— Дядька, а дядька, — незнакомец прошелестел немыми от хмеля губами, — Сообрази-ка мне стаканчик винца, да так чтобы с верхом, а я… а я тебе песенку спою!
С этими словами он громко икнул и, закатив глаза, вновь впал в мертвецкое беспамятство. На этот раз старина Сид пощечин выдавать не стал а, оставив незнакомца подле стены, сам поднялся на ноги и внимательно его осмотрел. Перед ним был совсем молодой человек, лет до двадцати, безбородый, с впалым будто от долгого голода животом и худощавым, скуластым лицом. Платьем молодой незнакомец тоже не отличался: ношенная суконная куртка, стоптанные сапоги солдатского пошива и матерчатый матросский кушачок — все это «убранство» красноречиво говорило о нужде. Единственное что, пожалуй, незнакомца и выделяло была валяющаяся подле него широкополая синяя шляпа, с франтовскою лентой, шелковой тесьмой, и весьма потрепанным перышком какой-то экзотической южной птицы.
Поглядев на молодого кутилу и осуждающе поцокав языком, старина Сид было пошел за водой, но тут в залу таверны ввалился, по-утиному раскачиваясь и кряхтя, Сидов душеправитель Гамза. Гамза, как уже было замечено, промышлял лихварским делом и, заполучив в свои загребущие лапы Сидову тратторию, в ней-же и поселился. Тучный, отдышливый, и оттого крайне малоподвижный, Гамза свил себе гнездышко на первом этаже, в обширных комнатах подле кладовки. Там, посреди шкапов и полок с расписками да купчими, лихварь ощущал себя благопокойно и по-домашнему вальяжно. Заслышав-же шум в по обыкновению тихий час, Гамза суетливо выкатился из своих комнат и, вздыхая всею необъятной утробой, проследовал в залу.
— Гамза! — окликнул его Сид, — Сделай милость, подай-ка сюдова водицы кувшин, а то гляди — молодой человек погибает.
— А… Этот? — засопел успокоившись лихварь и, пренебрегая Сидовой просьбой, приковылял к буфету и опустился в стоящее подле кресло.
— Нешто этот пёсьи сын еще жив? Телепень кабацкий, бахвал, брынчало, и балагур — харр-тьфу! Леший притащил его в мою корчму, на Белиаровом копыте занесло, как есть.
— Нечистым может быть и занесло, — рассудил Сид строго, — Но и нечистым будет его так бросать. Допомоги хотя бы до лавки дотащить бедолагу, а то негоже ему так, на сырых досках пропадать — еще спину застудит аль простудой прошибет.
Гамза лишь только хмыкнул и сморщился в жёлчном презрении, так что волочить незнакомца Сиду пришлось одному. Уложив молодого на лавку и подложив ему под голову собственную-же мятую шляпу, старина Сид воротился к буфету и, выудив из-под прилавка бутылку монастырского вина, со смаком промочил глотку четвертиночкой штофа.
— Чьих-же все-таки будет этот молодец? — утерев усы спросил Сид, — Бо, не видывал я таковых ни на фермах Акила, ни на Бенгаровых пастбищах, да и в городе тоже не встречал. Нешто от Онаровых наемников занесло?
— Вовсе нет, — ответил Гамза, искоса поглядывая на Сида, — Незнакомая дрань, прощелыга залётный. Вчера-с изволил пожаловать, к вечерне, покамест вы, батенька, в городе промышляли. Да и не один привалился, а в компании с Варантийскими псами! Заявили они с порога что-де «путники мы из Варанта», прибыли на частной посудине торгового промысла ради. Могли, конечно, и не представляться вовсе — уж я то их, шакалов пятнистых, безо всякого представления опознать могу. Варант — чернокнижники, колдуны, торгашня, скот Белиаров! Сколько крови они нам и житья, Южанам остронным, отравили — харр-тьфу!
— Торговцы с Варанта? — изумился Сид.
— Угу, — проворчал Гамза, — Торговцы, да. Небось рабов наловить приехали — знают бесы что Хоринис наш в беде, так и пожаловали на трапезу постервятничать. Но с деньгой, между прочим, у них все чинно да ладно, — заметил Гамза немного переменившись, — наперед уплатили за самые дорогие покои, пятьдесят полновесных королевских гульденов — наперед! Ну а потом принялись за кутёж: вино, мёд, и вишню лакали, кутили вольно почти до рассвета, и этот вот молодой балда вместе с ними. На лютне брынчал, песни мычал, юродствовал и шутовал по-разному — ни совести, ни чести. Наплел этим пустынным шелудивцам баек с три короба про Хоринис, словно он тут живал, к добрым людям хаживал, и через это чуть-ли не со всем Хоринисом на короткой ноге. Лодыри и лжецы, Белиар им в кости — харр-тьфу!
— Что принесли-то с собою, торговцы эти, чем хандельствовать собрались? — спросил Сид, задумчиво почесывая подбородок.
— А кто их, свиней собачьих, знает? — насупился Гамза, — Мне они ничего не казали, да и поклажи при них не было вовсе. Нелепо, конечно, да мне-то какое дело? Знай платят за жрачку и кров, а дела их — свинье под хвост, баш на баш. Молодой, потом, что-то говорил да сочинял…
Гамза зевнул, разговор начинал ему надоедать.
— Что сочинял? — переспросил Сид.
— Да околесию разную, с пьяных губ да ослам в уши. Врал, что в реках нашего острова водится ценная красная рыба, и что на севере лежат огромные медоварни, где цедят золотой эль, ну и так далее, кундель брехливый… И что с этого добра будет им, торгашам, толстый барыш если дадут ему пятерку-другую гульденов наперед, ну а он-де добро для них добудет и мигом состряпает.
— Интересные, однако, в нашей корчме дела творятся — сказал Сид. — Хандели с востока, на посудине приплыли, портмистру пошлину внесли, через город прошли, да и сюда привалились, в нашу таверну запущенную, без единого тюка или короба, и не ранее чем вчерашнего полудня. Так или не так?
Гамза лишь только вздохнул и, лениво отмахнувшись от Сида, поплыл обратно к своим комнатам.
— Дивно, — подумал Сид, — А ведь я за весь вчерашний день, от рассвета до полуночи, вокруг гавани сто кругов сделал, всю обувку стоптал — ну, почти как сегодня, и вместе с тем никаких торговцев с Варанта не видывал, с посудиною или без. Да видать не только я, а вообще никто не видывал и не слыхал, ибо и за сегодняшний день в городе о гостях — ни слова. Что-то тут явно не так, — нахмурился Сид, — Надо-бы этого молодого как следует поспрошать.