Проснулся старина Сид после рассвета, отринувши от себя внезапно накатившую тревожную дрему: ему показалось что где-то за деревьями зазвучал голос отца Исгарота, взывающий то-ли о помощи, то-ли молящийся Богу, но самого Мага видно не было, а над округой будто бы разбушевался невесть откуда взявшийся шторм. Разомкнув глаза и резко подскочив на ноги, Сид вслушался в утреннюю тишину: роме гомонливого щебета утренних птах и отдаленного плеска реки ничего не было слышно.
— Доброго утречка, привиделось чего? — раздался бодрый голос Барда. Как следует выспавшись на свежем воздухе, молодой менестрель пребывал в великолепном расположении духа, уплетая зажаренную на углях яичницу. — Иди лучше сюда, угощайся: вкуснятина — пальчики оближешь!
— Доброго и тебе, — ответил Сид, — Яичницу-то где раздобыл? А ведь и правда, запах-то какой — вот бы тебя в мой трактир поваром, озолотились бы оба!
— Да тут вот, неподалеку, нашел гнездо горного кеклика. Жаль саму птицу заарканить не удалось, но и так сойдет для простого завтра — ты подсаживайся лучше, пока не остыло.
— Скорее уж пока не пропало, — усмехнулся старина Сид, — Эдакая ты у нас молотилка, милсдарь Бард! А благодетель-то наш, охотник Драгомир, нет его что ли?
— Отбыл, еще до рассвета, — буркнул Бард с полным ртом яичницы, — Силки проверить на зайцев. Сказал, что до полудня вернется… мм! Нет вкусней лесных даров угощенья, давно я так пригоже не завтракал!
Сид улыбнулся и молча кивнул головой, по правде говоря завтрак и ему пришелся весьма и весьма по вкусу. Поглядывая на выдающиеся из-за кроны деревьев кусочки синего неба, он рассудил что день выдастся погожий, даже чуточку жаркий, поэтому до полудня можно не спешить и как следует поднабраться сил.
— Жаль только нет ничего запить, — молвил Сид, по-солдатски утирая губы походным носовым платком.
— От чего-же нет, — возразил Бард, — Я с утра заварил бодрящего цветочного напитка, с ягодой! Не мёд конечно, но и не многим хуже.
— Цветочный напиток? — раздался из-за кустов голос неслышно подошедшего к лагерю охотника, — Вот уж где мастер на все руки! Будет чем дичь печёную запить. — Из охотничьей сумы Драгомира торчали мохнатые заячьи уши. Привстав с лавок, Сид с Бардом поприветствовали новоприбывшего.
— Удачно, я погляжу, поохотился! — заметил Сид, поглядывая на суму.
— Так себе, тощие попались побегайцы. В лесах на том берегу реки всяко пожирнее бывают, а тут им волк поганый продыху не дает: стекаются голодные стаи с южных отрожин и наводят шорох по всему лесу. Но грех браниться, голод — он и волчьему брюху не тётка, оттоль и бежит дикий зверь к сытым краям.
— А что, тутошние юга дичью разве не богаты? — поинтересовался Бард, — С чего-бы волкам голодать?
— Богаты-то богаты, да победнее заречья будут, — задумчиво молвил охотник, — Ведь лес этот только подле реки плотный, а стоит отойти версту-другую на юго-запад как сразу заприметишь большущую разницу: земля там скудная от холодных ветров, из деревьев только падубок пробивается и чахлый грабняк местами, ну а с западных предгорий спускается лютый зверь, которого волки пуще смерти страшатся, оттоль и бегут.
— Что-за звери такие? — спросил Бард, подавая охотнику кружку с теплым напитком.
— Остеры, глорхи, скалистые бритвозубы, чёрные варги и прочая страшная нечисть, прущая от горных границ с Миненталем. Далеко не каждая охотничья дружина сдюжит в тех гиблых местах, ну а одному туда соваться — значит смерти бесславной искать. Но раз мы заговорили о дороге, то уж так и быть спрошу — сами-то куда путь держите?
Бард было замялся, не желая раскрывать подлинную причину похода, но слово тотчас перехватил Сид.
— Велено нам Магов Воды разыскать, что обретаются на востоке, подле каких-то там древних развалин. Дело неотложное, а поручил его сам отец Исгарот — настоятель Часовни у монастырского тракта. Слыхивал о таком?
— Еще как слыхивал, — радостно молвил Драгомир, — Милостивый этот отец — лучший друг всей охотничьей братии! Уж и не счесть сколько раз он врачевал мои раны: помниться в прошлую зиму ужалила меня болотная муха, да так погано ужалила что кабы не отец Исгарот — сгинули-бы мои косточки от лихорадки. Но добрый отче особым умением поврачевал и отвел недуг, будто я и не хворал вовсе, как сызнова родившись из Часовни вышел! Значиться, вы его посланники — благословенны будете за поручением такого доброго человека. Но путь до обиталища Магов Воды далекий, да и занесло вас совсем не в нужную сторону.
— Да уж, по глупости проворонили мы поворот и на пороги налетели, — молвил Сид, — Теперь вспять к пристани выбираться надо, ну а там через реку — и айда на восток!
— Обещал я вам до пристани довести и проводил-бы немедля, — сказал задумчиво охотник, — Но вот поди ж ты, довольно странная приключилась утром история! Пока вы тут спали, я еще до рассвета за дичью побрел и почти что к пристани подобрался, точнее — к небольшой дубраве над пристанью. У меня там тиски были расставлены — то бишь на зайцев, только зря старался: ушастых и след простыл, а что добыл — тех на обратном пути удачей присуропило. Ну так вот, осматриваю я значит ловушки свои непутевые, как вдруг чу — голоса! Схоронился я мигом что твой русак длинноухий, бо знамо — люди в нашу глухомань редко забредают и всегда с каким-нибудь эдаким почином, так что всяко лучше исподволь присмотреться а головы на чужой глаз лишний раз не казать. Голоса меж тем громкие, зычные, с пристани легким ветром несет: дай-ка думаю подойду поближе, полюбопытствую, благо тропинка неприметная к реке сбегает аккурат в камышняк, так что подойти можно хоронясь, а там уж и весь берег как на ладони.
— Ну и кого-же ты в итоге рассмотрел? — нетерпеливо перебил Бард.
— Шесть человек всего, — ответил охотник, — Впрочем четверых я мигом разобрал — бандиты, беглые каторжане из проклятой долины: ихнего брату по глущобам немало бродило в недавнюю пору. Но вот оставшиеся двое, спутники ихние — то говорю вам загадка, впредь никогда такого люда не видывал! Точнее, видывал — как не видывать на Хоринисе-то чужаков-южняков, только люди это обычно до торговли охочи, оттоль дальше городских стен не ходят, ну а тем более что в эдакую лихомань — какой тут может быть ханделяж?
— Дай угадаю, — угрюмо молвил Бард, — Значит двое, говоришь, из чудного ларца: низкорослые, кряжистые, в черных одежах с алыми кушаками, на поясе каждого — по здоровенному ятагану, говором — гортанны, да и в целом выглядят крайне недружелюбно, что лучше и близко не подходить. Ну как, угадал?
— Угадал! — изумленно воскликнул охотник, — Но… так значит, это знакомцы ваши?
— Леший бы побрал этих знакомцев! — сквозь зубы процедил Сид, — Вот уж кого, так этих лихоимцев на пристани не должно быть, но раз есть — то значит сплоховали наши дела, не удалось отцу Исгароту врага задержать, прошла тать как вода через сито! Тут уж, право дело, и нам впору пятки маслом смазывать пока голова на плечах стоит.
— Так я и знал, — Барда одернуло дрожью, — Странно только что с этими двумя нет и третьего, главного, сам знаешь кого.
— Видно решил, проклятый, что подручные и без него справятся!
— Значится угодили вы в немалый переплет, — выговорил охотник, — Ежели злодеи эти по ваши души. Но друзья отца Исгарота — они вестимо что и мои друзья, так что одних я вас тут не оставлю. Велено вам значит Магов Воды разыскать, так? Ну а раз велено то к ним и пойдем, правда о прямой дороге придется забыть. Но оно может так даже и к лучшему — кто торной дорогой пойдет, к тому сугонь быстрей подгребёт! Да мне, по правде говоря, не лишним было-бы у магов тех поврачеваться. Пошел бы конечно и к отцу Исгароту но видимо не разыскать его больше подле старой Часовни.
— Отец Исгарот с нами шел, — добавил Сид, — Только вот решил у моста покараулить против погони… эх! Освяти господь его душу, добрее него на острове не водилось человека!
— Чуется мне что рано ты отца нашего доброго хоронишь, — возразил охотник, — Но как-бы то не было, собираться надо сейчас. Я-то, конечно, прежде чем сюда воротился следы запутал как следует, сообразно следопытской науке, но эти ведь тоже — чай не лыком шиты, разыщут в итоге нашу стоянку, да и время поджимает: на ту сторону реки отсель никак не переправиться, поэтому сообразим крюк через южные откосы, а после сразу возьмем на восток — там уж и маги.
Быстро покончивши со сборами и наполнив баклаги прохладной водой из реки, путники спешно начали всход и уже к полудню оставили за спиной поросшие густым лесом приречные склоны. Быстро кончились богатые тенью и прохладой буковники, в лицо подуло колючим юго-западный ветром, весь день взбирались они по изрезанному оврагами косогору то и дело нарываясь на непроходимые осыпи и глухие обрывы, которые приходилось подолгу обходить, изыскивая кажущиеся невероятными тропы. Порядком притомившись, к вечерней поре путники притулились подле устья неприметной ложбины, которая словно проделанный человеком водоток врезалась в окрестные скалы, полого поднимаясь наверх и огибая огромные, поросшие рыжими мхами и лишайником валуны. Костров рассудили не жечь, поэтому подкрепились всухомятку. Иссушенные южным ветром глотки спасала лишь холодная речная вода, которую, впрочем, решено было строго экономить из-за очевидной сухости края. Солнце меж тем опустилось, скрывшись среди ребристых кряж, со стороны Миненталя потянуло морозным ветром. Скучившись и плотно закутавшись в припасенные охотником шкуры, путники попытались уснуть, но не смотря на усталость сон все никак не приходил. Казалось, будто бы на округу опустилась некая вередящая сердце тяжелая пасмурь.
— Скажи, Драгомир, — молвил Сид, постукивая от холода зубами, — Ты всегда охотой промышлял или была у тебя какая-другая, прежняя жизнь?»
— Охотником уродился, — кивнул Драгомир, — Но жизнь все-же была другой покудамест в городе работал, при мастере Эгоне — это который до мастера Боспера гильдией ловчих заведовал. То были добрые времена, еще до войны, а как началась валка — так я из города ушел, подальше от суеты. Но, если уж всю правду выкладывать, то из города меня не сколько суета, сколько безработица выжила. Даром что мог-бы жить безо всяко промысла — благо наохотился я в свое время на тугую мошну с золотом, знай живи себе припеваючи, в ус не дуй, но только я такого не умею, вот и ушел.
— Безработица? — удивился Бард, — Вот уж не думал, что она и охотников косит — казалось бы вот он, бесконечный лесной промысел!
— Кого только не косит, — проворчал Сид, — Я третьеводни десять пар башмаков износил, с ног сбился да так и не нашел никакой работенки в этом распроклятом городе, чтоб его леший! Видимо все прахом пошло и дальше сделается только хуже. Но, право дело, взаправду не мог подумать что и охотников нынче невзгода сваливает. Как это вышло что работы нет для вашего брата?
— А так оно вышло, — понурив голову молвил Драгомир, — Ведь прежде как было: в Хоринисе ловчим промыслом гильдия верховодила, мудро магистром Эгоном управляемая, гильдия-же и распоряжалась всеми делами сообразно «Книге Охотника» которую в былые времена составил знаменитейший Кастор — главный егерь Робара Святого. Ну, покуда жили и промышляли по Книге то никакой беды не бывало — всяк знал, что ему делать: когда охотиться, на кого зверя, в угожую-ли пору да за каким трофеем, ловушку где ставить, как тиски срабатывать, и прочая с прочими. Но, что, пожалуй, важнее, всякой охотник с семейством ощущал уверенность в завтрашнем дне: уверен был старый, отошедший от дел егерь что молодой его сын не помрет без прожитка, уверен и молодой, зная, что при гильдии его всегда ждет справная работа. Почему? Потому что гильдия! Она уж распорядится, каждому охотничьего дома отроку долю промысла отмерит, выделит справедливо чтобы не стряслось голода, лихой нужды, или ссоры между соседями. Ведь гильдия — это суть братство! Со своим правилом разумеется, с суровым и крепким законом, пошлины тоже обязательны с прибытка, но основа всего — забота о благе всеобщем, всеобщая-же суть забота. В общем так оно у нас было заведено, покамест на остров не заявился проклятый губернатор Лариус и одним росчерком пера все это дело не похерил. Гильдию упразднили за якобы ненадобностью, охотничий-же промысел перепоручили разномастным хандельникам. Что-же тут началось! Хандели смекнули по-свойски, сообразно купецкому разумению, и измерив труд наш товарным мерилом перестали давать работу. Ведь так оно у торговцев в ихних законах прописано: «дабы купить работу задешево не спеши давать её люду, лучше-же отними — тогда она и подешевеет!» С той поры и стала нашего брата безработица грызть, иным-же сразу заявили, дескать, лишние вы руки: тот трофей, что вы тут добываете потратив червонец, охотник на Лондрам или Архолос добудет всего за медяк! Кому-же такого надобно? «Нет в вашенском труде торговой отдачи, оттоль нет прибытка, посему и катитесь, охотнички, вниз с горы да на голой заднице!» Только проклятый Лариус с торговцами спевшийся со всего этого дела наживничал: они ему мешок золота через заднюю калитку, он им — нужный указ с подписью на стол. Вот и ушел я из города, от мерзости этой подальше, от греха препаскуднейшего!
— Что-же деется с миром! — вздохнул старина Сид, — Словно откуда ни возьмись выплодилась напасть и, что твое облако саранчи, знай лютует над каждым полем и домом. Откуда оно только берется, все это злодейство!
— Вестимо откуда, — буркнул Драгомир, — То ведь ясно от чего наши беды. Хватит прошлого вспомнить, а там уж и колода трухлявая докумекает — от чего!»
— От чего-же, по-твоему? — полюбопытствовал Бард, растирая замерзшие ноги.
— Все вам, городским жителям, растолковывать надо! — усмехнулся охотник, — А ведь говорят городской люд мудрее сельского, только на поверку оно всегда изнанкой выходит. Я тебе так скажу: много на свете бед, а сколько у бед корней — то даже самому первому мудрецу не сосчитать. У оной беды, о которой толкуем, главный корень из расхлябанности вытягивается: миром пресытившись стали люди не твёрже хлебного мякиша, уповая лишь на неведомые высшие силы, меж тем особливо не задумываясь как оно будет, коли силы эти кто беспорядком раздавит. После кончины Робара Святого, на Миртанский престол вскарабкалась гладкобокая праздность. И ведь так оно обычно бывает, каждый раз когда царство людей из горнила войны, из под знамен ратной дисциплины, перетекает в сложерукую, сытную пору беспечного мира. Сытость порождает разноголосицу, разноголосица — несогласие, несогласие-же — новую войну, к которой праздный мир оказывается неготовым.
— Правда твоя, охотник! — негромко молвил Сид, — Я ведь прекрасно помню как в Миртане, даже и в моей-то Сильденской глуши, расплодилось невесть откуда взявшихся всяческих говорунов, хвостников и шептальщиков. Ходят от села к селу и шипят, злые кривотолки разносят, ну а простому мужику разве другого надобно? Развесит мужик уши лопухом, слушает выставив жадно язык — вот она значит, страшная правда, вот оно что от люда простого власти скрывают! Слушает мужик колобродам на радость, впитывает своим коротким умишком каждую крупицу кривды, а потом и сам начинает как попугай её повторять, изначальное-же вранье сторицей приукрасив. Ну а что-же в это время делает наш сельский староста? А вот что: либо ворон за околицей считает, либо хмеля нализавшись дрыхнет на сеновале! Нет чтобы мигом к бурмистру с докладом, дабы тот повелел шептунов этих разом выловить и языки их поганые горячей кочергой поприжигать, но нет же: чуть что стрясись — ответственных нету! Чья хата — с угла, а чья — с краю, о порядке знать ничего не хотят, да и слыхивать тоже. Вот и развелось всяческих болтунов-Некромантов, от них и всё зло.
— Некромант? — сонно молвил охотник, — Где-то я это имя уже слыхал. Вроде какие-то люди заморские бывали в Хоринисе… ох, всего и не упомнишь! Но отдыхать нам надо, а не лясы точить, завтра дай Бог если двадцать вёрст прошагаем и свернем под конец на восток, подальше от тутошней пустоши.
— Погоди-погоди, — оживился Бард, — Что там было говоришь с Некромантом? Я, можно сказать, о нем смолоду сильно наслышан и силюсь каждую весточку собрать. В Венгарде Некромант известен — точнее не повсюду в Венгарде а только среди ученых людей. Сиду вот уже рассказывал про его знаменитые записки.
— Может больше не надо? — тихо простонал Сид, — А то ведь в прошлый раз, когда об этой гадине речи тянули, чуть было на дно речное не ушли! Ох не к добру это все.
— Да ладно тебе, — отмахнулся Бард, — Лучше пусть охотник опять свое расскажет.
— Я мало что помню, — потянулся угревшийся в шкурах охотник, — Давно это было, еще в моем отрочестве. Приплыла значит в Хоринис заморских скоморохов ватага со своим балаганчиком, расставили на торговой площади большие шатры с красными полосами, ударили резво в медные тулумбасы, заныли смычками по скрипкам — в общем, балаган на выезде да и только! Ясно дело весь город сразу на уши встал слетевшись смотреть, ну и я вместе с остальными, было мне лет тринадцать, не больше. Вечерело, факиры фокус казали с огнём и факелами, колесом ходили разукрашенные гистрионы, была даже какая-то округлая баба с южняцким попугаем который вроде гадать умел, да ничего путёвого не выгадывал. Но тут зазвенели струнами лиры, на сооруженный из яблочных ящиков помост пёстрой гурьбой выкатились глумы, из палатки за помостом выскочил похожий на кузнечика человечек и визглявым голосом возвестил: сейчас будут показывать театр, разыгрывать пьесу написанную «самим великим Некромантом»! Вот тогда я это имя впервые услышал да больше ни разу не слыхивал.
— А пьеса-то о чем была, это хоть помнишь? — нетерпеливо спросил Бард.
— Дурь какая-то, — буркнул охотник, — Людям быстро наскучило и, поплевавшись, кто постарше ушли в тратторию старого пивовара Бальдура, которая теперь за молодым Корагоном. Только детвора вроде меня и осталась, правда мы ничего из этой пьесы не разумели. Но коли желаешь, могу её тебе по памяти пересказать.
Бард жадно закивал приготовившись слушать, старина Сид только вздохнул и, укутавшись шкурой до самой макушки, прикинулся спящим.
— Значит так, — молвил охотник, — Начиналось действо с того, что некий молодой солдатик отставший от королевского войска забрел в неизвестный городишко, вроде как приморский. Солдатика, кстати, изображал какой-то маслянистый, пучеглазый хлыщ — вовсе на человека военного не похожий. Ну так вот, бредет солдатик по городу, видит — церковь стоит, Инноса храм, из-за стен служба доносится. Дай-ка думает загляну, заодно и с горожанами почеломкаюсь. Заходит значит, а там уж идет богослужба, граждане чинные восседают — кто познатнее а кто победнее, подле кафедры — почтенный Маг Огня, а за кафедрой — проповедник молебен чтёт. Но вот поди ж ты: проповедник сам — нагий, стоит над приходом в чем мать родила, чреслами голыми потрясывает, но меж тем никому до этого дела нет, будто оно так и положено! Подбегает солдатик к Магу Огня, говорит: — как это так, почему чтец ваш голый? Почтенный Маг лениво поднимает глаза, смотрит на кафедру: — Да, — говорит, — и правда голый. Ну и как ни в чем не бывало продолжает чётки перебирать. — Значит так оно у вас тут заведено, будьте вы все прокляты! — страшно кричит солдат и выбегает из храма. Думает он из проклятого этого города смыться, да только пить очень хочет, поэтому и залазит в корчму, а корчма тоже по-своему чудная: под потолком с визгом летают вроде как гарпии — уж и не разобрать что эти дураки из тряпок и палок понавыкручивали; ну а корчмарь на кривых ходулях подскакивает к солдату, разливает пиво, и вместо закуски подает его, солдата, голову под королевским знаменем! Опять крик, опять какие-то скаженные пляски, солдат в исступлении выхватывает деревянный меч и было порубает корчмаря, но тот ловко уворачивается и, просовывая голову в петлю, сам-же себя вешает и корчась подыхает. Тут кто-то выпустил на помост поросёнка и театр было прервался, но животину вскоре изловили а игру, значит, продолжили: из корчмы солдатик каким-то бельмесом оказывается в пещере, где его встречает тот самый Маг Огня из храма и тащит смотреть диковинки из которых-де составляются хроники Миртанийского королевства: на помост заносят вроде как статуи Инноса, но с приставленными срамным образом цицерями и круглыми задами, следом заходит какой-то расплывшийся от сала пригудник называя себя Робаром Святым, а вокруг него голые девки пляшут с пряничными куклами в руках. Куклы эти изображают невинных Миртанийских младенцев, которых названный Робаром проходимец тотчас выхватывает из рук пляшущих баб, заталкивает пригоршнями в слюнявую пасть, и с жадным чавканьем пожирает. Под бамканье тамбуров и визгливый лай лир замаранного липким крошевом толстяка спроваживают со сцены, на его место восходит трое слепых стариков. Облаченные в цветные хламиды — одна черная, другая красная, третья-же синяя, они изображают трех Богов: тут кстати кто-то метнул на помост прокисшую репу, от вони которой сделалась короткая свалка. Ну да в общем: со страшным воем вертятся старики, вокруг них бегают все те-же бесстыдные бабы и вытряхивают из мешков бараньи кости, а старики знай резвятся, хохочут, по костям дикими козлами отплясывают. Заканчивается эта скотоволока тем, что солдатика ловят приставы и волоком тащат в город, дабы судить за вымышленное убийство корчмаря. Солдат воет не хуже тех стариков, но вооруженные дрекольем горожане привязывают его к огромному белому дубу, с раскидистых ветвей которого свисают королевские знамена и хоругви. Идет суд, наряженный в мантию мирового судьи горбоносый карлик что-то гнусаво лопочет, из-за занавеса вылетает худая корова и, громыхая мослами, начинает бодать деревом. — Вали дерево, это дерево виновато! — верещит судья, горожане очертя голову кидаются на несчастный дуб и, круша ветви, чуть-ли зубами его не грызут. Со страшным треском дерево падает, освободившийся солдат встает на ноги, но тут невесть откуда слетаются все те-же тряпичные гарпии и уволакивают солдата в огненную бездну, на том и конец.
— Однако, — зацокал языком Бард, — Довольно храброе представление!
— И слухать гадко, — проворчал из-под шкур старина Сид.
— Я тогда мало что разобрал, — задумчиво молвил охотник, — Только бесстыжие девицы приглянулись, уж больно хорошие были! Оно-то конечно понятно что крамола, только какой с неё толк? Так, гусей подразнить. Но все-ж напрасно остался смотреть: хоть молодой и глупый — а ведь сказано не ходить на собрания нечестивых и ротозействовать праздно. Скоморохи эти потом вскорости исчезли, но говорят прежде дали пару закрытых представлений в верхнем квартале, для вельмож. Небось там-то уж изгадились до самой макушки, полымя из ноздрей и дым коромыслом!
— Да-а, — мечтательно протянул Бард, впервые за всю прошедшую неделю ему позарез захотелось раскурить хашиша. Разумеется, он понимал, что от описанного охотником балагана за версту разило какой-то мутной дьявольщиной, но тем не менее подобные действа казались ему проявлением невиданной дотоль храбрости — лихой, сумасбродной бравады, способно на которую только богатое творческой мыслью меньшинство, сознательно бросающее вызов затхлым народничьим устоям. Подумать только: голые бабы подле Мага Огня, положенный на престол рыхлый пьянчуга, трухлявые старики в божественном сане, разлихой шум, цвяканье кимбалов, козлиные кости и дикое блеянье! То ведь не вымысел даже, а отблески нового, дивного мира, за полной картиной которого высился незыблемый авторитет Некроманта. Голова Барда кружилась от соперничающих мыслей: с одной стороны его душило необъяснимым восторгом, с другой-же донимал трезвый голос осторожности, подсказывающий что за всеми этими делами должна прятаться какая-то хитрая подтасовка, некая кривизна нарочито притворяющаяся игривой личиной. Бард недовольно поежился, вновь возвращаясь к мутным образам восторга от которых на сердце всегда становилось приятно. Укутавшись потеплее и целиком уйдя в тешащие душу мысли, он вовсе перестал замечать что ночует среди негостеприимных земель Хоринисского крайнего юга где, за пологими хребтами и истрепанными ветром скалами, средоточием немого ужаса возлежала страшная Долина Рудников.