Постепенно глаза привыкли к темноте, и я смогла разглядеть некоторые подробности. Вроде с одной стороны горы. Вроде город достаточно большой — огней немного, но разбросаны на большой площади. Местами они образовывали прямые линии, как бы намекая на некие улицы и перекрёстки. Привычных городских звуков нет, но может по местным меркам уже поздно, все угомонились и давно спят? Гадать бесполезно. Придётся дожидаться рассвета, спокойно всё рассмотреть, а потом уже решать что делать дальше. Конечно, можно навыдумывать всякие ужасы, но зачем? Зачем той женщине отправлять меня в такое место, где я не смогу выжить? Помучить, чтобы прежняя жизнь показалась раем? Зачем?! Она вроде говорила, что я должна захотеть жить. А как это можно сделать? Для женщины лучшее лекарство — тряпки, обновки, красивые мужчины. Я даже чуть помечтала — а вдруг в этом мире есть эльфы? А вдруг? Не то, чтобы я от них млела заранее, но неплохо было бы посмотреть воочию, убедиться в их красоте, а дальше пусть живут своей жизнью. Уж себе парня я буду выбирать по другим параметрам, а никак не по национальности. На мгновение я засомневалась- «эльф» — это нация или раса? А, мне без разницы. Я даже хмыкнула, попытавшись представить свой идеал. Получалось что-то книжное, нежизнеспособное, но как знать, может в этом мире я его и встречу?
Уже с лёгким нетерпением стала ожидать рассвета — ведь наступит же он когда-нибудь? Сколько можно сидеть одной в темноте?
Будто в ответ на мои мысли среди домов мелькнули отблески пламени, и на открытое пространство вышла пятёрка каких-то существ. Один шел чуть впереди, остальные за ним по двое, держа в руках факелы. Неторопливо прошли вдоль домов и наконец оказались рядом со мной.
Подошедшие немного удивили. Внешне — почти нормальные европейцы, загорелые до черноты. Только одеты непривычно — никаких штанов, рубах. На ногах что-то вроде сапожек-сандалий. Одежда — что-то вроде туник с юбочкой до колен. Но сверху почему-то панцири из прессованной кожи, на поясах короткие мечи, спины прикрыты круглыми щитами, на головах шлемы без всяких украшательств. Я даже насторожилась — у них здесь что — война? Или это стандартная форма патрулей местной полиции? Да и мужчины повели себя не очень приветливо. Старший угрюмо уставился на меня, разглядывая в свете факелов. Не усмотрев во мне угрозы, сварливо проворчал:
— Нашла время шляться! Тебе что, идти некуда? Такую молоденькую запросто обидеть могут.
Грубоватая забота удивила, а слова о каких-то неизвестных угрозах были такими неожиданными, что я сначала немного опешила, а потом меня разобрал смех. Не сдержавшись, я рассмеялась в полный голос.
— Меня?! Обидят?! В этом прекрасном мире?
Я впервые за долгое время чувствовала себя так легко и свободно, и вдруг какие-то непонятные опасности и угрозы? Я снова засмеялась, смех звонкой россыпью разнёсся в ночи.
Старшему это не понравилось. Он даже нахмурился, собираясь отругать меня, и вдруг насторожился. Даже подошёл чуть ближе, всматриваясь в меня. Как-то обеспокоенно его взгляд несколько раз перескочил с меня на храм за моей спиной, на меня, снова на храм.
И вдруг он низко склонился передо мной.
— Прости, великая, что побеспокоили твой покой.
Перемена поведения была странная, но почти понятная. Ночь, одинокая девчонка на ступенях храма, смеющаяся над словами об опасности. Может быть он даже принял меня за какого-нибудь духа илижрицу. А что, у меня ведь в знакомых есть почти богиня, перенёсшая меня сюда.
Я снова улыбнулась.
— Ничего. Даже приятно, что обо мне заботятся. Тем более, что это моя первая ночь в этом мире.
Сказала я чистую правду, искренне, но, в данный момент это прозвучало как-то двусмысленно, потому что старший, а вслед за ним и солдаты вообще опустились на одно колено и склонили головы.
— Приказывай, великая!
А что я могу им «приказать»? Я здесь вообще ничего не знаю. Но говорить что-то надо, и я мягко ответила.
— Исполняйте свою службу. Когда понадобитесь, я вас позову. Идите.
Солдаты, стараясь не шуметь и не греметь оружием, отступили. Некоторое время постояли на краю площади, что-то горячо обсуждая, но потом всё-таки ушли.
Странное начало моей жизни в этом мире. Приняли за кого-то другого, но вроде люди неплохие. Во всяком случае, угрозы от них я не почувствовала. А это главное — меня не ищут и не хотят обидеть, я никому не нужна как экстрасенс, а с бытовыми мелочами разберёмся. Язык вроде понимаю, на первое время даже работы посудомойки не испугаюсь, а потом что-нибудь придумаю.
Я снова расслабилась и стала наслаждаться этой ночью и этим миром.
Через некоторое время вдругпоявилось сомнение — а как я умудрилась разговаривать с незнакомцами?! Мир откровенно не мой родной, и язык явно не русский, но ведь понимала же! Я попыталась поточнее представить встречу. Вот они подходят, вот старший говорит первые слова. Звуки непривычные, немного горловые, но я их поняла. И… даже ответила. Я попыталась произнести несколько простейших слов — ночь, мир, площадь, но губы сами произнесли это на русском. Что-то не так. А как же я тогда говорила? И ведь не задумывалась, хотя этот язык я точно не знала. Даже английским владела так, на уровне чтения со словарём (за исключением специальных терминов). Это что, подарок той женщины, что отправила меня сюда? Спасибо, конечно, но как этим даром пользоваться? Как разговаривать, если я не знаю ни слова, пока со мной не начнут говорить? Или это проявление прежнего дара — чтения мыслей? Пока никого рядом нет, я и слов не знаю. Кто-то хочет поговорить — знания сами всплывают? Или я сама внушаю нужные слова? Этот вариант ещё хуже, ведь очень скоро заметят, что говорю, не шевеля губами, а там недалеко и до обвинения в колдовстве и всякой чертовщине. Что-то я не помню, чтобы за такие дела женщин возвеличивали. Сжигали, колесовали, топили, это да, ко всеобщему удовольствию. Так что надо очень внимательно следить за собой, а то как бы чего не вышло. Притвориться глухонемой или ещё кем, но рта не раскрывать, пока не появится уверенность в том, что я говорю на местном и относительно правильно. Что я всё-таки говорю, а не внушаю.
И надо будет всерьёз подумать о пропитании. Кормить меня задарма вряд ли кто будет, так что ближайшая задача — осмотреться и попытаться найти работу или ещё какой способ пропитания. Воровство — только как крайний вариант. Судя по мечам, правосудие у них здесь скорое и прямолинейное, как и их мечи. А что с ворами делали в древности? Рубили руки, резали уши, носы, ставили на лбу клеймо. Это мне надо? Совершенно не надо. Так что, заработок только относительно честными способами? А что я собственно умею? Практически ничего, что может потребоваться в древнем мире. Ну, разве что обыденные женские дела — постирать, сготовить что-нибудь простенькое. В земле копаться, за скотиной ухаживать — даже представления не имею. Да и с моей «силушкой» я через час упаду на грядку рядом с лопатой. Значит, остаётся роль посудомойки, горничной, служанки? На совсем крайний случай можно торговать собой. Стыдно и дико, но что делать? Слышала, после революции, в эмиграции, даже графиням приходилось этим заниматься. А куда деваться, если есть каждый день хочется? Но это, конечно, на самый крайний случай. А для начала надо просто оглядеться.
Стараясь не скатиться в банальные стоны от внезапного осознания той кучи проблем, которые меня ожидают, снова стала смотреть в невероятно звёздное небо. Прислушалась к внутренним ощущениям — вроде никто не ищет, а это для меня сейчас, наверное, самое главное. А остальное — обычные житейские проблемы, одинаковые для любого мира и любой эпохи. Ничего, как-нибудь выкручусь. Может появятся подруги. Может и парень подходящий найдётся. Выйду замуж, нарожаю детей и буду жить тихой размеренной жизнью. Я даже улыбнулась, представив себя в образе маленькой толстушки в окружении кучи сопливых малышей. Хорошо-то как. И никаких приключений, никакого чтения мыслей, никаких убийств. Просто жить как обычная девчонка.
Я ещё немного помечтала о своей будущей жизни и незаметно уснула, притулившись к тёплым камням стены.
Под утро я всё-таки продрогла. Лёгкий ветерок принёс прохладу, а на камнях, в одном платье не очень-то поспишь. Пришлось вставать и пытаться согреться, растирая руки-ноги-плечи, зато я увидела невыразимо красивый рассвет. Солнечные лучи сначала позолотили заснеженные вершины гор, затем мягко наполнили воздух приятным теплым светом. Было интересно наблюдать, как окружающий меня город проявлялся как на фотографии. Оказалось, что мой храм (ну, тот в котором я появилась в этом мире) был будто врезан в основание сравнительно небольшой горы. Зачем это сделали — непонятно, так как вокруг площади было построено ещё несколько зданий, напоминающих храмы. Единственное объяснение — что мой храм не так прост. Ведь на виду только вход, а вот какие там секретные ходы и залы — одна богиня знает. Можно было бы сходить посмотреть, но меня как будто что-то не пускало внутрь. Так, постояла у входа, полюбовалась на скромные узоры, украшавшие арку входа, и всё. Да и жизнь вокруг была гораздо интереснее, чем прошлое, оставшееся внутри.
Люди появились почти сразу с восходом солнца. Как ни странно, но первыми, кого я увидела, стали обычные дворники. С обычными мётлами, в серой рабочей одежде, каждый начал старательно мести свой участок, начиная от входов в дома, которые я приняла за храмы. Даже интересно стало — а что они там метут? У нас понятно — окурки, бумажки, пакеты и недоеденные пирожки. А здесь что? Судя по ночному патрулю, у них здесь средневековье, и вряд ли здесь разбрасываются бумагой в любом виде. Так что же они подметают? Опавшие листья или ещё что? Ладно, с этим потом разберёмся.
После некоторого затишья на площади появились торговцы. Или разносчики. Во всяком случае, эти люди тащили и везли на небольших тележках, запряженных какой-то животиной наподобие наших осликов, мешки, ящики, горшки, связки чего-то.
Ещё через какое-то время потянуло дымом от печек, разными вкусностями, которые начали готовить почти в каждом доме. Очень некстати вспомнилось, что не ела уже сутки, и даже чёрствая корочка хлеба показалась бы теперь вкусной. Но я решила потерпеть и не стала выходить из арки храма — сначала надо приглядеться к людям, местным порядкам, а то кто его знает — может я в своём платье и манерами буду выделяться здесь как белая ворона.
Народ оказался в общем-то обычным — никаких рожек, клыков, копыт. В основном темноволосые, но попадались и светлые. Правда, удивляла странная мешанина этого города. Обычно всё-таки преобладает какая-то одна нация или раса, а вот здесь этого не было. Я даже невольно вспомнила рассказы бабушки о первом съезде молодёжи в Москве в пятидесятые годы, когда на улицах можно было встретить и индуса, и китайца, и даже негра, которых до этого видели только на картинках. И здесь тоже можно было увидеть людей всех оттенков кожи. И в одежде здесь никто не стеснялся. Халаты, тоги, средневековые костюмы (как я их себе представляла). То ли здесь свой съезд молодёжи, то ли город портовый-торговый, то ли ещё что, но через некоторое время я почти успокоилась. А когда заметила несколько девушек, одетых в такие же простые платья, как и у меня, то и вовсе перестала бояться. Подумаешь, одной больше, одной меньше. Голову держать опущенной, в глаза никому не смотреть, говорить только самый минимум. Авось и устроюсь.
Надежды остались только надеждами. Целый день проболталась по городу, но работы не было. Нацелилась я на должность посудомойки, как самую простую и нужную во все времена. Как говорится, подальше от начальства, поближе к кухне. Поэтому и искала, больше ориентируясь на запахи еды, чем на красивые вывески, но меня везде гнали. Где равнодушно, где чуть ли не матами. Хотя, чего ругаться? Ну, пришла девчонка-замарашка, не поднимая головы, начинает бормотать, что готова работать за пропитание. Ну, нет работы или сама не понравилась — скажи спокойно, чего уж изгаляться. Так нет же, чуть ли не каждый третий начинал делать намёки, что я могла бы заработать гораздо больше, выполняя определённые услуги. Всякого наслушалась… К вечеру я от голода была готова на любую работу, которую только предложат. Уже даром не нужны были красоты этого города, хотя здесь и было на что посмотреть. Такое впечатление, что город строили разные люди и в разное время. Были обычные дома, сложенные из грубо обтёсанных камней. Были откровенные лачуги. Один район поразил особенно. Это трудно описать, но такое впечатление, что он весь состоял из арок. Не из привычных, когда прямые косяки и круглый верх, а из плавно изогнутых линий. Вроде в математике такая фигура называется парабола. Или можно сравнить с эмблемой Макдональдса. Только здесь это был не отдельный символ (элемент), а сплошь и рядом. Арки на входах, арочного вида крыши, арочные стены. И везде сплошная мозаика. Яркая, сочная. Иногда в виде панно, рисунков, но часто просто для настроения. Даже скамейки были не обычные прямые, а изогнутые. Одна даже была сделана в виде огромной змеи, ползущей по местному парку. И народ здесь ходил одетый несравнимо богаче и несравнимо более спесивый, чем в остальных районах города. Заметив, что на меня бросают презрительные взгляды, я быстренько ушла. Здесь мне точно нечего делать.
Ближе к вечеру оказалась в сравнительно тихом приличном районе. Во всяком случае, дома были относительно крепкие, чистые, а народ относительно приветливый. Заметив скамеечку у забора, я, даже не подумав, что меня могут заругать, просто плюхнулась на неё. Грязные ноги, не знавшие до этого, что это такое — ходить босиком по земле и камням мостовой, немилосердно болели. О еде я старалась не думать — видно сегодня не судьба. Скорее пора думать о ночлеге. Погуляв по городу, насмотревшись на местных, я теперь поняла, почему патрульные так ко мне отнеслись. Мрази хватало и здесь, и оказаться на ночной улице девушке может быть очень рискованно. Это прошлой ночью я была смелая, радуясь новому миру, а вот сейчас бы я на такое не рискнула. Наверное, лучшим вариантом было бы вернуться к храму и спрятаться в нём. Во всяком случае, я хотя бы знаю, что там внутри, и что вокруг неприятные личности не шляются. Осталось только сообразить — а где же та площадь? Я закрутила головой, пытаясь сориентироваться, и вдруг с лёгкой паникой поняла, что понятия не имею где я нахожусь. Утром я ушла из храма, не собираясь туда возвращаться, по городу гуляла без всякой системы, ориентируясь только на запахи еды. Помню, что горы были на западе (во всяком случае, в противоположной стороне от встающего солнца). Так это верно для любой точки города. И куда теперь? Искать ночлег в каких-нибудь развалинах? Или, на всякий случай, вообще уйти подальше за город? В конце концов, по телеку показывали, что в случае крайней нужды можно есть даже червяков и лягушек. Противно, конечно, но жрать захочешь, наверное, не только их есть начнёшь.
Дав себе слабину ещё на пять минут отдыха, снова откинулась на стенку. Ещё минуточку, ещё одну, и я встану. Обязательно встану.
Невдалеке в стене открылась калитка, и на улицу вышли две женщины лет тридцати. Обе дородные, в теле. Одна ещё как-то сохранила подобие форм, а вот вторая разъелась, как бы пошло это ни звучало, до состояния чего-то среднего между свиньёй и жабой. Да ещё и свободная одежда превращала обоих в нечто бесформенное. Вышли они молча, друг за другом, но через несколько шагов остановились и от обоих прямо плеснула волна крайнего раздражения и неприязни. Толстуха упёрла руки в бока и прошипела (насколько это вообще возможно с её комплекцией).
— Скажи спасибо, что я вас не застукала за этим самым! А не то бы я тебе…
Вторая тоже приняла вызывающую позу.
— Что ты мне?! Да ты курицу у себя между ног не поймаешь, свинья ты раскормленная! Ты с пола ничего поднять не сможешь, пока на колени не встанешь, а руки только ложку и умеют держать. Если бы не твои деньги, ни один мужик в твою сторону даже не посмотрел бы!
Толстуха задохнулась от возмущения.
— А ты… Ты…
Дальше начался безобразный бабский скандал, когда тётки, обезумев от ярости, кроют соперницу, не выбирая выражений. Слова были по большей части незнакомые, но общий смысл понятен — каждая старалась унизить за внешность, сравнивая с местными животными. Ну и, естественно, перебрали всю родню, все сексуальные позы и извращения.
На шум стал собираться народ, с интересом наблюдая за происходящим. Бесплатный цирк, кто ж пропустит. Из калитки вышла даже пара девочек лет трёх и пяти, присели на скамейку рядом со мной. Но эти не радовались. Наоборот, выглядели встревоженными и напуганными, а младшая вообще готова была зареветь. Два маленьких перепуганных воробышка. Не удержавшись, я чуть приобняла их, стараясь успокоить, и они вдруг прижались ко мне, будто ища защиты.
А скандал разгорался всё сильнее, и я примерно поняла из-за чего сыр-бор. Вроде бы толстуха — хозяйка этого дома, а вторая — няня детей. И ещё у неё были шуры-муры с хозяином дома. Тянулось это довольно долго, но сегодня хозяйка что-то узнала (или увидела) и это стало последней каплей. Вот она и выгнала няню, а та, решив, что уже ничего не теряет, не стала сдерживаться в выражениях. Женщины уже готовы были вцепиться друг другу в волосы, когда соизволил появиться хозяин — причина ссора. Крупный, раскормленный, но взгляд вполне себя умный и уверенный. Спокойно подошёл и сразу рявкнул.
— А ну цыц! Чего тут разорались?!
Женщины повернулись и хором выкрикнули.
— Да тут эта твоя…
Замерли, поняв, что говорят одно и то же, и бросились друг на друга. Толстуха, видимо, хотела публично отругать мужа, а любовница, наверное, понадеялась на его защиту. И каждую возмутило, что соперница претендует на «её» мужчину. Но тот проявил характер и решительность — схватил разбушевавшихся баб за волосы и просто развёл руки в стороны. С его габаритами и силушкой этого оказалось достаточно — бабы немного подёргались и притихли. Убедившись, что активные действия на время приостановлены, мужик отпустил жену.
— Марш в дом, нечего позориться.
Та сверкала глазами, но молча пошла к калитке. Проводив её взглядом, мужчина отпустил и вторую женщину. В голосе его появилось сожаление.
— Ты уж извини, что так получилось, но жена есть жена — он достал что-то из кармана и отдал женщине. Та мельком глянула, скривилась, но ничего не сказала. Несколькими движениями привела в порядок волосы, одежду.
— Да ладно, я и не рассчитывала ни на что. Ухватила кусочек бабского счастья, и на том спасибо. Если бы твоя …. — она покосилась на толстуху, которая замерла у калитки — не начала меня костерить, я и ушла бы молча. Прощай.
Народ начал расходиться. Мужчина ещё постоял, глядя вслед уходящей женщине, затем сам направился к дому. И тут заметил меня. Взгляд мгновенно стал злым и настороженным.
— Ты что, последние мозги растеряла? Почему дети с чужим человеком?! — рявкнул он на жену.
Толстуха непонимающе повернула голову, охнула, будто только что заметила и чуть не бегом кинулась ко мне. Честно говоря, стало страшновато. И у нас чужой человек, обнявший твоих детей, вызовет как минимум настороженность, а уж какие верования в этом мире, один бог ведает. Хотела было встать и отойти в сторону, но девочки вцепились в меня, будто мать пугала их гораздо больше. Толстуха угрожающе нависла надо мной.
— Ты кто такая?!
Я, опустив голову, чтобы не было видно губ, привычно забормотала.
— Милости прошу, госпожа. Родители умерли, дом за долги забрали. Осталась в одном платье и готова работать за пропитание. Не будет ли у вас какой-нибудь работы для меня?
На некоторое время установилась тишина — меня очень внимательно разглядывали. Девочки прижались ещё сильнее и тоже сидели притихшие. Наконец мужчина протянул.
— Худая уж больно и не из наших краёв. Не нравится она мне.
Для женщины это стало очень веским аргументом в мою пользу.
— Вот и хорошо, что не нравится! Хоть ей подол задирать не будешь! А то измучилась я вся, за тобой, кобелём, присматривая.
Мужчина нахмурился.
— Ты на её руки посмотри — она же ничего делать не сможет.
— Ничего, зато не объест! Не самой же мне за детьми убирать?! Или ты хочешь свою ….. (слово я не поняла) снова вернуть?! Ноги её в моём доме не будет!
Мужчина хотел было резко ответить, но сдержался. Потом процедил сквозь зубы.
— Поступай как знаешь. Но если с девочками что случится, я вас обоих…
Повернулся и ушел. Я ещё толком не поняла, что происходит, как женщина уже привычно упёрлась руками в бока.
— Значит так, худоба. Шибко губы не раскатывай и слюни не пускай — возьму я тебя на несколько дней за девочками присматривать, а там посмотрим. Сыта будешь, и за это спасибо скажи. А начнёшь моему мужу глазки строить — она поднесла к моему носу огромный пухлый кулак — вмиг вылетишь! Поняла?
Я торопливо закивала, хотя ещё толком не поняла. Толстуха мотнула головой.
— Пошли.
Мы прошли в калитку. За забором оказался довольно большой двор и двухэтажный дом. Почему-то первый этаж был сложен из камня, а второй надстроен из обычных брёвен. В глубине двора были ещё какие-то постройки, но хозяйка направилась к дому. У входа задержалась, оглянулась на меня и кивнула в сторону небольшого корыта с водой, стоявшего у двери.
— Ноги вымой, деревня! Запомни — прежде чем зайти, всегда мой ноги от грязи. Будешь стараться, может и чури тебе подарю.
Вроде по смыслу «чури» — это какая-то разновидность местной обуви. Наверное, это даже какая-то милость, за которую я должна быть благодарна по гроб жизни. Но я слишком устала, чтобы рассуждать об этом. Да к тому же в городе, пока я пыталась найти работу, наверное, каждый пятый спокойно разгуливал босиком, поэтому я не испытала ни стыда, ни раскаяния, ни благодарности. Ноги, действительно, грязные. Сказали помыть — помою. Главное, что на сегодняшнюю ночь у меня будет ночлег, а если ещё и покормят — так вообще прекрасно.
За входной дверью оказалась прихожая. Прямо — ещё одна дверь, но толстуха строго посмотрела на меня и погрозила пальцем.
— В эту дверь никогда не заходи.
Объяснять она не стала, а я только послушно закивала. Нельзя так нельзя. Поднялись по лестнице на второй этаж. Короткий коридор, четыре двери в разные стороны. Толстуха проследовала в крайнюю справа. Небольшая угловая комната, примерно три на пять метров. Пара окон, затянутых тонкой сеткой. Две детских кроватки вдоль стен, небольшая кучка игрушек, большой сундук в углу. На стенах несколько простеньких ковров. Не то чтобы бедно, но как-то очень просто. Единственное, что мне понравилось, хотя и вызвало недоумение — деревянный пол. Разумеется, из досок, но материал был на удивление приятный, создавая ощущение отполированного. Зачем такой пол в детской комнате?! Очень уж не вяжется грубость стен, хозяйки и этот пол, которому больше подошло бы место в каком-нибудь дворце.
Но мои мысли никого не интересовали и я, потупив голову, молча ждала команд или разъяснений. Девочки, оказавшись в привычной обстановке, сразу забрались на кровати, уселись, болтая ногами и тоже ожидали продолжения. Толстуха оглянулась на них, улыбнулась, на краткий миг став обычной матерью, и снова строго поглядела на меня.
— Ко мне будешь обращаться «Госпожа Ло». К моему мужу — она чуть задумалась — к нему даже не приближайся и не смей разговаривать, только если он сам что-то не спросит. Младшую девочку зовут Вирна, старшую — Лера. Делай что хочешь, но они должны быть чистенькими и весёлыми. Если пожалуются на тебя — вылетишь сразу. Есть будешь с прислугой, тебя позовут. Спать… спать пока будешь здесь, на полу.
— Да, а как тебя-то зовут? — вдруг вспомнила она.
— Наташа.
— Наташа — задумчиво повторила толстуха, будто пробуя моё имя на вкус — Дурацкое какое-то. Буду звать тебя — она снова чуть задумалась — буду звать Натис, а то язык можно сломать.
Она ещё что-то хотела сказать, но в глубине дома послышался голос хозяина, и она резко сократила наставления.
— Ладно, разберёшься, не маленькая. Не вздумать воровать, с этим у нас строго — она снова сунула мне под нос свой кулак — поняла?
— Поняла, госпожа Ло.
Хозяйка ещё посверлила меня взглядом, будто стараясь запугать, и ушла. А я со вздохом облегчения опустилась на кроватку — вроде за местную жизнь я зацепилась.
Мы ещё немного посидели в тишине. За окном начало быстро темнеть и я почувствовала, что «поплыла», невыносимо захотелось спать. Или хотя бы просто лечь и не шевелиться.
— Что-то я устала. Может, сегодня ляжем пораньше? — почти жалобно попросила я девочек.
Те серьёзно смотрели на меня, потом встали и полезли под кроватки. На свет появились что-то вроде медных кастрюлек с закруглёнными краями. И только когда они, задрав подол, уселись на них, поняла, что это местная разновидность ночных горшков.
Сделали свои дела и выжидательно уставились на меня.
— Что-то ещё? — не поняла я.
Лера поджала губки.
— Надо вынести, чтобы не было запаха.
Разумно, учитывая местную жару.
— А куда? Покажешь? А то я ещё ничего не знаю.
Взявшись за руки, сходили на задний двор, где за высоким кустарником спрятался местный сортир. Рядом нашлась бочка с водой, чтобы сполоснуть «посуду». Вернулись обратно, но теперь из-под кровати появилось небольшое корытце.
— Что-то забыли?
— Ещё одно положенное дело.
Ещё одним «положенным делом» оказалось подмыть девочек. Снова сходили на задний двор, на летней кухне набрали горячей воды в ведёрко. Лера всё сделала сама, а вот Вирне пришлось немного помочь. Потом подтереть пролитую воду, вынести. Обычные женские заботы, одинаковые в любом мире. Когда вернулась, девочки уже переоделись в лёгкие ночные рубашки и улеглись. Видимо, хозяйка всё-таки заходила проверить, чем я занимаюсь, потому что в углу появился тоненький матрасик, больше напоминающий подстилку для собаки. Но я и этому была рада. Девочки в кроватках, все «положенные» дела сделаны, значит и мне теперь можно было лечь и не шевелиться.
Неожиданно Вирна, молчавшая весь вечер, и только внимательно наблюдавшая за мной, довольно громко произнесла:
— Натис, расскажи сказку!
Самая невинная детская просьба, которой очень трудно отказать. И ругаться бесполезно, и строжиться — ребёнок просто заплачет, запомнив эту обиду на всю жизнь. Преодолевая себя, попыталась вспомнить хоть что-то, но на память приходили только русские народные, в которых почти всегда кто-то кого-то обижал. То Змей Горыныч, то Кощей Бессмертный, то Серый Волк. Потом вспомнила одну, которую можно, наверное, считать моей автобиографией.
— Я расскажу вам сказку про волшебника Изумрудного города. Жила-была девочка Эли. Жила с мамой и папой, пока однажды сильный порыв ветра, который у нас называют ураганом, не унёс её далеко-далеко…
Я что-то рассказывала, мешая сказку с собственной жизнью, и совершенно не помню, кто из нас уснул первым…
Работа няней оказалось весьма простой. Если не заморачиваться внешними отличиями в одежде, непонятными ограничениями, то вполне можно было представить себя приехавшей с младшими сестрёнками в деревню к бабушке. Неласковой, строгой, но уж какая есть. С утра обычные дела — умыться, причесаться. Потом хозяйка забирала девочек на завтрак, а я шла в «дворовую», в которой кормили прислугу и работников. Кормили, надо сказать, вполне прилично — большая миска овощного рагус куском лепёшки. Может я оголодала, может, и в самом деле было вкусно, но первое время я чуть ли не вылизывала свою тарелку. Остальные работники косились на меня, но с разговорами никто не лез. После завтрака прибраться, постирать детское (да и чего там стирать). Немного поиграть, затем обед и можно снова поспать (тихий час для детей). После сна снова поиграть, погулять по двору, затем ужин, «положенные дела», обязательная сказка и можно снова спать. Хозяина я вообще не видела, хозяйку чаще слышала, чем видела, особенно когда она распекала кого-нибудь во дворе. Убедившись, что дети не плачут и выглядят вполне нормально, она почти перестала следить за мной. Наверное, у хозяев было какое-то производство или торговля, потому что периодически двор заполняли десятки повозок. Но мне было приказано никуда не лезть, и я не лезла.
Примерно через неделю хозяйка убедилась в моей благонадёжности и даже разрешила нам выходить со дворам. За пару вечеров мы обошли окрестности и оказалось, что если идти переулками, то через пару улиц начинался почти настоящий лес. Вернее его кусочек, который местные превратили в парк. Множество дорожек, тропинок, иногда даже стояли лавочки. В городе после обеда было очень душно, и мы с девочками стали каждый день ходить на прогулки. Да и не мы одни. В основном гуляли молодые мамочки и слуги с детьми, но было много желающих и просто подышать свежим воздухом. Оглянувшись в любую сторону, всегда можно было заметить хотя бы одного человека. Иногда это раздражало, но гулять в парке с детьми, когда невдалеке кто-нибудь есть, было всё-таки спокойнее.
Вечер был великолепен — тихий, тёплый. Ни ветерочка, но и привычной духоты не было. Девочки носились невдалеке, присаживаясь и с любопытством рассматривая букашечек, листочки, камешки. Я невольно улыбалась, глядя на их непосредственность — как же у них всё легко и просто! Взрослые накормят и спать уложат, только и забот, что познавать этот невероятно интересный мир. Я бы и сама, наверное, побегала с ними, но мне по чину и возрасту не положено. Поэтому я неторопливо шла по тропинке, стараясь не терять девочек из виду. Периодически навстречу попадались такие же, как и я, служанки, выгуливающие хозяйских отпрысков детсадовского возраста. Лица некоторых уже были знакомы, и мы чинно раскланивались, улыбками выражая приязнь. Ещё немного, и я, наверное, решусь заговорить с кем-нибудь. Во всяком случае, одна девушка мне понравилась. Чёрненькая, с умным взглядом. Да и она вроде посматривает на меня с интересом.
Настроение было приподнятым, и на мальчишку, сидевшего на одной из лавочек, я почти не обратила внимания. Лет десяти, светленький, в чистом костюмчике, он сидел неестественно прямо и задумчиво смотрел перед собой. Я даже чуть позавидовала служанке, которая за ним должна присматривать. Вот с этим мальчиком точно хлопот не будет — не бегает, не шумит, на земле не валяется, на деревья и в кусты не полезет. Вон какой умненький, сидит и думает и о чём-то серьёзном и важном.
Писк девочек отвлёк меня на некоторое время, и когда я снова посмотрела на мальчика, тот по-прежнему смотрел в одну точку, ни на что не обращая внимания. А вот это мне уже не понравилось. Неправильно он как-то выглядел, не так. Не может ребёнок, если у него всё нормально, вот так сидеть. Может у него что-то случилось?
Вечер был прекрасен, и мне захотелось поделиться хорошим настроением и с этим странным мальчиком. Стараясь не напугать его, осторожно приблизилась и уселась рядышком, но мальчик, кажется, даже не заметил этого. Всё та же чуть напряжённая поза, сложенные на коленях руки. Вроде не даун, не идиот. Скорее полная отстранённость от окружающего мира. Вроде бы на Земле это называется аутизм и причин этого не знают. Человек просто ушёл в себя и живёт в каком-то своём мире. А уж какие причины могут быть в этом мире, и что с мальчиком происходит на самом деле — одни местные боги знают. Но помочь хотелось, понравился он мне.
Не удержавшись, я положила руку на его ладошки, лежащие на коленях, закрыла глаза и попыталась настроиться на его ощущения. Сначала появилось ощущение тепла детского тела, потом какое-то созвучие, и вдруг я ощутила себя в непонятном месте. Если коротко, то нечто серенькое. Вернее не так. Такое впечатление, что я оказалась, как ни пошло это звучит, внутри огромного надутого презерватива. Пространство диаметром метра четыре, ограниченное тонюсенькой, мягко колыхающейся плёночкой. Полупрозрачная, она пропускала слабый свет, но разглядеть что-то за её пределами было невозможно. Так, неясные тени, не более. А посреди этого непонятного нечто сидел мальчик, которого я коснулась рукой. На этот раз он соизволил покоситься на меня, но почти сразу отвернулся и снова замер. Невежливо, конечно, но хоть что-то.
Подойдя поближе, уселась рядышком.
— Привет!
В ответ — ноль эмоций.
— А ты случайно не знаешь, где это мы?
Мальчик чуть покосился на меня.
— Будто сама не знаешь.
— Не знаю. Поэтому и спрашиваю.
Мальчишка посмотрел на меня более внимательно.
— А как же ты сюда попала?
— Не знаю — честно созналась я — Ты сидел на скамейке, я села рядом, взяла тебя за руку и оказалась здесь.
— И всё?
— И всё.
Мальчишка насупился.
— Значит, останемся здесь навсегда — и, отвернувшись, уткнулся лицом в колени.
Говорил он слишком уверенно, и в первый момент я ему чуть не поверила. Но огляделась по сторонам, и во мне всё запротестовало — с какой это стати я должна до конца жизни сидеть в этом «презервативе»?! Вся моя вина — что прикоснулась к мальчику и хотела ему помочь. Может, дело в этом, и мне всего лишь надо «расхотеть» помогать? Я сильно зажмурилась, надеясь снова оказаться в пропитанном солнцем лесу, но ничего не произошло. На всякий случай отодвинулась от мальчишки подальше, чтобы нас ничего связывало, но и это не помогло.
Помучившись, подошла к стенке и попыталась её толкнуть. Никаких проблем. Совершенно невесомая, гибкая, будто скользкая, она послушно прогнулась, но этим всё и ограничилось. Попыталась ухватить, но пальцы зацепили только пустоту. Сделала шаг вперёд, но стенка будто отодвинулась. Да что за ерунда! Вот уж никогда не думала оказаться в роли сперматозоида. Всего то и надо, что разорвать эту невесомую плёнку, но для начала надо её ухватить, а вот это как раз и не получалось. Я уже почти отчаялась, когда в голове мелькнула дурацкая идея. Что там у нас делают с презиками? Правильно, прокалывают, чтобы сделать кого-нибудь очень «счастливым». Дело за малым — найти нечто острое. А что у меня может быть острого, если из всех моих богатств — мешковатое платье? Внимательно оглядела мальчика, но и у него вся одежда была на завязках и костяных пуговицах. Чтобы их заострить, свои зубы сточишь до основания.
Уселась рядом с мальчиком, но тот ни словом не попрекнул за мою неудачную попытку выбраться. Просто сидел, неподвижно глядя перед собой. Чувствуя себя полным ничтожеством, стала искать другой выход из положения. В какой-то момент даже появилась мысль обгрызть свои отросшие ногти и использовать их в качестве иголок. Но потом я сказала себе: «Стоп!». Чего я, собственно, дергаюсь? Почему я решила, что и этот мальчик, и эта плёнка, и я сама в этом странном месте — материальны? Телепортацией я точно не владею, так что единственное место, куда я могла перенестись — это разум мальчика. И то, что я вижу — это не более, чем наша совместная фантазия. Вернее, ещё чья-то фантазия, которая создала в разуме мальчика этот барьер в виде мутной плёнки. Вроде как он не умер, разум его жив, а вот принимать решения не может, потому что ничего не видит и не слышит. Но не это суть важно. Важно другое — эта плёнка не может быть материальна, так же как и моё тело здесь. И если плёнка — фантазия не моя и управлять я ей не могу, то вот распоряжаться своим виртуальным телом я имею полное право. А значит можно попробовать пофантазировать и изменить своё тело (или его часть) в духе того же «Терминатора-2». Не знаю, как это делается на самом деле, но ничего другого в голову не приходило. Осторожно, сосредоточено я попробовала представить, что моя рука становится пластичной и начинает перетекать в форму большого ножика. Ощущения — жуткие. Может это и фантазия, но чувствовать, как твои косточки, суставчики текут, сплавляются, становятся единым целым с каменеющими мышцами, не пожелаю никому. Когда открыла глаза и увидела, что одна рука от локтя до пальцев и в самом деле превратилась в матово-белый узкий клинок, стало ещё хуже. Я не идеальна, но своим телом могла гордиться. И вдруг такое — клинок почти полностью повторял контур кисти, разве что края даже на вид выглядели невероятно острыми.
Стараясь не думать, что со мной будет в дальнейшем, подошла к плёнке и ткнула в неё своей изменённой рукой. Клинок прошёл сквозь плёнку словно сквозь воздух, не встречая сопротивления, но этим дело и ограничилось. Никаких хлопков, разрывов и прочих киношных эффектов. И вот стою я как дура с рукой по локоть в непонятной мути и пытаюсь придумать что делать дальше. Попробовала резать, но эффект — нулевой. Попыталась просунуть руку вдоль клинка, но плёнка только услужливо прогибалась. И что дальше?! Так и стоять или снова сесть и подумать? Хоть и маленькая, но победа уже есть — плёнка острое пропустила. Ещё бы расширить прокол и выскочить через дыру наружу, что бы там ни было. А почему бы и нет? Страха у меня нет — я просто не знаю чего мне бояться. Может в нынешних обстоятельствах это даже на пользу. Закрыв глаза, я попыталась представить новое изменение. Вот рука изгибается, клинок начинает разрастаться, внутри появляется сквозное отверстие, превращая мою бывшую руку в некое подобие тонкостенной трубы. Содрогаясь от вида сосудов, косточек, отпечатавшихся на стенках, с облегчением увидела в отверстии не прежнюю плёнку, а нечто другое. Непонятное, но сейчас это не важно. Главное — вырваться хотя бы отсюда. Я повернула голову к мальчику.
— Эй, как там тебя. Выбраться хочешь?
Мальчик настороженно подошёл. Не давая ему времени впасть в шок от увиденного (сама бы ужаснулась, увидев тётку с трубой вместо руки), резко скомандовала.
— Лезь давай!
Надо отдать должное мальчишке. То ли он очень хотел выбраться, то ли ещё не понял что происходит, но полез через отверстие весьма шустро. Ощущения… Внутри руки ползёт что-то живое и крупное… Бррр…
Но вот мальчишка выпал куда-то наружу, и настало время подумать и о себе. Решение нашлось почти сразу. Если уж наглеть и изображать из себя Терминатора, то до конца. Я снова закрыла глаза и представила, как тело начинает плавиться, превращаясь в большую каплю. Вот эта капля тягуче вытягивается и начинает вытекать в проделанное отверстие. Проталкивать собственное тело через собственную руку, перекручивая, комкая собственное тело … Если бы у меня сейчас были настоящие органы, я бы захлёбывалась криком от боли. Но ничего у меня не было, и вся боль отложилась где-то в душе. Почувствовала, что вывалилась куда-то наружу, и с облегчением отключилась.
Сознание вернулось как-то сразу. Осторожно ощупала себя — вроде руки на месте и в привычной форме. Где-то в подсознании осталось воспоминание о дикой боли, но реальной, физической боли вроде нет. И только после этого я решилась открыть глаза.
Оказалось, что мы по-прежнему сидели на лавочке, только мальчик неуловимо изменился — во взгляде появился разум. Широко открыв глаза, он смотрел вокруг, будто не веря увиденному. Потом мелькнула радость, будто он кого-то узнал, и вдруг глаза стали мутнеть, закатываться, его начало трясти. Перепугавшись, я обхватила его, но как будто сделала только хуже — у мальчика начались судороги, на губах выступила пена. И в дополнение к этому ужасу над головой раздался вой, только отдалённо напоминающий женский голос. Что-то вроде: «Ааааа… Убилииии… Ведьма…»
Меня схватили за волосы, руки, оттаскивая от скамейки, мальчика подхватил какой-то мужчина, а на меня вдруг посыпались удары. По голове, лицу, телу. Женщины, несколько минут назад чинно гулявшие с детьми, вдруг превратились в зверей, с ненавистью в глазах пытающихся меня убить. Толпа — это всегда страшно, а когда она вся против тебя… Сопротивляться было бесполезно, и я только пыталась закрыть лицо, но это заводило людей ещё больше. Ещё немного, и меня бы просто забили прямо у лавочки.
Потом чьи-то грубые руки схватили меня за волосы и выдернули из толпы. Кто-то властно заорал:
— А ну, назад! Стоять! Её должны судить и сжечь, чтобы следа не осталось! Назад! Мы отведём её к судье!
Кровь лилась из разбитых носа и губ, один глаз начал заплывать, всё тело болело, и дальнейшее я помню как сквозь туман. Меня тычками и пинками гнали куда-то, временами заставляя просто бежать. По сторонам время от времени слышались гневные крики, требовавшие моей немедленной смерти, и в какой-то момент я даже почувствовала нечто вроде благодарности к мужчинам, тащившим меня к неведомому судье. Там меня перестанут бить, я всё объясню и меня, конечно же, отпустят. Ведь я ни в чём не виновата, да и в парке остались девочки, которые могут не найти дорогу домой. Меня обязательно должны отпустить!
Но судья на сегодня уже закончил работу, и меня отправили в тюрьму, располагавшуюся рядом. Просто передали с рук на руки тюремщикам, расписав про меня всякие глупости, которые я точно не совершала. Но что правда, а что — вымысел, совершенно никого не интересовало. Меня снова тычками погнали по коридорам и толкнули в камеру. Двое тюремщиков зашли следом. Один приподнял повыше факел и стал меня рассматривать. Наконец с усмешкой произнёс, обращаясь к напарнику.
— Ну что, развлечёмся?
Второй засомневался.
— Ей завтра к судье.
— А кто её будет спрашивать и слушать? — заржал первый — То, что про неё рассказали, хватит на десять казней, а наш, сам знаешь, на расправу скор. Прочитает донос и тут же отправит на костёр или колесо, она и рта раскрыть не успеет.
Видя сомнения напарника, начал расстёгивать пояс.
— Ну, как хочешь. А я попользуюсь — чо уж добру пропадать.
Меня больше поразило не то, что мной хотят попользоваться, а то, что позарились на такую — избитую, в крови. Это уже не неуёмная похоть, это уже садизм, извращенство. Орать, сопротивляться? Бесполезно. Два здоровенных мужика, в подвале тюрьмы, сделают со мной всё что хотят, и никто даже не обратит внимания на мои крики. Единственное, что я могу сейчас сделать — немного испортить им удовольствие. Храбрость отчаяния, но я смогла даже чуть усмехнуться.
— Ты уж позови ещё двоих, а то с вашими огрызками двоих мне будет мало.
Тюремщик усмехнулся в ответ.
— Не волнуйся, после знакомства с моим малышом тебе больше ничего не захочется.
Я улыбнулась уже откровенно нагло.
— Ты забываешь, что я — ведьма. У всех, кто прикоснётся ко мне, на следующий день его мужская гордость будет висеть как дойки на коровьем вымени — я снова улыбнулась — Пожалуй, у коровы-то будет побольше и потвёрже…
Наглость и сплошной блеф, но мужиков пробрало. Да и как не поверить, если они сами только что говорили, что я — ведьма. С усмешкой, презрительно, но всё же. А проверять, вру я или нет — на такое вряд ли решится хоть один мужчина. «Озабоченный» помрачнел, переглянулся с напарником и молча стал затягивать пояс. Но не ушёл, как я ожидала, а стряхнул с крепления на поясе свёрнутый кольцами кнут.
— Без моей ласки сегодня ты всё равно не останешься.
Коротко, без замаха, хлестнул меня. Кнут обвил тело, и не заорала я только потому, что дыхание перехватило от жгучей боли. Не дождавшись моей реакции, тюремщик ударил снова и снова, всё больше распаляясь. В другое время я бы уже визжала, закрывалась, убегала. Но не сегодня. Что-то во мне изменилось. Стиснула зубы так, что они заскрипели. Ещё позволила себе скрестить руки на груди, чтобы не дёргаться и не было видно, что меня колотит. Ну и ещё была маленькая надежда, что это хоть немного убережёт грудь.
Боль была нестерпимой, но, на моё счастье, после пятого удара я просто потеряла сознание. Что со мной делали после этого, я, надеюсь, никогда не узнаю…
Наверное, я бредила. Да наверняка бредила, потому что сон не может быть таким страшным и таким бесконечным. Я помнила, что меня били, что тело должно болеть, но это было незначительной мелочью по сравнению с тем, что окружало меня. Боль и ужас, страх и отчаянье волнами накатывали со всех сторон. Казалось, весь мир вокруг содрогался от боли и жаловался мне, словно я могла помочь ему. Какие-то непонятные тени, образы, обрывки воспоминаний лились потоком, делая мою собственную физическую боль незначительной. Но вскоре поняла, что долго я так не выдержу и сама сойду с ума от чужой боли.
Бессознательно, как учила мама, начала строить вокруг себя защитный кокон. Он получался тоненьким, золотистого цвета, но всё-таки спас меня от наступающего безумия. Стало чуть легче, и теперь я просто бредила, радуясь собственной физической боли словно награде. Потом догадалась сделать ещё один кокон, поменьше, спрятавшись в него уже от собственной боли. В наступившей тишине свернулась калачиком, поскуливая и пытаясь найти ответ только на один вопрос — за что они со мной так?!
Ощущение времени я потеряла. В какой-то момент где-то далеко-далеко послышались голоса, как будто разговаривали два человека. Потом вроде меня несколько раз пнули. Потом вроде на меня обрушилась вода. Это было почти приятно, но где-то очень далеко, и я не захотела просыпаться. Ещё вода, ещё, ещё, но просыпаться совершенно не хотелось — наконец-то я нашла покой в своих золотых коконах. Потом одни из голосов угрюмо произнёс.
— Похоже, Занх, вчера ты перестарался.
Второй голос зло огрызнулся.
— Ничего, пузыри хоть немного, но пускает — значит в чувство приведём.
Неожиданно ко мне устремился новый поток острой боли. Кокон спас меня, хотя сам почти весь буквально почернел, и до меня докатились только отголоски боли. Голос стал озлобленным.
— Сучка… Неужели и правда всё? — и почти сразу же — Что уставился, жалко стало? Ничего, ей всё равно так и так было подыхать.
Первый голос тоже стал злым.
— А что мы теперь скажем?
— А что такого? Сдохла от вчерашних побоев возмущённой толпы. Делов-то.
— Ты что, плохо слышишь или последние мозги потерял? Приказано доставить к следователю-магу! Доставить, не причиняя вреда и вежливо! Вчера она пришла сюда своими ногами, а вот когда следователь увидит, что ты с ней сделал, что он сделает с тобой?
Воцарилась тишина, затем второй голос ответил уже не так уверенно.
— Что, первый раз, что-ли, заключенные подыхают?
— По приказу — не первый. Но эта сучка видно очень важна, раз ей заинтересовался сам магистр Гаварни, и он может сильно рассердиться, если посчитает, что ты переусердствовал. Чем это может закончиться — рассказать?
Снова установилась тишина.
— Что будем делать?
— Выполнять приказ. Погрузим на телегу, вывезем на свалку и выбросим. А следователю скажем, что сдохла по дороге. И молись всем своим богам, чтобы у него не появилось сомнение — как ты выполняешь свою службу.
Меня подняли и куда-то потащили. Потом бросили на какие-то доски (наверное, в телегу). Потом куда-то долго ехали. Потом меня просто сбросили на землю, я несколько перевернулась, скатываясь куда-то вниз, и телега, поскрипывая колёсами, уехала. Последние силы у меня кончились, и я отключилась окончательно.
Очнулась я рывком, от какого-то странного ощущения. Всё было как в тумане, и я не сразу поняла, что меня кто-то облизывает. С трудом открыла глаза и увидела собаку, больше напоминавшую крупного волка. Такая же серая окраска, мощная морда, пасть с огромными клыками. Удобно улёгшись, эта скотина, видимо, решила мной закусить, а для начала стала слизывать «сладкое» — кровь на моём теле, выбирая как раз кровоточащие раны. Да ещё и язык у собаки оказался шершавым, больше похожим на тёрку. После нескольких прикосновений этим ужасным языком кожа вокруг ран начинала неметь. Но собаке показалось мало облизывать меня, и она начала скусывать из ран чуть ли не куски мяса и запёкшуюся кровь. Это было так больно, что если бы у меня были силы, я бы заплакала. Застонав, попыталась отогнать этого людоеда. Подняла руку, попыталась оттолкнуть.
— Да что же ты делаешь, изверг?!
Но рука едва достала до морды собаки и тут же соскользнула на землю. Со стороны это, наверное, можно было принять за ласковое поглаживание. Собака тоже, наверное, поняла моё движение именно так и принялась с ещё более ожесточённо вылизывать меня. О боги, ну за что мне такое?! Видела я подобное в кино — хищник, перед тем как приступить к обеду, часто вылизывает кровь с тела жертвы. Но мой-то почему медлит? Почему не убьёт? Один раз цапнул бы клыками за горло, и все мои мучения прекратились бы в один момент. Он что, хочет съесть меня живой?
Боль, боль, жгучая боль…
Потом меня куда-то волокли по земле, а очнулась я в некоем подобии норы, образовавшейся меж корней вывернутого ветром дерева. Одна рука почему-то вытянута вверх и затекла от неподвижности. Попыталась подтянуть её к себе, но она не слушалась. С трудом дотянулась другой рукой, взяла её, как чужую, и положила вдоль тела. Через несколько минут рука стала «отходить» и по ней побежали болючие мурашки. Противно, слов нет, но одно радует — рука не омертвела, и вроде даже пальцы начали чуть-чуть шевелиться.
Сбоку послышалось негромкое рычание. Чуть скосила глаза и у ног заметила лежащую волко-собаку. Серая, и вроде бы та самая, что вылизывала мою кровь. В душе колыхнулся ужас — она что, притащил меня к себе, чтобы съесть в спокойной обстановке?! Или неё есть маленькие волчата и они будут тренироваться на мне убивать? Сволочь она! Зачем было давать надежду на жизнь, чтобы потом съесть живьём? Собака, будто услышала мои мысли, подошла ближе, и уставилась прямо в глаза. Чувствуя, что долго так продолжаться не может, я прошептала:
— Не мучь меня. Если уж хочешь убить, сделай это быстро.
Собака ещё постояла, словно раздумывая, затем улеглась и приблизила пасть к моему лицу. Я понадеялась на быструю смерть, но вместо клыков на горле почувствовала, как мне снова начали вылизывать лицо, но на этот раз почти ласково, и я снова отключилась.
Следующий раз я очнулась от какого-то бубнёжа. Кто-то что-то говорил, но слов было не разобрать, только невнятное бу-бу-бу. Неизвестно кто, но явно человек, и может он даже мне поможет. Или хотя бы отгонит собаку. Я попыталась позвать, но в горле пересохло, распухшие губы спеклись, и получилось только простонать. Но меня услышали. Бубнеж стих, послышалось странные шлепки, кто-то появился рядом со мной и невнятно-гундосый голос немного удивлённо протянул.
— Ты глянь, Манча, эта шлямка не сдохла! И даже вроде хочет что-то сказать.
Другой голос ответил.
— Ну не сдохла и не сдохла, какая тебе разница?
— Так интересно же!
— Лучше бы сдохла, хоть наелись бы.
Второй голос звучал равнодушно, даже с лёгким раздражением. Это было дико и не укладывалось в голове. Равнодушие я бы поняла, но вот пожелание смерти — это совсем другое. И сказано было не в шутку — это я почувствовала. Если хочу жить, то рассчитывать надо только на себя. И лежать — прямая дорога в могилу.
Через силу открыла глаза и попыталась осмотреться. Постепенно дошло — я по-прежнему лежу на дне ямы. Рядом со мной какая-то куча тряпья, увенчанная уродливой головой. Постепенно сообразила, что вижу безногого калеку. Лицо… Лицо пропитого бомжа с поправкой на местные особенности. Уродливое, глаза воспалённые, но смотрят вполне бодро и почему-то не на моё лицо, а куда-то в район груди. Невольно сама посмотрела туда и даже слабо удивилась — я была голая. Калека заметил моё движение и довольно улыбнулся.
— Да не дёргайся ты. Всё, что нужно, я уже посмотрел и даже пощупал — заметив мой невольный ужас, осклабился ещё больше — Ничего нового и интересного для себя я не нашёл. Так, обычный кусок мяса, только ещё не приготовленный.
Говорил он с усмешкой, а вот для меня она была ужасна своей пренебрежительностью, что ли. Я вдруг отчётливо поняла, что страх лишиться девичьей чести — это такая мелочь… Что в реальной жизни чужое желание просто поесть (и может даже именно мной) может быть гораздо страшнее. Ужас придал мне сил, и я начала подниматься, пытаясь отползти от этого чудовища. Из-за калеки послышался голос, который я уже слышала раньше.
— Шнок, хватит пугать девчонку! Не хватало нам ещё крика и истерик. Раз не сдохла, пусть живёт. И отойди от неё, Мисхун начинает сердиться.
Шнок (если это имя, а не просто местное ругательство или название калеки) послушно развернулся и на руках переполз в сторону. Стала понятна и причина шлепков — в руках у него была пара деревяшек, на которые он опирался, рывком перебрасывая тело. Вот задница о землю и шлёпала.
В дальнем углу стали видны меленький костерок и ещё две фигуры — сгорбленной старухи и серой собаки, моего кошмара. Некоторое время мы разглядывали друг друга, потом старуха проскрипела.
— Мне плевать на тебя, кем бы ты ни была. Сдохнешь или будешь жить — тоже наплевать. Ну, может не совсем — умрёшь — мы тебя съедим и несколько дней будем сыты. Но Мисхун — она кивнула на собаку — почему-то решил сохранить тебе жизнь и не стал есть, значит всё остальное зависит от тебя.
— Это ваша собака?
— Мисхун? Он ничей. Он сам по себе, но последнее время живёт с нами и помогает искать еду. Иногда он с нами делится, иногда мы с ним. Кому как повезёт.
— И он решает мою судьбу?!
— Все мы своей жизнью решаем ещё чью-то судьбу. В этом мы с ним равны.
— А как вы поняли… — я не знала, как сформулировать вопрос.
— Что он решил оставить тебе жизнь? А что тут понимать? Он вдруг кинулся на дальний край помойки, как будто его кто-то позвал, а когда мы туда добрались, он как раз вылизывал тебя, будто ничего вкуснее в жизни не пробовал, Но нас не подпустил, начал рычать, будто отбивался от целой стаи. Ну, мы особо и не настаивали — наестся, подберём и остатки, мы не гордые. Но Мисхун почему-то решил прибрать тебя подальше — схватил за руку и потащил поближе к лесу. Разумно, если хочешь поесть спокойно. Здесь спрятал в яму, но есть не стал и снова начал вылизывать. Что уж тут непонятного?
Непонятно было всё, но мне пока было не долгих разговоров. Голова кружилась, мучила жажда, и так невеликие силы быстро таяли.
— А почему я… голая?
— А кого тебе стесняться?! — захихикала бабка — Мущин здесь нет, пялиться на тебя некому. А Мисхун тебя так вылизывал, так хотел добраться до твоего тела, что одежду просто порвал. Он и сейчас уже дышит неровно — вон, твои раны снова открываются и кровь пошла.
— Он хочет съесть меня понемножку?
— Дура ты — старуха вдруг стала серьёзной — Слюна у него лечебная, а раны он тебе вылизывает, чтобы не началось заражение. Если бы не он, давно бы уже на мясо пустили. Шрамы — это ерунда, хотя бы живой останешься.
Что-то чуть прояснилось, и я тихонечко, стараясь не тревожить вновь заболевшие раны, тихонечко опустилась на землю.
— А можно воды? — из последних сил прошептала я.
Старуха хмыкнула.
— Я тебе что, прислуга или лекарь? — потом покосилась на зарычавшую собаку и добавила уже более мягко — Да ладно, ладно, пару чашек принесу.
Мне хватило половинки грязной чашки с мутной водой, и я снова отключилась.
Снова беспамятство, снова кошмары, но на этот раз «живые», если можно так сказать. В какой-то момент от увиденного меня начало колотить. Не помню подробностей, но что-то очень страшное. Меня трясло всё сильнее, будто вокруг был жуткий мороз. Уловив, что где-то рядом есть тепло, поползла туда. Кто-то зарычал, но мне было безразлично — для меня сейчас было важно только тепло. Подползла к костерку, уцепилась в шесть собаки, оказавшейся рядом, прижалась к ней и ощутив, как холод начинает покидать меня, блаженно улыбнулась — делайте со мной что хотите, я никуда отсюда не уйду.
Следующий день запомнился только новыми кошмарами, и тем, что мне дали кусочек жаренной крысы и ещё одну чашку воды.
На третий день я даже сумела встать, и отношение ко мне резко изменилось. Собака обнюхала меня, но этим и ограничилась. Старуха подарила тряпьё, в которое я закуталась как в плащ, и теперь поглядывала на меня почти как на свою собственность.
— Хватит, милочка, на нашей шее сидеть, пора и самой на кусок хлеба зарабатывать.
Я плохо представляла, где и как я смогу заработать в таком состоянии, но старуха, видимо, уже всё для себя решила.
— Ты сейчас можешь стать самой удачливой попрошайкой — хмыкнула она — Тебе и делать ничего особо не придётся — от одного взгляда на тебя богатенькие не только кусок хлеба, но может даже и денежку дадут. Собирайся, нечего рассиживаться!
А чего мне собираться? Встала и пошла. Тем более, что есть всё равно нечего, а сидеть здесь — какой смысл?
Дорога через свалку заняла не меньше часа. Старуха, калека и я, еле передвигающая ноги — какие уж там рекорды на скорость. Между кучами мусора и гнили иногда попадались тропинки, но я была не в том состоянии, чтобы радостно бегать. Переставлять по очереди ноги, не упасть — и то достижение.
Насколько я поняла, мы двигались по оврагу, отделявшему край города от леса, и отбросы сюда скидывали веками. На выходе со свалки заметила несколько повозок, с которых сбрасывали даже на вид отвратительное нечто. Наверное, и меня вот так же, выкинули как мусор, и я покатилась по склону в кучи гнили. И если бы не собака, не нищие, готовые пустить меня на мясо, я бы сейчас валялась там, внизу, среди других разлагающихся тел.
Нет, если хочу остаться живой, то хоть на карачках, но надо отсюда выбираться.
Едва мы вошли в город и дома стали чуть получше, калека заприметил кучкующуюся возле местного кабака пьяную кампанию, и сразу направился к ним. Старуха ничего не сказала, только проводила взглядом. Мы снова куда-то шли, но силы у меня быстро кончились, и я шла как в тумане, ориентируясь только на её спину. В какой-то момент остановились на небольшой площади. Какие-то дома, один даже очень большой. У входа с десяток нищих, протягивающих руки к прохожим.
— Может останемся здесь? — осмелилась спросить я.
Старуха присмотрелась.
— У храма Гернады? Нет, здесь и без нас попрошаек хватает. Пойдём дальше.
Ей лучше знать, но у меня ноги уже подгибались от слабости.
— Я не смогу идти.
Старуха окинула взглядом мою покачивающуюся фигуру.
— Оставайся, если хочешь — равнодушно бросила она — Вечером заберу — и, не оглядываясь, ушла.
Стараясь преодолетьголовокружение, попыталась собраться с мыслями. Нужно заработать на пропитание. Нужно отлежаться и немного прийти в себя. Нужно, даже выпрашивая хлеб у других нищих. Я сделала несколько шагов, потом случайно заметила в проёме стены сбоку от храма небольшие ворота, из которых как раз выходила цветущего вида девушка, и позавидовала ей чуть ли не чёрной завистью. Вот у неё точно есть всё — и кров, и еда, и любовь, и будущее.
Потом мысли приняли другое направление. Ведь это храм! Не знаю, как принято здесь, но на Земле монастыри иногда принимали людей, оказавшихся в тяжелом положении. Может хоть здесь мне повезёт? Хоть на несколько дней, хоть на одну ночь, хоть немного отлежаться, хоть немного прийти в себя…
Подойдя к воротам, я несколько раз стукнула висевшим там молотком. Не сразу, но дверь открылась. Без всякого наигрыша, просто потому, что силы кончались, опустилась на колени и склонила голову.
— Милости прошу, крова и пропитания.
Мне долго никто не отвечал, будто меня внимательно рассматривали, но, наконец, женский голос произнёс:
— Признаёшь ли ты Гернаду — богиню нашу, мать-воительницу?
Сейчас я была готова признать кого и что угодно, поэтому послушно подтвердила:
— Признаю.
— Готова ли ты выполнять распоряжения сестёр — её жриц?
— Готова — послушно повторила я.
Снова продолжительное молчание, но, наконец, я услышала такое желанное для меня слово:
— Проходи.