Мы прошли под аркой, потом по внутреннему двору и остановились перед входом в одно из зданий. Монашка, или вернее «сестра», зашла внутрь и вскоре вернулась, почтительно пропуская вперёд ещё одну женщину. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять — эта — начальница. Слишком уж уверенный взгляд, выражение лица чуть спесивое. Женщина в расцвете лет, с упругой походкой, но она мне почему-то сразу не понравилась. Слишком уж властная, что ли. Стараясь не смотреть ей в лицо, я снова опустила голову, но теперь почему-то бросилась в глаза особенность одежды обеих женщин. Внешне — вполне обычная одежда монашек — что-то типа рясы из хорошего материала, без капюшона. А вот юбка почему-то двойная (как бы из двух половинок) с нахлёстом вперёд. При ходьбе они чуть распахивались, показывая на время брюки-штаны, короткие сапожки. Странные выверты женских мозгов — сейчас, можно сказать, решается моя судьба, а я думаю о нюансах чужой одежды.
Начальница некоторое время молча рассматривала меня, потом коротко бросила:
— Подними голову.
Шею заломило, как будто кто невидимый, но сильный, схватил меня за подбородок и потянул вверх. Вот это мне совершенно не понравилось. Вспыхнувшее чувство противоречия помогло не поддаться на властность, которой был наполнен голос, и голову я поднимала очень-очень медленно. У начальницы мое сопротивление вызвало только лёгкую усмешку. Всмотрелась в меня, даже чуть отвела волосы у меня со лба. Помолчала, о чём-то раздумывая.
— Будешь обращаться ко мне «госпожа настоятельница» — Потом приказала второй монашке — Отведи её на хозяйственный двор, пусть помоется. Позови к ней сестру Лирину.
Меня провели через двор, один, другой проход между домами, потом шли вдоль какой-то стены метров пяти высотой. Наконец пришли в большое пустое помещение, где стояли несколько рядов скамеек, тазики. Монашка ненадолго отлучилась и вернулась с двумя ведрами. Смешала в тазике воду, положила на скамейку кусок мыла и что-то типа губки.
— Мойся. Тряпьё брось в углу — и ушла.
Минут пять я просто сидела, собираясь с силами. Потом разделась. Смешно об этом говорить — просто перестала держать на груди свою хламиду, и она сползла плеч. А больше на мне ничего и не было. Осторожно коснулась воды — горяченькая. Зачерпнула в ладошки, склонилась, коснулась лица и даже замерла. Лицо было чужим. Вернее, оно было родным, но… Меня никогда в жизни не били. И я не представляла — как это — разбитые, опухшие губы, глаза. Волосы на голове слиплись от запекшейся крови. На всякий случай, чтобы не занести заразу, на несколько раз вымыла руки. Смешно, конечно, беспокоиться об этом после нескольких дней на помойке и вылизывания собакой, которая ела перед этимнепонятно что. Но всё-таки хоть какая-то элементарная осторожность не помешает.
Осмотрела себя, насколько возможно. Надо отдать должное тюремщику — он был специалистом своего дела. Бил больно, до моих судорог, но грудь и живот почти не пострадали. Были синяки, ссадины, кровоподтёки, но к ним я отнеслась равнодушно. Больше всего досталось спине. Этого я не видела, но чувствовала болью при каждом движении. Наверное, я выглядела так, словно меня со спины обхватила ядовитая сороконожка. Несколько рубцов багровели на бёдрах, но это уже мелочи.
Морщась и постанывая, стала потихонечку отмывать себя мокрой губкой. Очень осторожно и очень потихонечку. Смыла грязь с груди, живота, ног и на этом мои силы кончились. Да и какой смысл упираться? До спины не дотянуться, да и болит там всё. Волосы на голове, наверное, проще обстричь, чем пытаться промыть. Беспокоил запах помойки, который здесь, в чистом помещении, стал ощущаться особенно сильно, но что с ним поделаешь? Через месяц раны заживут, тогда и помоюсь по-настоящему.
Делать было нечего, только ждать неизвестно чего и я снова уселась на скамью и стала ладошкой тихонько поливать себя водой. Толку для чистоты никакого, но всё равно приятно. За этим меня и застали две вошедшие женщины. Одна — привратница, другая — средних лет, круглолицая, с короткой прической. Эта поманила меня на свободное место, а когда я подошла, несколько раз обошла вокруг, разглядывая с головы до ног. Неожиданно показала пальцем куда-то в область моего лобка.
— Что это?
Я в недоумении опустила голову.
— Что именно?
Женщина уже ткнула пальцем.
— Вот это!
Ах, это… Интимная прическа, которую я, поддавшись моде, сделала незадолго до того, как меня «обняла» молния. Глупость, которая когда-то, очень давно, в прошлой жизни, казалась мне очень важной.
— Думала, что будет красиво.
Женщина хмыкнула.
— До чего только не додумаются в погоне за… — она вдруг стала серьёзной — Ты уже познала мужчину?
Вопрос идиотский, совершенно неуместный, но ни хвалиться, ни стыдиться мне было нечего. Может, ещё не встретила своего парня, может, воспитали меня старомодно, но до банального перепиха я ещё не опустилась. Обругать бы эту тетку, но я сейчас не в том положении, чтобы выказывать гонор. Поэтому ответила коротко:
— Нет.
Почему-то ответ женщину устроил. Она снова обошла вокруг меня, осторожно касаясь моих ран, ощупала голову, заставила сжимать-разжимать пальцы, сгибать-разгибать руки-ноги. Затем достала из ящичка, который принесла с собой, несколько склянок, приготовила палочку с тампоном, и стала мазать меня остро пахнущей жидкостью, напоминающей йод. Через несколько минут всё тело (во всяком случае, его видимая часть) стало желто-коричневого цвета. Мелкие ранки щипало, но терпимо. Большие раны женщина стала смазывать уже чем-то вроде синеватого желе. Он почти не пах, но действовал наподобие анестезии. Во всяком случае, боль быстро затихала, и появилось чувство холода. Странная смесь ощущений — жжение и холод одновременно. Пока я прислушивалась к себе, женщина протянула мне что-то вроде большого одеяла.
— Укройся. На первых порах одежда тебе не понадобится.
Я невольно насторожилась, но всё оказалось гораздо проще. Меня отвели в соседний дом, в отдельную келью (если можно так сказать). Комнатушка два на два метра, топчан с тоненьким матрасиком, тощая подушка, табуретка. Вместо двери — проем, занавешенный куском ткани, небольшое окно без всяких признаков стекла.
Женщина указала на топчан.
— Отдыхай. Еду тебе принесут.
Я «поплыла» едва только голова коснулась подушки. Успела подумать, что если выживу, обязательно помолюсь и поблагодарю неведомую Гернаду за свою жизнь. И попрошу за ту собаку, что спасла меня на помойке. Жизнь у меня получается не очень весёлая, но она всё-таки моя. И жить всё-таки хочется…
Целых пять дней я наслаждалась тишиной и покоем. Меня никто не трогал и не беспокоил. Утром и вечером приносили плошки с едой и кувшинчик с водой. Утром приходила Лирина (видимо, местный доктор), осматривала меня, мазала своими снадобьями, поила непонятными настойками. И всё это молча. Но я не возражала. Состояние было странным, как при очень высокой температуре. Вроде всё видишь, всё понимаешь, но постоянно тянет прилечь. Вроде и глаза не закрывала, а день прошёл. Только голову на подушку опустила, а уже утро. В коридоре временами кто-то ходил, но разговаривали чуть слышно и меня никто не беспокоил.
Как только в окружающий мир начали возвращаться краски, и появилось желание выйти погулять, Лирина это сразу заметила. Ненадолго ушла и вернулась с платьем для меня — очередной вариацией мешка с прорезью для головы, но уже с рукавами и пояском. Внимательно наблюдала, как я одеваюсь, затем коротко бросила:
— Пошли.
Лирина привела меня на площадку между домами и вручила метлу чуть ли не с меня ростом.
— Мети — и ушла, больше ничего не объясняя.
Вот уж действительно, как в армейском анекдоте: «Отсюда и до обеда». Никто не стоял над душой, не говорил что, куда, как, но и команды «Можешь бездельничать» никто не давал. Поэтому я, не торопясь, с перерывами на отдых начала вжикать по булыжникам, которыми был вымощен двор. Мусора оказалась не так много, но пару кучек я всё-таки собрала. Подумав, сходила в подсобку, нашла совочек, ведро, ссыпала в него мусор. Куда выкидывать — непонятно, и я оставила его у входа в «свой» дом.
Роль дворника позволяла спокойно осмотреться, и я не слишком огорчилась от такой работы. Хотя, особо-то смотреть было не на что. Первое, что удивило — малолюдье. За всё время, что я мела, заметила всего с десяток женщин, идущих по своим делам. С одной стороны двора тянулась стена метра четыре высотой. С другой — пять одноэтажных бараков без особой отделки. Территория храма делилась на три неравных части — собственно храм, жилая часть и хозяйственная. Жилая была отделена внутренней стеной и туда имели право заходить только «сёстры». Такие, как я, приблуды, могли зайти туда только по прямому приказу. Ну а хоздвор, отделённый от улицы ещё одной стеной — самое обычное скопище складов, кухни, бани, мастерских. Столовая тоже была здесь. Большой зал, чуть ли не на пару сотен народа, но я никогда не видела больше полусотни за раз. Да и кормили нас раздельно. Часов я здесь не видела, а на кормежку созывал колокол. Один удар — для сестёр. Два — для таких как я — десятка молодых женщин в мешковатой одежде прислуги. Возраст от двадцати до тридцати лет. И каждая пережила какую-то трагедию. Никто не разговаривал, отгородившись от остальных стеной отчуждения. В первые дни я ещё пыталась что-то спросить, узнать, но на меня смотрели как на врага. Не потому, что я что-то сделала, а потому что в каждой плескалась боль, и они ни с кем не хотели ею делиться. У семерых глаза были потухшие, а вот у троих частенько к боли добавлялась ожесточенность, словно они мечтали о чьей-то смерти. С этими было ещё неприятнее, будто сама становишься невольным соучастником будущего убийства. Поэтому по вечерам в нашей «общаге» было тихо. Никаких разговоров, никаких шептаний «по секрету». Первое время это меня устраивало, но потом стало тяготить.
Раны почти зажили, появилось немного силёнок, и я начала потихоньку «подниматься по карьерной лестнице». Сначала доверили глажку белья, а потом и стирку. По идее, сёстры всё должны были делать сами, но в любом большом хозяйстве всегда найдутся «ничьи» работы, которые никто не захочет делать без прямого указания. Постирать-погладить всякие там шторы, кухонные полотенца, и всякую подобную мелочь. Подмести, помыть полы. Может нам поручали эти работы, чтобы занять хоть чем-то, может для того, чтобы отрабатывали свой хлеб. Не знаю. Местный «завхоз» — сестра Дэри командовала нами без криков. Да и зачем? Никто не грозился выгнать за лень, но это было понятно и без слов. Я пока не была готова вернуться в мир за стенами храма, поэтому и пахала в меру своих сил, стараясь всё делать быстро и без халтуры. Через некоторое время мне даже доверили работу на кухне. На подхвате, разумеется. Почистить корнеплоды (типа нашей картошки), перемыть посуду, накрыть столы. Варкой занимались пожилые сестры, и если бы не характерная одежда, то они ничем не отличались бы от обычных поварих.
Здесь же я увидела и остальных сестер. Приходили они не то, чтобы строем, но очень организованно. Единая форма одежды, и о статусе можно было судить разве что по качеству ткани и её оттенкам. Что на первых порах удивляло — почти полное отсутствие пожилых женщин. Старше сорока — единицы, а в основном до тридцати лет. Всех цветов кожи, но все подтянутые, с упругим шагом спортсменок. Никакой кротости во взглядах и в помине не было. Очень странные монашки, но может таковы местные представления о служении богам? Со мной ни одна не разговаривала, но, судя по взглядам, оценивали очень внимательно, и оценка была очень и очень невысокой. Не очень приятно, что тебя считают зачуханной фуфыркой, но я не обижалась — я только-только начала приходить в себя, да и в подружки к сёстрам не напрашивалась. Не нравлюсь? Так я многим не нравилась и на Земле и здесь, что ж мне теперь, вешаться из-за этого?
Пока же меня вполне устраивала простая посильная работа, которую поручала сестра Дэри. Руки заняты, а думать можно о чем угодно. Первое время мысли и воспоминания были очень нехорошими, обидными, болючими. Я всё пыталась понять — кто и в чём виноват, в чём моя вина, что всё так обернулось. Но сколько ни копалась, так ничего и не решила. Молния виновата? Порыв ветра, заставивший меня жить дальше? Я сама из-за свой глупости? Кто?!
Когда заниматься самокопанием немного надоело, решила послушаться совета из какой-то умной книжки. Суть простая — чтобы успокоить душу, очистить себя, совсем не обязательно сидеть в красивой позе и петь мантры. Любая монотонная работа помогает войти в состояние транса и надо лишь чуть-чуть помочь себе. Вот этим я и занялась. Чистишь местную картошку, и мысленно представляешь, что счищаешь с себя грязь. Занялась стиркой, мылишь руки — снова представляешь, что смываешь с себя страх и боль. Не знаю, мои «медитации» помогали или просто физическая работа отвлекала от глупых мыслей, но постепенно в душе стало не так черно.
Когда сестра Дэри сказала отнести стопку глаженного белья в жилую зону, я не особо-то и взволновалась. Надо так надо, делов-то. И лишь когда в сопровождении сесты Дэри попала за забор, поняла, что это поручение — не просто так.
Первое впечатление было шоком. Насколько уныло и голо было в хозяйственной зоне, настолько уютно было в жилой. Чистенькие домики, сплошные цветники и рощицы. Среди деревьев на нескольких площадках сёстры, выстроившись рядами, исполняли странный тягучий танец с медленными плавными движения.
Дэри заметила моё любопытство и остановилась, как бы разрешая посмотреть побольше.
— Интересно?
Я неопределённо пожала плечами.
— А что они делают?
Дэри странно посмотрела на меня и многозначительно произнесла.
— Они готовятся исполнять волю Гернады.
Я чуть не ляпнула — танцевать что ли? И тут уловила в движениях что-то знакомое — так ведь это похоже на наше у-шу! Плавность и мягкость нужны чтобы лучше прочувствовать своё тело, движения. А при быстром исполнении они могут стать смертельными. И Гернада — мать-воительница, вспомнила я. Значит храм может оказаться аналогом нашего Шаолиня, а почитательницы богини — местными боевиками. Только чьи приказы они будут выполнять на самом деле? Кого здесь считают «голосом» богини? Или эту волю каждая должна услышать сама и исполнить её в меру своего разумения? Невольно вспомнились девушки с горящими ярость глазами. Вот этим объяснять ничего не надо, достаточно лишь чуть натаскать в искусстве убивать и указать цель. Не для этого ли нас здесь и держат? Неужели и мне предстоит стать такой? И надо ли мне это самой?
Дэри наблюдала за мной, но, видимо, моя задумчивость и серьёзность были не той реакцией, на которую она рассчитывала. Убрав улыбку, коротко бросила:
— У тебя ещё всё впереди. Ты сама к этому придёшь…
Одной из моих новых обязанностей стала ежедневная вечерняя уборка в главном зале храма Гернады. В моём понимании, этим однозначно должны были заниматься сами сестры, но по каким-то причинам это поручали в первую очередь нам, нашедшим приют в храме. Около восьми вечера храм закрывали для посетителей, и наступало время уборки. И зал вроде небольшой — метров тридцать на сорок, и почти пустой, за исключением пятиметровой статуи матери-воительницы, и делов-то вроде немного — помыть пол, но вскоре выяснился один не очень приятный момент. Стены были сложены из блоков гранита, а вот пол почему-то выложили из молочно-белых полированных плит странного материала, напоминающего мрамор. И даже при местной кожаной обуви посетители умудрялись оставлять на полу грязные полосы, куски мусора и прочее неприятно пахнущее дерьмо. Приходилось ручками, на карачках, оттирать каждое пятнышко. Но и это ещё не всё. По какой-то непонятной прихоти строителей плиты пола были сделаны прямоугольными, но с небольшими фасками по краям. Из-за этого на стыках плит образовались канавки, в которых скапливался мусор. Поэтому перед мытьём полов необходимо было сначала специальной кисточкой вымести мусор из канавок, собрать его маленьким совочком, а мусор сложить в отдельное ведро. Потом вымыть пол влажной тряпкой и снова почистить канавки от возможно попавшего туда мусора. Как ни пыталась, но понять причины такого устройства полов и такого отношения к мусору я не могла. Что, нельзя было сделать плиты ровными, а стыки без канавок? Судя по качеству полировки и идеальной подгонке плит — без проблем. Так зачем эти сложности? Может это имеет какой-то религиозный смысл? У меня несколько раз даже промелькивало нехорошее подозрение, что первоначальное предназначение этих «желобков» — сбор крови жертв, которых убивали прямо в этом зале. Один раз даже захотелось вылить воду из ведра на пол и посмотреть, куда она потечёт. Но при одной мысли, что мои предположении окажутся верными и вода потечёт к статуе, мне чуть не стало плохо. Но если не проверять, а только предположить, то это могло хоть как-то объяснить маниакальное стремление к чистоте пола, а особенно желобков. Во всяком случае, выносить ведро с собранным мусором мне не доверяли. Куда девали, как использовали — неизвестно, а спрашивать открыто я пока побаивалась.
Вот и сегодня взяла ведро с водой, тряпку, ведёрко и кисточку для мусора. Работа нудная, но делать всё равно придётся. Ещё бы здоровье не подвело. Вроде я уже немного оправилась от побоев, но после обеда меня начало лихорадить. Температуры нет, но всё внутри дрожит от слабости, мутит, голова кружится, разболелся низ живота и поясница. Была бы дома — просто легла в укромном уголке и постаралась отлежаться. Но здесь — «не дома», и кусок хлеба надо отрабатывать, не ища оправданий и не надеясь на послабления.
Сегодня мытьё полов у меня получалось плохо. Вместо планомерной уборки полосами я ползала как дурная муха по стеклу — без цели и смысла, лишь бы не останавливаться. В голове мутилось, пот тёк по всему телу чуть ли не ручьями. Несколько раз пришлось даже садиться, чтобы не ткнуться носом в пол.
Когда над головой раздался голос, я уже ничего не соображала. С трудом поняла, что это настоятельница и она в страшном гневе, хотя причину я поняла не сразу. Только через некоторое время разобрала что-то о святотатстве, о подлой крови. Потом настоятельница чуть не ткнула меня носом в какие-то тёмные пятна и разводы на полу. Что ей от меня надо? Снова посмотрела на пол — вроде похоже на следы крови. Откуда она здесь? Похолодев от внезапной догадки, опустила взгляд на собственное платье и чуть не грохнулась в настоящий обморок — платье было в тёмных разводах пота, а на подоле к этому добавились ещё и красные пятна. Неужели, как всегда не вовремя, начались месячные? А я, вся мокрая от пота, то и дело присаживаясь от слабости, своим подолом это всё и устроила? Стыдоба конечно, но я-то чем виновата? Стараясь не упасть, постаралась выпрямиться и твёрдо смотреть в глаза настоятельницы.
— И нечего на меня орать — еле прошептала я — Кроме этого платья у меня больше ничего нет, даже нижнего белья. От работы никто не освобождал. Так в чём моя вина?
Настоятельница заткнулась, гнев постепенно сменился холодной яростью. Громко хлопнула два раза в ладоши и приказала прибежавшей служанке привести сестру-хозяйку. Когда старая карга явилась, то сразу поняла причину вызова. В непритворном ужасе подняла глаза вверх, сложила молитвенно руки и что-то торопливо забормотала извиняющимся голосом. Закончив, уже деловито обратилась к настоятельнице.
— Примерно наказать? Палками? Плетьми?
Настоятельница зло поджала губы.
— Для начала отведи её к себе, вымой, дай новое платье и бельё. Это платье — она скривилась — пусть оставит себе на тряпки. А потом — в глазах её снова заплескалась ярость — приведи её сюда, дай свежей воды, тряпок и пусть до утра смывает свой позор. И если утром я обнаружу хоть капельку, хоть пятнышко, хоть намёк на них…
Стараясь не скатиться на угрозы, она резко повернулась и ушла. Наверное, надо было испугаться, но мне было всё равно. Дэри оценила моё состояние, молчком схватила за руку и потащила за собой. На заднем дворе раздела меня, не спрашивая разрешения, и несколько раз просто окатила из ведра колодезной водой. Шок от холодной воды помог немного прийти в себя, и я уже самостоятельно сполоснулась из ведра, смывая с себя пот и потёки крови.
В качестве «нового» получила старое застиранное платье какой-то жрицы. А «бельём» оказались панталоны из грубой ткани с завязками на поясе и на бёдрах. Ужас, конечно, но я здесь и этого не имела. К тому же, они позволяли хоть как-то решить мои женские проблемы.
На этом доброта кастелянши закончилась. Самолично набрала пару вёдер с чистой водой, бросила туда «чистые» тряпки и погнала меня в храм. Уже у входа нехорошо улыбнулась.
— Даже и не думай до утра выйти из храма. И если настоятельница обнаружит хотя бы… — она оборвала себя — Ну ты сама слышала.
Естественно, упираться с уборкой я не стала. Наверное, с час просто сидела, привалившись к стене и пытаясь прийти в себя. Умывалась холодной водой из ведра и снова сидела. Почувствовав себя немного лучше, прошлась по залу, стирая подозрительные пятна и разводы. Их, кстати, оказалось не так уж и много. Конечно, на белых плитах они выделялись, но не настолько, чтобы устраивать скандал и обвинять во всех смертных греха. Скорее у настоятельницы было плохое настроение, и она искала повод придраться. А может она и в самом деле привыкла к идеальной чистоте, поэтому и устроила скандал. Да и чёрт с ней.
Закончив с уборкой, побродила по залу, но у стен было как-то неуютно и в я устроилась прямо в центре зала. Посидела немного в тишине, но теперь стал беспокоить взгляд статуи. Красивая статуя, необычная. Женщина, в опущенной левой руке держит нечто вроде ножен с мечом. Правая рука чуть протянута вперёд, но выглядело это так, будто она ещё не решила — то ли приласкать, успокоить обратившегося к ней, то ли схватиться за рукоять меча и уничтожить его. Разрез глаз немного непривычный. Линия носа почему-то заканчивается не на переносице, а чуть ли не на сантиметр выше (если мерить по мне). Но это точно не уродство — слишком уж естественно это выглядит. И я вроде где-то когда-то видела это и на Земле, в каком-то музее. Ещё бы вспомнить, в каком. Но выражение лица богини мне не нравилось. Будто сердится на меня. Можно было списать это на разыгравшееся воображение, но лицо богини становилось всё более строгим, будто она ждала от меня чего-то. Не выдержав, подошла поближе к статуе и чуть поклонилась.
— Ну, извини. Сама знаешь, моей вины нет. Сознательной, во всяком случае.
Лицо богини было по-прежнему строгим. Посомневавшись, подошла к основанию статуи, куда почитатели, пришедшие с просьбами, складывали свои дары. Наверное, и мне надо бы что-то оставить. Заметив среди кучи всякого барахла небольшой ножик, взяла его и поднесла к руке.
— Прости меня, Гернада, за невольную обиду. Сама знаешь, что у меня ничего нет, кроме собственного тела. Так прими хотя бы кровь мою в качестве искупительной жертвы.
Чиркнула ножичком по руке и поднесла руку к статуе. Ножичек оказался неожиданно острым, рана получилась глубокой, и кровь чуть ли струйкой побежала по руке и закапала на камень. И тут только до меня дошла нелепость того, что я делаю — измазала кровью пол и тут же в качестве извинения заливаю кровью статую.
Но случилось что-то странное. То ли камень оказался невероятно пористым, то ли ещё что, но капли крови, падая на статую, почти мгновенно впитывались, не оставляя следа. Как зачарованная я смотрела на это чудо, и только когда меня снова качнуло от слабости, и закружилась голова, опомнилась и зажала рану.
— Прости, Гернада, это всё, что я могу тебе дать.
Подняла голову и решила, что у меня уже совсем едет крыша — статуя улыбалась. Торопливо опустив голову, начала бубнить себе под нос.
— Мне это показалось, мне это показалось. Этого просто не может быть!
И тут перед самым моим носом, чуть звякнув, на пол упал символ богини — восьмиконечная звезда с чередующимися чёрно-белыми лучами. Сердце у меня ухнула даже не в пятки — куда-то гораздо дальше. Дело в том, что на руке статуи по обычаю храма висели на верёвочках символы богини (звёзды). Любой, желающий выразить почтение богине и стать её последователем, мог взять такой символ. Но там были только простые деревянные, покрашенные дешевой краской. А вот тот, что упал передо мной, больше напоминал орден — из желтого металла, покрытого белой и чёрной эмалью. И когда я осторожно взяла его, он был тёплым, как будто его только что держала совсем другая рука. Тепло от медальона волной пробежало по телу, и буквально на глазах рана на руке стала затягиваться.
Можно быть каким угодно атеистом, не верить ни в бога, ни в чёрта, но когда происходит такое… Это что — знак, намёк, случайность? Зачем я богине — маленькая, слабая и беззащитная? Кого защищать и о ком заботиться, если я саму себя защитить не могу? Но и отказываться от медальона в данной ситуации было бы откровенной глупостью и неуважением. Стараясь не впасть в панику, надела медальон на шею и склонилась ещё ниже. Если это не чья-то глупая шутка, то… в словах надо быть очень осторожной.
— Благодарю тебя, Гернада. Не знаю, чем и как я смогу служить тебе, но если это будет в моих силах, я сделаю это!
Не разгибаясь, отползла назад, и только на середине зала ощущение присутствия чьей-то невероятной силы исчезло. Осторожно разогнулась и вздрогнула — передо мной снова была просто статуя женщины, смотрящей вдаль.
Успокоиться удалось не сразу — слишком уж невероятным было произошедшее. Если исчезающую кровь можно объяснить необычными свойствами камня, улыбку богини — игрой воображения, то как объяснить медальон? Я сняла его с шеи, внимательно осмотрела. Мягкий черный шнурок для ношения, словно сплетённый из металлических нитей. Сам медальон — восемь лучей, поочерёдно чёрные и белые, но белые более длинные. В середине большой сверкающий красный камень, который должен символизировать кровь. По легендам, которые мне рассказали в первые дни, это символизирует сущность матери-воительницы. Белые — дарует жизнь, чёрные — отнимает. Проливает свою кровь — дарует новую жизнь, проливает чужую — всё равно это делается для сохранения жизни потомков. И никто не вправе осуждать её. Только она сама может знать значение и смысл своих поступков.
Но почему мне достался этот медальон? Что пролила свою кровь не жалея? Что убивала одних, невольно спасая жизни других? Или потому что пыталась помочь тому мальчику, запертому в собственной голове? Что такого я могла сделать, что привлекла внимание богини? Вот уж точно, смысл решения богини может знать только сама богиня. И что мне теперь с медальоном делать? Ну, уж точно не выбрасывать. И богиня обидится, да и понравился он мне очень сильно. Наверное, и моя жизнь такая — чёрное, белое и кровь. Одна надежда, что и мои поступки кому-то помогут в жизни.
Вздохнув, снова надела медальон, и первый раз за долгое время ощутила в душе спокойствие. Сразу навалилась усталость, потянуло в сон, но улечься прямо на глазах у богини я уже не решилась. Посидела немного с закрытыми глазами и стала мягко проваливаться в странное забытье. Всё вокруг как бы становилось туманным, расплывчатым и вдруг из дальнего угла зала неожиданно потянуло смертью. Старой, случившейся очень давно, но от этого не менее страшной и ужасной. Бешено заколотилось сердце, сон сразу отлетел. Несколько минут вглядывалась в подозрительный угол, но как-то только голова прояснилась, ощущение смерти сразу исчезло. Угол и угол, ничего особенного.
Посидела немного, успокоилась. Но только расслабилась, снова начала засыпать, как вдоль одной из стен пробежало что-то тёмное. Сердце вообще чуть не выпрыгнуло. Вскочила, схватила светильник со стены, готовая защищать свою жизнь, но вокруг опять всё было спокойно. Да что же здесь творится?! Схожу с ума? Но тогда почему это проявляется только когда я начинаю засыпать, и сразу исчезает, как только я прихожу в себя?! Или моя сонливость — какая-то разновидность транса? Может не стоит этого бояться, а следует принять, увидеть то, что богиня захочет мне показать? Ведь не может быть, чтобы здесь что-то происходило без её воли!
Решившись, снова уселась, расслабилась и пообещала себе, что орать и вздрагивать не буду. Результат проявился довольно скоро. Снова стали чудиться какие-то тени, невнятные голоса что-то рассказывали мне на незнакомых языках, на стенах в разных местах время от времени появлялись сложные разноцветные узоры и надписи. Временами было очень страшно, но я терпела, стараясь не заорать и не вывалиться из непонятного транса. Что бы это ни было, но это теперь моё и пока не разберусь, легче и спокойнее мне не станет.
Утром настоятельница выглядела довольной, разглядывая меня. Я её понимала — после такой потери крови, после суток без сна, после всех кошмаров, которые мне мерещились, вряд ли я выглядела счастливой красавицей. Настоятельница коротко бросила.
— Надеюсь, теперь ты начнешь думать о последствиях своих поступков. Неделю будешь получать только хлеб и воду. А после завтрака сразу принимайся за стирку, бездельников в храме держать не будут.
Я только молча склонила голову — а что скажешь? Я ещё не готова сбежать отсюда…
Следующие дни были по-настоящему тяжёлыми. Меня и в самом деле «посадили» на хлеб и воду. Вроде ерунда, некое подобие поста, но работать приходилось без всяких поблажек, и дня через три я уже еле таскала ноги. Да ещё настоятельница взяла моду наблюдать за мной. Хотя бы пару раз в день замечала её недалеко от себя. Встанет и смотрит, смотрит. Получала удовольствие? Но лицо спокойное, не злорадное. Чего-то ждёт? Чего? Что я сорвусь, начну истерить, показывать характер? Не дождётся! Для меня сейчас гораздо важнее было выздороветь, прийти в себя. Раны на спине почти зажили и лишь иногда давали знать о себе ноющей болью. А ещё по ночам начали мучить кошмары. Ничего конкретного, но по утрам я просыпалась совершенно разбитая. И непонятно кого винить — то ли это последствие общения с богиней, то ли мои собственные страхи так проявляются, то ли ещё что. И что теперь делать? Жаловаться, молиться кому-то, просить у Лирины успокоительное и снотворное? Я не понимала, что со мной происходит, и несколько раз я еле сдержалась, чтобы не начать орать на окружающих. Но настоятельница этого не дождётся!
В один из вечером Дэри позвала меня с собой. Привела в жилую зону, к стоящему отдельно от остальных домику. Внутри меня ждали настоятельница и какая-то старуха, сидящая в глубоком кресле. Её, кстати, я до этого ни разу не видела. Встала посреди комнаты, где мне сказали, и по привычке опустила голову, чтобы ни с кем не встречаться взглядом.
— Это та девочка, о которой я говорила — негромко сказала настоятельница — Как боец совершенно бесполезна, но внутри что-то есть, а что именно — я понять не могу.
Старуха рассматривала меня, чуть прикрыв глаза. Она не шевелилось, но у меня вдруг появилось ощущение, что на голове в волосах словно зашевелились какие-то мелкие твари, оставляя на коже ощущение холодного зуда. Потом это пропало. После некоторого молчания старуха чуть улыбнулась и чуть повернула голову к настоятельнице.
— Неплохая девка. Дар очень странный, слабенький, но это не страшно. Подучить когда говорить и что, и вполне может стать неплохой пророчицей. А родит, может и ещё что откроется.
Настоятельница перевела на меня задумчивый взгляд.
— Неплохо. Надо подумать о её судьбе.
Говорилось всё это спокойно, даже равнодушно, будто речь шла не о судьбе живого человека, а о какой-то вещи. Да и слова о родах прозвучали как о чём-то само собой разумеющемся.
— Я не собираюсь рожать! В ближайшее время — это точно!
Старуха с усмешкой смотрела на меня.
— В этом нет ничего страшного. Тебе разве не рассказали, что настоящей жрицей может стать только рожавшая женщина? Сёстры у нас знающие, всё тебе расскажут и объяснят. Есть у нас и опытные мужчины, которые помогут тебе обрести единение с богиней.
Старуха хихикнула и снова вгляделась в меня.
— Как раз через неделю и срок подходящий будет. А начнёшь брыкаться — в голосе послышалась угроза — то просто растянут на кровати, и всё будет сделано уже без твоего удовольствия. Ребёнка потом пристроим, а ты начнёшь служить богине в полную силу.
У меня всё оборвалось — это не шутка и не пустая угроза. Повернулась к настоятельнице, но та смотрела на меня совсем не добро.
— Кусок хлеба придётся отрабатывать. А для строптивых у нас есть и карцер, и розги. Есть и плети — с намеком добавила она.
В первый раз мне захотелось сделать с ней что-нибудь плохое. Но я уже усвоила, что выказывать характер не всегда полезно для здоровья. Сказать, что у меня и так есть способности? Только обрадуются, и с ещё большей радостью используют метод «мужика и родов». Показать знак богини? А если просто отберут, заставив добиваться его «как все»? Мысли метались, но я смолчала, привычно склонив голову. Надо подумать.
Старуха вдруг закхекала, изображая смех.
— А девочка ещё и не дура — одобрительно улыбнулась она — Внутри всё бурлит, но сдерживает себя. И огонёк внутри вон какой яркий стал! Будет из неё толк, будет! Надо только почаще злить её — неожиданно закончила она.
Я вскинула голову, готовясь сделать непонятно что, но старуха вдруг участливо спросила:
— Кошмары, поди, по ночам замучили?
Я невольно кивнула.
— Ничего, научу тебя всему. И как их понимать, и как от них защищаться. И многому другому. Ещё не раз потом спасибо скажешь — она устало прикрыла глаза и чуть махнула рукой — Иди уж, ещё успеем наговориться…
Вернувшись к себе, устало опустилась на топчан и долго сидела, тупо уставившись в стену. Слишком много неожиданного. Через некоторое время мысли немного успокоились, и я попыталась разобраться в своих чувствах. С формальной точки зрения — всё складывается просто идеально. Я стану жрицей, получу кров, еду и защиту. Меня научат обращаться с моим даром. Я стану «своей» в этом мире. В идеале — тоже какой-нибудь настоятельницей. А какие минусы? Сущая мелочь — раздвигать ноги перед первым встречным, на кого укажут, рожать непонятно от кого, а потом всю жизнь мучиться мыслями о брошенном ребёнке. И неизвестно, какие ещё секреты сестёр откроются со временем. Кто даст гарантии, что они не устраивают групповые оргии для поддержания своей силы? Или что рожать придётся каждые три-пять лет? Я прислушалась к себе, и вдруг ощутила отчаянное непринятие таких порядков. Реальных или выдуманных, уже роли не играет. Я так жить не хочу! Пусть я лучше буду голодать, спать на земле, но это будет мой выбор!
Сразу стало легче на душе. Правда, было немного неудобно перед Гернадой, и я даже повернула голову в ту сторону, где стоял храм. Прислушалась, но ответом были только обычные ночные звуки. Тогда я попыталась придумать себе оправдание — ведь богиня подарила мне свой знак, хотя я и не рожала и ещё не сделала ничего особенного. Может она ждёт от меня чего-то в будущем? Понять бы ещё, чего. Но в храме я не останусь, однозначно. Пусть думает что хочет, пусть убьёт, но не останусь. И я честно сказала, что сделаю всё, что в моих силах. А жить в храме по местным порядкам — выше моих сил.
Успокоив совесть, стала решать, что же делать дальше. Самое логичное — сбежать, и чем быстрее, тем лучше. Но ведь я не первая такая умная в этом храме. Скорее всего, от меня и ждут побега именно этой ночью. И уже приготовили и ловушки, и карцер, и… плети. Значит нужно подождать. Сколько? Старуха намекнула, что за меня возьмутся через неделю. Ждать этого срока и уж в последний момент? А кто мне скажет или хотя бы намекнёт, что этот момент близок? Вполне может статься, что я узнаю об этом только когда меня растянут на кровати, и какой-нибудь волосатый бугай с глумливой улыбочкой навалится на меня. Ведь достаточно подсыпать в еду немного наркотиков, и я стану послушной как овца. Значит, вывод первый — с этого момента ничего не пить и не есть. А бежать надо с утра, сразу после завтрака…
Так я и сделала. Дождалась завтрака, который оказался неожиданно щедрым, но только сделала вид, что ковыряюсь ложкой. По распорядку в этот день мне полагалось стирать, и я почти с радостью отправилась на работу. Еле удержалась от улыбки, обнаружив соседками несколько сестер. Наполнила своё корыто водой, а с последним ведром, налив туда кипятка, отправилась к воротам. Простые, но крепкие, они всегда были закрыты на запорный бурс, а по ночам ещё и на дополнительный замок. Рядом в роли привратницы постоянно находилась одна из сестёр, и я нисколько не обольщалась результатами попытки «силового» прорыва. Пройти обманом? Я даже представила такой разговор.
— Куда?
— Туда.
— Зачем?
— Затем — начинаю врать, и меня, как и в первом варианте, за шкирку и в карцер.
Поэтому сейчас вся надежда была на кипяток, который я тащила в ведре. Привратница издалека заметила меня, но проявила это только тем, что чуть сдвинулась поближе к воротам. Симпатичная метиска со спокойным уверенным взглядом. Что ей такая шмакодявка как я, перекошенная под тяжестью ведра? Может, я просто принесла воды попить. Я не стала её разубеждать. Подтащила ведро поближе, поставила его на землю. Не торопясь выпрямилась, облегченно вздохнула, что наконец-то дотащила эту тяжесть, зачерпнула воду ковшичком, который держала в другой руке. Замерла на мгновение и… Всю ночь я пыталась представить, как это будет. Как набираю воду, как плесну в привратницу, как она будет уворачиваться, и что я смогу сделать ещё. А в этот момент всё как будто сложилось. Я буквально увидела, что сейчас произойдёт — как я плесну кипяток, и он попадёт точно на лицо этой женщины. Наверное, я представила это слишком ярко, потому что привратница отшатнулась от меня, закрывая лицо руками, и застонала, словно от сильной боли.
Я в недоумении посмотрела на ковшик в своей руке — я ведь ещё ничего не сделала! Но разбираться будем потом. Главное — дорога свободна. Торопливо убрав запор, прихватила на всякий случай ведро и торопливо вышла на улицу. Куда идти, вопроса не было — туда, где много людей, к центру города. Стараясь не сбиваться на бег, дошла до угла, вздрагивая от каждого громкого звука. Оглянулась, но улица была по-прежнему пуста. Неужели получилось? Уже не сдерживаясь, бросила ведро и побежала. Бежала сколько хватило сил, не обращая внимания на удивлённые взгляды людей. И только совсем обессилев, прислонилась к стене и дала себе слово, что больше никто и никогда не посмеет мне приказывать и решать мою судьбу. Никто и никогда.