют инъекции. А если их перестанут колоть? Или изменения уже безвозвратны? И насколько это безопасно? Глупый вопрос. Поздно интересоваться выпитым вином и съеденным мясом. А кто вообще сможет их защитить, если они не будут согласны с тем, что их будут заставлять делать? И спасёт ли самоубийство? В этом Богдан был совершенно не уверен, хотя тут надо подумать. Позже. Сейчас надо было понять, что не так со Жрицей, и чем она расстроила Марго.
Богдан встал с кресла, вышел из класса, быстро дошёл до своей комнаты и, переодевшись, направился в бассейн. В бассейне плавала Стеша, точнее, уже вылезала из воды, когда он зашёл. Она приветливо махнула ему рукой и послала воздушный поцелуй. Богдан заметил, что она стала совсем худенькой, точёной, как балерина.
Стеша не уходила, она устроилась на шезлонге и смотрела, как Богдан гонял по воде без перерыва минут двадцать. Остановившись у бортика, он повернул голову в её сторону и улыбнулся, а она махнула, чтобы он вылезал. Она как будто его дожидалась.
Богдан накинул халат и сел на соседний шезлонг.