Оставим-же ненадолго собирающихся в непростой путь друзей и, обернув склянку времени вспять на трое суток, перенесемся в город Хоринис. Лежа под одеялом из серых туч, раскисший и взопревший от ливня и болезнетворной сырости, город залихорадило новой тревогой: вернувшиеся поздним вечером рыбаки клялись, что довелось им заприметить чёрные паруса орочьей галеры в трех морских милях от Хоринисской гавани. «Разведчик!» — божились рыбаки, «покружил немного перед нашим носом, понахальничал нагло, и ушел в туман. За разведчиком как пить дать армада идет и видно скоро прибудет. Быть беде, ох — спасайся братцы!»
Слух этот молнией разлетелся по городу и уже на следующий день можно было лицезреть распалившуюся сумятицу. Судорожно зашевелились сонмы людские: кто побогаче — грузил дорогую поклажу, распихивал по кошелям нажитое злато, гнал взашей трусливую прислугу и, наспех уплативши пошлины, срывался с первым дуновением ветра купеческими кораблями. Люд победнее плелся вглубь острова за обозами, надеясь укрыться от беды на пажитях Онара, где квартировалось мятежное войско наемников. Чернь из портового квартала меж тем затаилась в своих норах, ожидая от орков дикой вольницы и возможности всласть пограбить да пожечь. Лишь только один человек возвысился над этой сумятицей: над спасающимися бегством купцами, скорбными ремесленниками и охочей до крови и грабежа чернью, лишь один человек. Звали его Андре и был он молодым рыцарем-паладином, которого отбывший в Миненталь лорд-командор Хаген назначил своим полноправным наместником в городе. Лорд Андре, не смотря на юные годы (было ему не более двадцати-пяти), отличался нравом суровым, слыл любителем строгой дисциплины, но вместе с тем не отставал и в рассудительности, засим пользуясь среди городской стражников и рыцарских хоругвей неоспоримым почетом, позавидовать которому мог любой опытный воевода. Надо сказать, вести об орочьей армаде молодого рыцаря-паладина врасплох не застали, начавшийся-же в городе переполох он тотчас приказал угомонить: уходящих морскими путями купцов и богачей обложил соразмерным налогом, люду победнее что отступал вглубь острова препонов не чинил а наоборот, оказав посильную помощь, наказал сопроводить вооруженной охраной до Онаровых пажитей, ну а сеющих панику воров и рыскучих поджигателей велел по возможности брать живьем и вешать, в строгое назидание остальным. Единственное, с чем лорд Андре справиться не мог, так это с произволом городских вельмож и докучливого сейма, чиновничье своеволие которых вкупе с наглым казнокрадством лишь только подзуживали и пуще прежнего возбуждали итак порядком взбудораженный народ.
Все еще разбираясь с вестями об армаде, лорд Андре всецело погрузился в военные заботы и первым делом велел выступить разведчикам, чтобы те на легких челнах обшарили морскую округу и детально доложили о присутствии орочьих галер, о точном их числе и относительных сроках прибытия. Отправленная ранним утром разведка воротилась той-же ночью с дурными, в целом, вестями: не смотря на непроглядный туман что в ту пору ватным одеялом окутывал морские просторы, разведчикам удалось разыскать орочью флотилию, которая как выяснилось встала на якорь в двух милях к северу от Хориниса, подле дикой бухты, и из-за плохой погоды особенно не сторожилась. Таким образом, лазутчики лорда Андре смогли беспрепятственно сосчитать двадцать три орочьих галеры — это значило что на город вскорости обрушится двадцать полных когорт свирепого орчьего воинства.
— Скверные новости, — сквозь зубы процедил лорд Андре, оглядывая дремлющий город со стен цитадели, — А у нас что? Пять знамен — чуть меньше одного полка. Впрочем, причин для отчаяния я не вижу. Ничего другого мы в принципе и не ожидали, так ведь? — обратился он к начальнику городской стражи, старому солдату и опытному рубаке Вульфгару, стараниями которого ряды новонабранных ополченцев, вчерашних еще сельских мужиков безо всякого опыта, нынче укрепляла воистину образцовая воинская дисциплина.
— Так точно, ваше сиятельство, — ответил Вульфгар, — Мы их еще приложим как следует, да и дадим отведать из какого такого теста наш Хоринис слеплен!
— Очень хорошо, — кивнул лорд Андре, — Приказываю усилить наряды на морских стенах и проверить готовность орудий. Главное не дать орку легкой высадки и подольше на воде удержать. А что там с портовым кварталом?
— Чернь проклятая, — ответил Вульфгар, — Бунтовать удумала, чтоб их свиньи слопали! Кто-то распустил слушок что-де орки в захваченных городах из людей наёмников набирают, так эти сразу рады стараться: ножи точат и оружие мастерят в самопальных кузнях, чтобы как только орк высадится — сразу к нему, и нашим солдатам на морских стенах в спину ударить.
— Угомонить их надо, — скомандовал лорд Андре, — Угомонить как следует, пропащее ведь дурачье! Они не столько под орками наёмничать, сколько город разграбить хотят. Поэтому возьми отряд да побольше и наведи в порту толковый шорох. Самодельные кузни — разобрать, склады с оружием — конфисковать, ну а смутьянов — по возможности брать живыми и лупить розгами, самых-же отъявленных и записных — прилюдно вешать. Но право, не на пустом-же месте они взбунтовались? Один только слух про наёмничью службу бунт-бы не распалил, благо многим в городе ведомо что орки не столько наёмников, сколько невольников-гребцов собирают для своего флота.
— Верно, ваше превосходительство, — склонив голову ответил Вульфгар, — Да и я тоже подозреваю что с бунтом этим что-то нечисто, будто нарочно кто-то чернь на злодейства подбивает и головы им кружит. Приструнить бы вельмож городских и сейм этот проклятый, а то ведь голотьбу пуще прежнего налогом стали гнуть, немудрено что и бунт!
— Увы, над сеймом у меня власти нет, — мягко посетовал лорд Андре. — Тут только лорд Хаген и управился бы — булава у него. Ну, а я-же — наместник, а городские вельможи, очевидно, это очень хорошо понимают… Уж не ждал, право дело, что и на Хоринисе встречу столь типичное для бедной Миртаны своевластие… Но полно, с провизией в городе как?
— Более-менее, ваше превосходительство, — молвил Вульфгарг с некоторой неуверенностью в голосе, — Гражданских едоков поубавилось: поразъехались кто куда, спасаясь, а на солдат покамест хватает, правда если осадят вкрутую и надолго — то, пожалуй, что туговато придется… Торговцы, из тех кто остались, цену на жито взвинтили почти что вдвойне и по-тихому склады набивают, мимо лицензии. Запасы у них значит, чтобы в случае нужды как следует на оставшихся горожанах нажиться. Мои ребята уже два таких незаявленных склада разоблачить успели, двадцать восемь ящиков с провизией нашлось, в том числе и те, что под королевской печатью полгода назад морем прибыли — для знамён наших то бишь, а затем с военных складов загадочно пропали.
— Вешать, — отрезал лорд Андре, — Вешать ворье, вешать наживщиков, вешать смутьянов, пороть и вешать каждого кому вздумается на беде руки погреть и, этим самым, врагу подыграть. Содержимое незаконных складов — реквизировать, владельцев коли сыщутся — под розги и в петлю. Вешать! Никаких больше милостей, итак куда не глянь — размазня, произвол! Ополченцам тоже накажи чтобы за порядком следили тверже прежнего и всяческое непослушание пресекали со строгостью военного порядка. Иначе, любезный мой солдат, нас непременно сомнут и раздавят, а времени мало.
— Так точно! Еще будут распоряжения, ваше превосходительство? — спросил Вульфгар
— Нет. А впрочем, как там с беженцами, укрылись?
— Еще вчера, ваше превосходительство, последние обозы стража до пажитей Онара сопроводила. Наемники тамошние вроде как не злодейничают по-старому а наоборот, беглецов принимают радушно, и сами тоже ведут оборонную подготовку — копают рвы, валы наворачивают, частоколец там всякий. Эх, кабы нам этих молодцев вместе с генералом Ли в город… — вздохнул Вульфгар.
— Да, наемники не помешали бы, — задумчиво молвил Андре, — Только Ли их не отпустит да и сам не явится, упрямый генерал. Окопаться решили значит, молодцы… Наше дело город удержать, а там посмотрим — может с людьми Ли повстречаемся в итоге коли сами на подмогу придут, правда надежды возлагать на это не стоит, нет-нет. Впрочем, отправь им два обоза с провизией от нашей, так сказать, доброй воли: и беженцам будет толк, и Ли с его людьми от нас эдакий комплемент. Пора-бы ведь старое несогласие благоразумно забыть — но какое, впрочем, дорогой капитан на войне может быть благоразумие? В общем, мои распоряжения тебе известны, ступай, Иннос с нами!»
Начальник стражи молча салютовал и откланялся, лорд Андре остался один в своих покоях. Дождь беспокойно стучал по крыше, шелестел колючий ветер, через несколько часов должно было светать. Покончив с бумажной работой и откушав тарелку холодной похлебки, лорд Андре отправился досматривать работы над снаряжением. Кузня в ту пору трудилась круглые сутки: закалялись мечи, клепались панцири, точились страшные острия и клинки для алебард-оркобоев, мастера-кузнецы с присущей им ловкостью сочиняли сложные шестерни и ролики для метательных машин. В лекарских залах тоже кипела работа: травники толкли порошки и разливали зелья по склянкам, женщины нарезали белое полотно на повязки, а в отдельном помещении, подальше от чужих глаз, несколько ученых алхимиков корпели над горшками с Варантийским огнем — ими надлежало заряжать катапульты и жечь подступающих орков.
Осмотрев оборонные работы и осведомившись о нуждах ремесленников, лорд Андре решил проведать солдат на морских стенах и, направившись в сторону порта с отрядом верных оруженосцев, покинул цитадель. Время вплотную приблизилось к утру, начало светать, из-под клубов тумана вырезались, словно ощерившись, грубые очертания портового квартала: чёрные от смолы верфи, длинные стрелы погрузочных кранов, скособоченная от ветхости будка портмистра, глухие склады, и поеденные морской солью рыбацкие лачуги — нагромождение огромных пропорций, свалка старья которую порой и взором было не охватить, располагалась за морскими стенами Хориниса.
Впрочем, что это были за стены? Возвели их во времена Робара Святого, в первое десятилетие правления этого достойнейшего из монархов, когда Хоринис перешел из-под власти разгромленного графства Тиморис в руки Миртаны и, стараниями короны, приобрел звание торговой жемчужины морей, по значимости уступая разве что Архолосу. Времена те были сытые да спокойные, поэтому стенам особого внимания не доставалось — как возвели их в первое десятилетие нужды, так и бросили морю на растерзание по её пропаже, будто стены и вовсе являлись чьим-то глупым капризом, нелепой прихотью, пережитком старых времен с огрызками которых нынче квиталась стихия. Поэтому, в теперешнюю ненастную годину, когда в крепких морских стенах все разом ощутили острую необходимость, от былой твердыни оставались лишь побитые морем куски: кое где все еще в подобии стен, но больше размытые прогалины и насыпи, перекинуться через которые могло бы любое мало-мальски пригожее войско. Прибывшие на остров рыцари-паладины строго наказали привести стены в порядок, но порядком-же припозднились: даже посреди утреннего тумана, скрывающего самые позорные огрехи данной конструкции, лорд Андре без труда осознавал всю их плачевную, пагубную безнадежность. Да и людей на стенах отчаянно не хватало: полную милю протухлых этих фортификаций стерегло не более ста человек.
Похлопотав вокруг стен и справившись о новостях с моря, лорд Андре воротился обратно в ратушу. Почти рассвело, но из-за непроглядной хмари и стелящего глухими потоками дождя солнце на небосводе видно не было, лишь редкие отблески и мимолетные всполохи света между прогалинами в тучах указывали на взошедшее светило. По заведенному в последний год обыкновению, лорд Андре засыпал к рассвету и, подремавши около двух с половиной часов, был на ногах к утреннему построению войск. Отдыхал он в целом крайне мало, тревожными урывками на протяжении дня, но по молодости лет усталости не чувствовал, а к лишениям относился спокойно, принимая их за естественную часть военной службы. Воротившись в свои покои, он приказал страже немедленно будить его в случае любого, пусть и самого незначительного донесения, и скинув с плеч порядком отсыревший за ночь плащ устроился поудобнее возле камина.
— Ваше превосходительство, лорд Андре… — спустя всего лишь час в покои осторожно постучался оруженосец.
— Заходи, я не сплю, — ответил тотчас пробудившийся рыцарь.
— Извините, Ваше превосходительство, но тут капитан Вульфгар прибыл с рапортом, говорит — неотложно, изволит требовать Вашего внимание.
— Пропускай ко мне, — сказал лорд Андре, поднимаясь с кушетки и усаживаясь за письменный стол. Буквально через несколько секунд в покои вступил капитан Вульфгарг, вышагивая по привычке чеканно и бодро салютуя, но лицо старого солдата расстраивала очевидная тревога.
— Неужели орки подоспели? — спросил лорд Андре с мягким удивлением, — За окном дождь, море тревожится — нешто решились на высадку посередине шторма?
— Никак нет, ваше превосходительство, — ответил Вульфгар, — У стен все спокойно, врага нет. Погода дюже ненастная, на якоре выжидать будут, тати. Я за другим делом, господин, но право не знаю даже как начинать… — замялся старый солдат.
— Начинай сначала, — ответил лорд Андре с еле заметной улыбкой, — Уж если не орки к нам постучались в окошка, с остальным как-нибудь стерпимся, переживем.
— И то правда! — заметил Вульфгарг несколько расслабившись, — Так вот, ваш-превосходительство, ребята мои на рассвете по портовому кварталу пошарить отправились, смутьянов искали чтобы их — ну, в качель, и вдруг заприметили небольшой отрядик: люди какие-то идут крадучися да по-воровски, совсем без света, и телегу за собой тянут здоровую. Решили ребята значит проследить куда эти шельмы намылились, заодно и сосчитали их — оказалось восемь человек, не больше. А эти знай толкают телегу, ребят моих не видят, да и почти-что к докам выкатились уже, где купеческий ког стоит за неуплату портовой пошлины арестованный. Глядят ребята — на коге тоже люди шебаршат, явно моряки к отплытию готовят корабль, поэтому решили больше не временить и на смутьянов этих из засады прыгнули. Прыгнули значит, сходу двоих порубали, завязалась драка! Голосят негодяи от страха — а тут с телеги мужичок небольшой слез и как закричит: «отставить валку, именем закона заклинаю, я — губернатор Лариус!» Все так и опешили, мечи опустили, уставились на того мужичка — и ведь правда, его милость Лариус собственной персоной! Ну мои парни не растерялись, быстро покликали меня, а этих покамест взяли в кольцо и глаз не спускают. Я было сначала не поверил, думаю: нечистый что ли им глаза застелил, только оно правдой оказалось — его милость Лариус во плоти, двое сыновей его и слуги, а на телеге — казна! Губернатор стал объяснять, что он-де по Вашему наказанию казну с острова вывозит, что делается это специально в секрете, но приказа в письменном виде с печатью предоставить не смог, а я его без приказа пропускать не решился — мало-ли там какие секреты! Да и ведь губернатор он бывший, ибо по букве закона сложил полномочия перед лордом Хагеном и булаву ему передал, засим распоряжаться казной прав не имеет. В общем, Ваше превосходительство, господин Лариус временно задержаны, но коли велите — мигом будет свободен. Ох, надеюсь не оплошал я, а если да — то раскаиваюсь искренне! Но ведь приказа о вывозе казны не слыхал поэтому и счел нужным, согласно закону, особу эту милостивую задержать, а Вам господин теперь виднее будет, что делать — меня ли казнить за глупость, или с господина Лариуса разъяснений испрашивать, — окончил Вульфгарг свой рассказ и, потупив взгляд, виновато уставился под ноги.
— О моем приказе вывести с острова казну ты не знал, — молвил Лорд Андре, поднимая побледневшее от гнева лицо, — Потому что такого приказа в природе не существует!
Старый Вульфгарг хлопнул себя по лбу и ахнул от ужаса.
— Так значит, его милость…
— Его милость, как самый распроклятый вор, решил умыкнуть королевскую казну и утечь с острова посреди ночи. Такие, видать, у его милости нынче забавы. Теперь понятно кто подстрекает смуту в портовом квартале, кто чернь терзает чтобы она бунтовала. Ведь это так разумно, так гибко, так хитро — тропу воровскую шумихой застелить и сутолокой прикрывшись уйти среди ночи! Немедленно доставить предателя ко мне, и сыновей его тоже веди. Может им — молодым рыцарям под присягой, будет чего заявить в свою пользу. И ребят своих не забудь, вместе с тобой они всему этому скверному делу свидетели.
Молча откланявшись, старый Вульфгарг ушел. Лорд Андре, приподнявшись из-за стола, несколько раз беспокойно пересек комнату и, выйдя на балкон, уставился в даль. Местами поредевший туман падал на город мелкой моросью, усилился ветер и волны с раскатистым грохотом опускались на морские стены. В портовом квартале шипели пожары, мелькали еле заметные силуэты бунтовщиков, то и дело затевавших с городской стражей все новые и новые стычки. «Иннос всемилостивый» — тихо молвил молодой паладин, «дай мне сил выручить этот несчастный городишко! Сами не ведают чего творят, помилуй их души. И что-же с провинившемся вельможей делать? Если миловать, то город вконец задавит мятежом: может и войско восстать, взбунтуется стража — кому охота гибнуть за открытых клятвопреступников, воров, и казнокрадов? А если не миловать, а казнить то пакостить начнет уже сейм — ведь он, изменник этот, шкура продажная, из тамошнего смрадного клубка выкатился! И вся эта дрязга затеялась именно к подходу врага — ох уж и везет поганым оркам: думают небось, что на штурм неприступной твердыни идут, на труд тяжелый и бранный, на деле-же их встретит утопший в раздоре, разделенный надвое дом который только ударь по трухлявой опоре, так он и рассыпется в пыль! Нет, право, надо брать дело в руки, пока не ударил последний колокол и не забили в набат»
Постояв с четвертинку часа и порассуждав как бы лучше повернуть этот случай, лорд Андре еще раз оглядел утопающий в хмари город и, тяжело вздохнув, воротился назад. За порогом, меж тем, загремели шаги, скрипнули дверные петли, и в покои к рыцарю-паладину проследовали пойманные с поличным господа: бывшей губернатор Лариус и двое его детей.
— Утро доброе Ваша милость, присаживайтесь, — сухо молвил лорд Андре, — Хотелось бы с Вами немного потолковать — так сказать, беседа на пороге неизбежности.
— Достопочтенный лорд Андре, я могу всё объяснить! Вышло форменное недоразумение…
— Ваши объяснения меня нисколечко не интересуют, — отрезал лорд Андре, — Да и оправдания тоже. Оправдания, они как волосы в ноздрях — есть у каждого. В целом-же ваша вина не требует никаких доказательств. Приказа вывозить казну я не отдавал и отдать не мог, стало быть, вы её выкрали и с нею бежать изволили, изменяя тем самым присяге, да и собственному сану с королевским доверием вместе. Так что, сударь мой, о формальной сути вашей вины не может быть и речи — тут все открыто и ясно. Удерживаю-же я Вас лишь по одной только причине, по причине можно сказать личного, внутреннго любопытства: мне любопытно знать, почему?
— Почему? — пробормотал озадаченный Лариус.
— Да, почему. Почему Ваша милость изволила поступить именно таким образом. Почему Ваша милость изволила опорочить собственную честь? Ведь ежели вы желали покинуть остров вместе с семейством и домочадцами — почему не объявили об этом на сейме? Да и мне бы тоже могли объявить: как наместник достопочтенного лорда Хагена и представитель высшей власти на острове, мне не составило бы труда удовлетворить вашу просьбу, тем паче что подобные просьбы я безо всяких колебаний выполнял все прошедшие дни. Кому как не вам известно, скольким из уважаемых жителей Хориниса я позволил беспрепятственно уйти! Думаете, я против вас удержал бы эту ничтожную милость? Или сейм, над головой которого вы безраздельно властвуете уже десять лет, посмел бы отказать вам в прошении? Напротив, вам — человеку преклонных лет, отслужившему короне верой и правдой, вам бы все удовольствием сделали одолжение и, буде на то ваша воля, отослали бы с острова наибыстрейшим, удобнейшим кораблем. Но вы не стали просить. Почему-же? И казну, кстати, почему взяли? У вас вроде нет проблем с золотом. А коли есть — ну хотя-бы и меня попросили! Клянусь честью — я бы от своего обеспечения оторвал, от себя даже лично, из собственного жалования дал бы вам денег, провизии, одежды, оружия, провожатых, всего чего пожелаете и лично благословил бы вас и ваше семейство плыть до Миртаны, до Архолоса, или до любой другой тихой гавани на ваш личный выбор. Но нет, очевидно такие мелочи как просьбы вам чужды — ваша милость привыкла не просить, а молча брать. Ну и вот — как распоследний висельник, вы молча-же решили ограбить корону, молча обесчестить город позорнейшим бегством, молча бросить тень наконец-то и на меня — наместника королевской власти. Хорош, значит, наместничек — средь бела дня казну проворонил, вора королевских денег отпустил! Думаете лорд Хаген, вернувшись из Миненталя с войском, меня за это похвалит? Так что простите, Ваша светлость, но до зарезу хочется услышать именно из ваших уст — почему. Почему вы так поступили?
Бывший губернатор Лариус долго мялся и, казалось, не мог найти ответа.
— Дети, Ваше превосходительство, — промямлил он наконец, — Видит Бог — не ради себя, старика, грех на душу взял и замарал себя изменой, но ради детей, сынков моих горемычных! Им ведь жить да жить, девок под венец вести, внучат плодить и радоваться долгой жизни в утешение моей старости. А они, меж тем, под присягой как под топором палаческим ходят! Вы на войну велите идти, на войну — а значит на погибель! Ужели не видно и не ведомо вам, милостивый рыцарь, что Хоринису не устоять, что война проиграна, король мертв, а царство разодрано в клочья, что нет теперь никакой короны, нет никаких присяг, никакой власти кроме той, что скоро с огнем и мечем обрушиться на этот остров, которую нельзя остановить и с которой нельзя воевать! Так зачем-же умирать, умирать-то зачем? На кой ляд гибнуть! Кому сильно надо — тот нехай, пусть под орочьи ятаганы и лезет, голову свою кладет пустую под топор коли дураком родился, но губить-то моих детей — зачем?
— А моих рыцарей зачем губить? — спокойно заметил лорд Андре, — Или может, по-вашему, они изволят свои шеи под топоры самовольно, от глупости подставлять, потому что дураками уродились? Нет, Ваша светлость, никак нет. Мои рыцари, что бы вы о них не думали и какими бы прозвищами не жаловали, на самом деле живые люди и ничто человеческое им не чуждо: им тоже хочется жить, жениться, плодиться, детей нянчить и родителей в седое чело целовать. Да и я, право дело, не отказался бы от спокойного дома с яблочным садом где-нибудь на берегу тихой речки — рядышком лес, птички поют, соловьи звонкой трелью разливаются, да! Правда есть одно обстоятельство, что на подобные розовые мечтания налагает решительный запрет: ваши, как вы извольте называть «сынки» — кстати, посмотрите на этих здоровых детин! Никак сами на плечах своих саженных сундук с казной волокли — не старика-же отца запрягать, право дело! Так вот, ваши детишки, как и все без исключения благородные персоны, являются поддаными короля и клятвенно дали присягу служить короне. Клятву дали, слово чести перед Богом и отечеством, слово — от которого нет отступления, которое не терпит заднего, позорного хода. Разве вы этого не понимаете, ваша светлость, разве не осознаете? Вы же благородный человек, ученый, титулованный, да и службу несли среди королевских хоругвей! Вам-ли этого не знать?
— Да, я благородный, я воевал, у меня и титул есть, и земли, но… — забормотал Лариус, ломая шапку в руках. Лорд Андре его тотчас перебил.
— Но? Вы говорите «но»? То есть ваш титул, ваши воинские звания и подвиги терпят двоемыслие! Да-да, терпят двоемыслие коль скоро вы предупреждаете себя этим скользким, гнусным, препирающимся словечком. Вы вообще понимаете, Ваша милость, в чем заключается благородство вельможного мужа?
— Да как вы смеете! — взвизгнул Лариус, — Я, я воевал!
— Очевидно не понимаете, старый дуралей, — продолжил лорд Андре, словно не расслышав кипучее возражение. — Впрочем я не удивлен, ибо от схожего непонимания страдают многие титулованные люди Миртаны. Поэтому, считаю нужным разъяснить: титул — это привилегия, и в то же время — большая ответственность. Благодаря титулу наше сословие богато: в нераздельном владении нашем состоят земли, замки и богатые города. Хлеба насущного ради нам не надобно вставать до восхода солнца, выходить на пашню и, борясь с твердой землей, в поте лица добывать пропитание. За нас добычей пропитания заняты низшие сословия: крестьяне и хлеборобы, охотники и свинопасы, рыбаки, ухари, щукари, чабаны и другой простой люд, имен которого не счесть. С одних наше сословие имеет живые припасы — вино, сыры, фрукты, оленину; с других-же изымает налог золотом, серебром, или медью. Великолепно устроенно, разве не так? Как молвят отцы церковные, Иннос — господин наш на небесах, распорядился упорядочить мир таким образом, чтобы вертикаль божественных сословий отражалась в вертикали сословий земных. Господь, согласно церкви, восседает во главе стола царства небесного и есть сторож и пастырь всея человечества. А мы — господа земные, восседаем во главе стола царства земного и являемся сторожами и пастырями подчинённых нам людей. Поэтому, в отличии от низших, подопечных сословий, нам даровано право — нет, впрочем, не право, а жесткое обязательство носить оружие, учиться им владеть, и умением ратным охранять мир и покой королевства, равно как Господь наш Иннос огненным мечом своим и щитом сторожит твердь земную. Отсюда и клятвы, отсюда и честь, и бесконечная ответственность перед отчизной — так измыслил устроить наш мир небесный владыка, и только лишь в этом лежит корень наших мирских, сословных привилегий. Мы — рука боронящая и меч карающий, мы — добрые пастыри и грозные защитники королевства, мы — и никто кроме нас! Это чернь безыменная может со страха бежать перед кровавым ятаганом орка, падать ниц, ползать на брюхе, и пощаду у врага трусливо вымаливать. Это купцы-толстосумы вправе менять знамена на своих кораблях сообразно тому, какая из морских держав заплатит им больше. У нас-же — господ, такого права нет. И если мы, господин Лариус, черни уподобившись начнем трусить, воровать, и на животе пресмыкаться перед врагом — то плохи-же наши дела! Не заслужили мы значит ни привилегий, ни титулов, ни замков и земель, а лишь только кару Божью и позор несмываемый. Ну и какой-же вы, Ваша светлость, после содеянного, человек чести? А такой вот — воевавший, титулованный, по форме благородный, а по содержанию — чернь, и даже хуже черни безродной себя поведший: ведь воруя и труся, простолюдин своего цеха не предает, а вы — воровством и подлостью, собственный цех предали и на всех остальных тоже бросили грязную тень. Этим самым вы и себя погубили, и детей ваших недостойных, и весь ваш род лжеблагородный с гербами, чинами, и уходящими в века фамилиями. Бог вам за это судья.
Слова лорда Андре звучали на редкость негневно, словно рассуждал не молодой рыцарь-паладин, представитель довольно строгого и гневливого церковного ордена, а умудренный годами мировой судья, зачитывающий приговор очередной партии порядком надоевших дорожных грабителей. До того безбурным было лицо лорда Андре, до того беззлобно смотрел он на провинившегося, что Лариус, сыскав в себе крупицу духа, решил немного поспорить.
— Ваше превосходительство, — начал он горделиво подбоченившись, — С учёным описанием рыцарской и вельможеской благодетели я спорить не стану, тем паче что разумение ваше подкрепляет власть церкви Инноса, доблестным паладином которой вы являетесь днесь. Да и так оно есть, что волею Господней надлежит родовитой знати, ради всеобщего блага отчизны, быть для низших сословий — сирых и неразумных, стражем мира и пастырем мудрым. Привилегия эта неоспорима. Но что-же делать мудрому пастырю, когда вверенное ему стадо суть потерянно и предназначено на погибель? Когда защищать нижайших вне наших, пусть и благороднейших сил? Ужели господа мудрые пастыри должны гибнуть вместе с пропащим стадом своих слуг? И разве не долг слуги — телом защитить господина и, коли на то есть воля Божия, смиренно принять за господина смерть? Быть может я и согрешил пытаясь уйти из города без разрешения, но разве и вы не грешите, оставаясь в обреченном городе, не командуя войску немедля отступать и, тем самым, избежать бессмысленной крови. Не обессудьте, достопочтенный рыцарь, но коли я, по-вашему, против закона — вы, по-моему, против здравого смысла!
— Для начала замечу, — сухо ответил лорд Андре, — Что Ваша милость изволила уйти из города не просто так, а прихватив с собою казну. Кстати, вы задумывались о последствиях именно этого шага?
— Я… разумеется! — немного замявшись крикнул Лариус. — Я поэтому и забрал казну что задумывался, и не раз, не раз об этом думал. Ну, то есть не о казне думал, упаси Господь, а о последствиях вашего неблагоразумия. Город неминуемо падет и казна либо оркам достанется, либо её разграбит восставшая в порту чернь. Я… я взял королевские деньги лишь только ради того, чтобы сберечь их, чтобы защитить их от врага, чтобы не дать им попасть в нечистые руки грабителей, куда они непременно теперь попадут из-за вашей беспечности!
— А, значит похищая королевскую казну вы защищали королевство! — заметил лорд Андре с едва слышимой насмешкой, — Правда, конечно, особо не думая что прямым защитникам королевства — солдатам, стражникам, и знаменосцам, без казны платить будет нечем. Но зачем тратить деньги на людей которые, по-вашему, обречены на неминуемую погибель. Так пусть гибнут голодными — ибо без денег земледержец Онар не поставит еды, пусть-же гибнут нагими и босыми — ремесленники не пошьют мундиров без оплаты так как им, ремесленникам, тоже надо на что-то да жить. Пусть откроются гноем покрытые раны и скрутит солдат лихорадкой — ведь лекари не варят бесплатных элексиров, да и ведь, по-вашему, Хоринис вместе с его жителями и защитниками неминуемо падет. Ну, а «падающего да подтолкни» — именно так Ваша милость очевидно воображает рыцарское достоинство и дворянскую доблесть! Но вместе с этим вы рассудили мудро: что долг слуги — грудью защитить своего господина, поэтому я и возьму вашу мудрость за истину, и этой-же истиной выведу вам честный приговор. Вы — благородный человек, а значит и верный слуга короны, преданный челядин родного отечества. Ну и где-же ваша голая грудь? Вы сами сказали, что слуга, буде он добрым слугой, должен смиренно принять гибель за благодетеля — ну и где-же ваша смиренность? Где безропотное принятие гибели? Где, наконец, хотя-бы простое служение? Нет, вы не добрый слуга, господин Лариус. Вы — неблагодарный холуй, паразит, кровопийца вдоволь нализавшийся соков отчизны, иссушив её до обморока, до бледной смерти, толкнув к самому краю погибели, а теперь бегущий прочь от картины собственного злодеяния, от картины вами намазанной! Любопытно что попытавшись ограбить казну — то есть, по сути, ограбить меня — наместника короны и её высочайшей власти, вы пытаетесь мне-же вину на шею и повесить, а так может поступить только лишенный чести подлец. Почему-же я не приказываю рыцарям отступить, а войску — бросить оружие разбежаться по горам? Потому-что, во-первых, я не подлец, да и действую сообразно вами-же высказанной мудрости, грудью прикрывая безоружных жителей Хориниса и саму землю эту невинную, что по праву является уделом короны и частью отчизны, которой клялся я служить и защищать. Вы-же, гнусным предательством, корыстью, и беспечным малодушием, решили вверенных в опеку людей под вражеский меч подставить и, обокрав, тотчас обречь на голодную смерть. Бог вам судья, я-же милостью Божьей, препровожу вас к этому суду.
Лорд Андре умолк, над собравшимися в его покоях повисла зловещая тишина. Не нашедши ответных слов Лариус молча стоял, опустив на грудь покрытую позором голову. Его дети, крепкие широкогрудые молодцы, тоже молчали, лишь изредка нарушая тишину боязливыми всхлипами и тонким стенанием. Лорд Андре меж тем навострил перо и, расстелив перед собой пергамент, принялся за письмо — да с таким невозмутимым, по-деловому прохладным видом, будто составлял он не приговор высочайшему вельможе Хориниса а какой-то совершенно пустяковый, прохожий документ. Время шло, перо скользило по бумаге с режущим слух скрипом, тишина в комнате густела и становилась все более и более нетерпимой.
— Что-же наконец будет с нами! — внезапно выпалил Лариус и, бросившись к сыновьям, с рыданиями повис на их шеях.
— Погодите немного, я почти закончил, — пробормотал лорд Андре, проставляя на документе печать. — Вот приговор. Вульфгар, немедленно неси его в сейм.
Старый солдат молча принял документ и, заглянув в него, с некоторым стеснением возразил:
— Ваше превосходительство, может прежде зачитать его… эм… осужденным, дабы они по букве закона перед сеймом могли подать жалобу?
— Пожалуй, что да, — заметил лорд Андре, — Спасибо за напоминание, а то я, право, сильно устал… ну, да в общем, читай.
Вульфгар было начал читать, но его прервал истошный вопль Лариуса, который услышав слова про «осужденных» наконец-то стал осознавать всю пропащую глубину происходящего.
— На погибель меня значит! — заревел опозоренный вельможа, — На погибель из-за того, что посмел чернь немытую презреть, смердов поганых и остров этот проклятый, пропади оно все пропадом! Холопы, потроха свиные, охвостья собачьи, чтобы Белиар ваши печенки драл, кровью нечистой умылся! Я детей своих люблю — сынков ненаглядных, и живота ихнего защищать буду, себя-то наконец, старика седовласого, тоже люблю и жалею, ужели в этом грех?! А их-то, насельников, выродков криворылых, солдатню, торгашню, портовых шлюх отродий и крестьянских баб — их и к оркам на пир не жалко, к рыбам на корм, к чертям на панихиду! Сынки, сынки родные, отца вашего на погибель ведут, отца родного на погибель, ради холопского блага!
— Пожалуй, что и так, — тихо молвил лорд Андре, — Ради холопского блага. Один холоп десяти таких «благородных» стоит. Холопа накорми, напои, одень да обуй — он не предаст, служить будет и добро наживать, эти-же ясновельможные черви, сколько их не потчуй, лишь изменой и ложью заплатят. Вульфгарг, — поднял голос лорд Андре, — Забирай этот преступный смрад и сразу-же труби сбор сейма, мое распоряжение! Приговор выносится по измене королю и отчизне, а тут мое слово — слово королевского наместника будет весить побольше сеймской трепотни. Но вельмож, меж тем, с делом ознакомь, свидетелей веди и сам свидетельствуй, чтобы знали господа-светлоликие какую гадюку выкормили и какие нынче выписывают для подобных змей казни. Не мешкай, беги, и возвращайся до полудня — благо дел у нас край непочатый, буря скоро и потоп!
Вульфгар молча салютовал и скомандовал страже заковать осужденных. Лязгнул метал, зашумели кандалы, взвыл опозоренный вельможа и завертелся волчком, беспомощно вырываясь из крепких рук стражи. С благим матом и кулаками дёрнулись дюжие «сынки», пытаясь допрыгнуть до лорда Андре и, смяв растерявшихся стражников, было даже дотянулись до края письменного стола, но получив Вульфгаровой булавой промеж лопаток, рухнули навзничь и по-бабьи заревели. Тут подоспели солдаты снаружи: зазвенели щедрые оплеухи, хищно щелкнули кандалы, и предателей — трясущихся, мокрых, визжащих, ничтожных от страха, без лишних слов выволокли и увели.
В тот день погода не исправилась, Хоринис продолжало охлестывать дождем, а лорда Андре — засыпать различными заботами. Собрался, порядком струхнув и переполошившись, городской сейм и единогласно осудил Лариуса вместе с семейством, без проволочек подтвердив справедливость паладинского приговора. Немногим за полдень приговор был приведен в исполнение: над головной площадью, посреди дождя и хмари, заболталось трое повешенных. Уже к вечеру слухи о казни губернатора и его детей лихорадочно облетели весь город. Событие это, очевидным образом произведшее самое яркое впечатление на горожан, наплодило столько молвы, что даже портовая чернь прекратила бесчинства и, попрятав дреколье, стала тихонько стекаться на стихийно возникшие молвища. Поздним вечером, после захода солнца, в покои лорда Андре вновь постучался Вульфгар.
— Ваше превосходительство, доброго вечора! Извините что отвлекаю, но вот доклад есть.
— Заходи, старый солдат, присаживайся, — радушно поприветствовал лорд Андре Вульфгара. Не отдыхая со вчерашней ночи и не отрываясь ни на минуту от хозяйственных трудов, молодой паладин выглядел осунувшимся и бледным, но глаза его по-прежнему искрили бодростью и тем казалось-бы волшебным внутренним огнем, что блистал только в самых рьяных и истинно-верующих рыцарях этого недремлющего, древнего ордена.
— Так что у нас, Вульфгар? Орки не изволили пожаловать к трапезе?
— Какое там, Ваша светлость! Море будто взбесилось так и кипит, того и гляди город подтопит, ну а на таких волнах даже щепа не удержится, о тяжелых орочьих галерах и думать зазря! Авось смыло их, проклятых, рыбам на корм.
— Сомневаюсь, — рассудительно молвил лорд Андре, — Скорее всего притулились у какой-нибудь тихой бухты и выжидают, подлецы, своего часа. Ну да полно, есть еще доложить?
— Да, Ваша светлость, — закивал Вульфгар, — Тут такое дело изумительно сотворилось, ум за разум заходит! В общем, к ратуше прибыла… эмм… прибыла депутация давнишних смутьянов из портового квартала. Главари мятежа, так сказать, сами пожаловали, своими ногами пришли, и говорят что желают лично перед вами сложить оружие, милости испросить, и коли вы им дозволите — принять присягу. Я было подумал, что сержант мой нализался за вечор наливок и со хмельных губ околесицу мелет, но вышел — и правда, все как доложено. Депутация черни — эка невидаль! Так вот, что изволите с ними делать, с депутатами этими новотканным?
— Вот уж диво из див! — изумленно воскликнул лорд Андре, — Разное доводилось слыхивать, но такого даже в Варанте где каждый день чудеса пожалуй что и не придумают. А точно-ли оно как ты сказал, может колдун какой наваждение напустил? Хо! Ну да полно, право дело, пропускай эту депутацию ко мне, пусть сами выскажутся и если повторят что ты донес, то значит чудо свершилось и над Хоринисом трудится провидение Божье.
Через несколько минут у двери покоев лорда Андре появилось трое взъерошенных мужиков, сложения невысокого и кряжистого, в засаленных морских рубахах и грубых, сыромятных башмаках. Ломая шапчонки в руках они не решались переступать порога, но тем не менее, мучимые простодушным любопытством, пристально разглядывали лорда Андре пытаясь очевидно угадать его настроение.
— Что же вы, — радушно молвил лорд Андре, — Коли пришли, заходите. Час поздний на дворе, чего у порога подошвами шаркать!
Мужики тихонько меж собою зашептались и, окончив наскоро совет, пустили вперед своего главаря — самого коренастого, поджарого, и косматого мужичка. Переступивши порог и поклонившись по пояс, он заговорил:
— Ваше преблагородство, зовут меня Буссе, сын Борки. Я простой матрос, грамотам не обучен, поэтому скажу как есть по-человечески, как наш брат-моряк умеет. То что вы Лариуса, собаку эту паршивую, вздернули — за это вам от всех жителей порта небесный да земной поклон! Уж сколько кровушки он у нас попивал, сколько жил и позвонков беднякам повывертывал! Так что поклон вам ото всех нас — от моряков, рыбаков, мыловаров, судомоев, и прочих добрых безыменников. Можется, конечно, вашему благородству поклон этот — плюнуть и растереть, тем паче смекаем мы что восстанием нашим забиячливым накузьмили мы лихо, супротив закона да — премного напакостили. Но, ваше благородство, бранились мы супротив старых обид, которые змей этот Лариус денно и нощно множил живота своего не щадя, и не ждали мы от вашего закона ни опеки, ни помочи. Вестимо-же: портовой квартал под портмистром стонет, портмистр за сеймскими головами угаживает, ну а сеймом Лариус, стервоядов король, знай верховодит и крутит себе как дышло в угодку. Но нынче ясно стало что на дворе новая година, а в городе новая метла, старый мусор взашей выметает. Засим, от имени всех портовых общин, просим милости вашей и прощения, ну а коли изволите простить — то и службу примите, умоляем нижайше. Народ мы черствый и неразумный, только перед грядущей невзгодицей скажется от нас прок, ежели изволите сей прок из рук наших черных принять.
— А если не изволю? — спросил лорд Андре, уперевшись острым взглядом в запыхавшегося от разговора мужика, — Ведь ты пусть и раскаивающиеся, но мятежник, а по закону военного времени за мятеж принято платить одной лишь монетой — ну той, которой я давеча расплатился с известным всем Лариусом. Что скажешь на это, Буссе сын Борки? Что будут твои люди делать если я вас не помилую вовсе, а прикажу и дальше, для пущего порядка и дисциплины, громить как бандитов?
— Казнить или миловать — то ваше право, — молвил мужик рассудительно, — Хоть сейчас берите мою шею да в веревку вдевайте. Что до общины нашей, то мы еще с этого вечора договорились об отставке мятежа и его дальнейшем непродолжении, и бунтовать более не будем даже если ваше благородие решит нас наказать. Главное ведь — издох проклятый Лариус, а это значит, что в город справедливость вернулась, и коли злой дух нового Лариуса из-за моря не принесет, и коли от города орка отвадим, то волею Господа — распрямится судьбина бедняцкая! Твоя-же рука, милостивый государь, есть рука избавителя. Мы, даром что простые, супротив избавляющей руки оружия не подымем, ибо есть у нас своя, мужицкая честь. Увидели мы что дорога земля родная вашему благородству, что дорог вам город, что не хотите вы отдавать его врагу на покусание, что будете его боронить собственной жизни не щадя, а стервоядов покусившихся будете бить невзирая на чин и сословие. Любили вас раньше рыцари да полчане, теперь-же вот, за дела ваши, и простой народ полюбил. Народ все видит! Так позвольте служить под вашим началом, даруйте эту непростую милость — а мы уж постараемся.
С этими словами матрос было захотел преклонить колено, но лорд Андре, резко встав из-за стола, подхватил его под руку.
— Тебе-ли кланяться, Буссе сын Борки! — растрогавшись воскликнул молодой паладин и сам удивился собственным чувствам, ибо к волнениям был обычно не склонен. — Тебе-ли кланяться… А ведь и суток не прошло как говаривал я на этом самом месте с одним титулованным вельможей, с человеком благороднейшей крови, с особой экзальтированной, королевской милостью обласканной, и что-же? Болтается нынче этот родовитый вельможа на веревке, так как честью своей поступился, продал её, и предав отчизну в ничтожество безвозвратное пал. Видимо так распорядился небесный наш владыка в бесконечной мудрости своей, что в лихую эту годину, когда над нашей юдолью разверзается буря, маленький матрос Буссе, Боркулов сын ведает о благородстве, долге, и чести больше, чем весь титулованный свет! Ты, Буссе, соль земли, а народ твой — хребет её и надежда. И если, милостью Божьей, сломим мы меч над главами нашими занесенный, то народ твой унаследует спасенную им землю и ты, Буссе, станешь пастырем и сторожем его. Забирай-же прощение и считай себя впредь на королевской службе. Но помни, непростую ношу взвалил ты себе на плечи, и пути назад у тебя больше нет.
Моряк Буссе глубоко поклонился и, очевидно тоже растрогавшись, утер влажные глаза краешком шапки:
— Благодарю вас искренне, ваше благородство! Ну а ношу как-нибудь вынесем, бо плечам не привыкать от рассвета до заката тюки морские да грузы таскавши. Считайте, ваша светлость, что в портовом квартале у есть теперь свое ополчение, и орков — коли те свои рыла высунут, мы через порт просто так не пропустим!
— Вот это другое дело, — с улыбкой молвил лорд Андре, — Прибыло нашему полку! Но действовать, меж тем, надлежит сообща. Слушай-же теперь, моряк Буссе: поспеши обратно в порт и веди сюда самых толковых своих людей, сотников да ловкачей, которыми ты бунт свой распоряжал. К полуночи начнется совет, там авось и придумаем как едиными силами орчьи полчища заарканить и город, тем самым, на поругание не отдать. Так что лети теперь, исполняй приказание служивый!
Раскланявшись по пояс и челом прильнув к деснице лорда Андре, моряк Буссе ушел выполнять первый свой воинский приказ. Совещание, собранное к полуночи, выдалось долгим и затянулось до самого утра: обсуждали построение войсковой обороны и хитрости портового квартала, который стараниями бывших бунтовщиков обещал стать для орков могилой. Порядком притомившись к рассвету, собравшиеся решили ненадолго откланяться дабы набраться сил для дневных забот, да и вечно неутомимый лорд Андре внезапно почувствовал навалившуюся тяжелым грузом усталость и, по привычке наказав стражникам немедля себя будить при малейшей необходимости, камнем ухнул на ложе.
Солнце, меж тем, выкатилось из-за горизонта и, умывшись в утихающих морских волнах, заступало на свою ежедневную дугу. Дождь больше не лил, улеглись колючие ветры, разошлись свинцовые тучи и угомонили бесчинствующую досель морскую пучину. Над голубой высью Хориниса заискрился яркий рассвет. К полудню совсем распогодилось, и лежащая на склонах холмов городская плешина, будто оправившись от тяжелого недуга, расцвела зелеными кронами деревьев и яркими платьями горожан. На горизонте, меж тем, еле зримо замаячили черные точки, издали походившие на ватаги перелетных птах.
Лорд Андре проснулся и, очертя голову, вылетел на балкон своих покоев. Над городом разлетался гулкий перезвон набата. Сощурив глаза и заслонив лицо от солнца, молодой рыцарь вперился острым взором в раскрывающуюся с вершины ратуши даль: чёрной лентой окаймив горизонт и вспенивая море веслами, на город надвигалась орчья армада. Завертевшимся над сизой пучиной ветром приносило утробное ворчание барабанов и лихой визг погонщицких плетей, галеры шли плотным строем и было их никак не меньше сорока, что свидетельствовало о полных тридцати когортах отборного орчьего воинства. «Вот она лавина!» — подумал лорд Андре, «Боже милостивый, потоп!»
Бездоспешный, но с верным двуручным мечом в руках, молодой паладин вырвался из покоев и очутился на плацу перед цитаделью, где уже строились знамена и гремели приказами сотники. Завидев лорда Андре солдаты ободрились, сомкнули порядки, подняли ввысь знамена и по-молодецки вытянувшись приветствовали командира. Чеканя шаг, лорд Андре прошел вдоль шеренг и, резко развернувшись, приготовился говорить с войском.
— Ваше превосходительство! — рядом ним раздался гулкий, но порядком запыхавшийся голос Вульфгара, — Десять минут назад заприметили орка. Идут быстро, словно сам Белиар их под хвост подгоняет, через час подойдут на расстояние выстрела. Ох, кабы у нас было больше людей!
— Что-же это, солдат мой Вульфгар! — громко молвил лорд Андре, в глазах его заиграл охочий до сражения пламень. Пожилому начальнику стражи показалось что молодой командир будто бы вырос, возвышаясь в лучах яркого солнца точно осененный благословением Инноса исполин, ниспосланный укрепить души ратующих его именем воинов.
— Нет, — продолжил лорд Андре чеканя каждое слово, дабы каждый стоящий на плацу солдат мог его расслышать. — Нет, коль уготована нам смерть, то смерти нашей — ни больше и не меньше, а в самый раз хватает дабы оплакала отчизна. А коли будем жить — чем меньше нас, тем больше славы! Иннос свидетель — не алчен я до злата, мне безразлично кто живет за рыцарский мой счет, что так что эдак до благ мирских и светских тряпок мне дела больше нет. Но, если в чем и грешен — так это в жажде славы, вот в этом я греховней любой мирской души! Поэтому отриньте мысли о подспорье, ибо делиться славой вовек не мой удел. Подай доспех, оруженосец! Где мой дубовый щит, где меч, которому о ножнах вспомнить не судьба? Вот он! — клинок лорда Андре молнией сверкнул над головами воинов. — Вот меч, вот замысел Господень, вот Божье провидение, и будет тот бессмертен кто встанет за него. Но, памятуя битву, так возвещу солдатам: всяк кто отчаялся сражаться без всякого упрека имеет право, времени не тратя, покинуть этот строй. Получит он и пропуск, тугой кошель вдогонку — ибо погибнуть с тем, кому горька и мысль об упокое братском — того я не желаю и видеть не хочу! Сегодня бой наш, пир наш — за землю, за отчизну! Кто сдюжит и, покрыв чело бессмертной славой, воротится домой — того с порога возвышенье ждет, лишь только упомянет отвагу того дня. Кто, битву пережив, до старых лет дотянет — тот каждый год, в поминовенье, соседа мёдом угостит, и угощая непременно скажет — «то, братцы, была битва!». Там на пиру, рукава платья закатав, он раны обнажит добытые в бою за отчий край. То правда, забывчив старый люд! Но всё будет забыто, прежде чем престарелый воин запамятует ратный подвиг свой: сей бранный день, сей бранный час, и имена товарищей что намертво врастут и в мысли, и в поступки, и в слова веков. Под кубков звон и до скончания лет не выветрится память о славном этом дне; от доброго отца к послушному отроку из уст в уста польется длинный сказ: о нас — счастливой горсти, о нашем крепком братстве, о тех кто кровь со мной не струхнувши пролил! Со мною претерпевший любой мне станет братом, каким-бы ни был низким его сословный чин. А те ясновельможные, что нынче спят в кроватях, и царство покоряют подушек и перин — судьбу еще проклянут, чванливые дворяне: что не было их с нами, что не сражались браво, что подвиг не свершили в сей славный, бранный день!»