«Там изредка выпадают слабые дожди, постоянно дуют мягкие и влажные ветры; на этих островах не только можно сеять и сажать на доброй и тучной земле — нет, народ там, не обременяя себя ни трудами, ни хлопотами, в изобилии собирает сладкие плоды, которые растут сами по себе. Воздух на островах животворен благодаря мягкости климата и отсутствию резкой разницы меж временами года, ибо северные и восточные вихри, рождённые в наших пределах, из-за дальности расстояния слабеют, рассеиваются на бескрайних просторах и теряют мощь, а дующие с моря южные и западные ветры изредка приносят слабый дождь, чаще же их влажное и прохладное дыхание только смягчает зной и питает землю.»«Легенды и предания страны Грёз». Кратейя
Послышался далекий крик чаек и мерный, почти гипнотизирующий шум волн.
Среди просторных улочек, вымощенных белым мрамором, я шел к своей обители, что расположилась на краю Эйры возле скал, у спуска к бескрайнему теплому океану. Легкий бриз трепал мои выгоревшие льняные волосы, а предвкушение встречи было столь волнующим, что я то и дело мыслями срывался в подготовку к ритуалу. Моя первая служба, в первом храме богини среди моих преданных послушников, что своими руками камень за камнем помогали выстраивать длинные анфилады и величественные стены, украшенные вязью точеных орнаментов. Я был счастлив и воодушевлен, я мог с гордостью представить наше творение и принимать верующих у нас в залах, но было и то, что меня еще тревожило. У каждого из богов в их храмах были скульптуры, чтобы каждый, кто приходил на службу, видел своего кумира и знал, кому был обязан своей жизнью, но Луна… Она редко показывалась на глаза, и еще реже я мог узнать, как она выглядела при этом, и ни одно новое описание не совпадало с предыдущим. Моя госпожа переменчива, как погода в горах, и скрытна, как затаившаяся кошка. Я день и ночь искал ее в глазах других людей, в незнакомых лицах, в случайных знакомствах, в мимолетных встречах, в одиночестве, которое ее сопровождало, но нигде не находил сияющих глаз из плавленого серебра и волос, струящихся, словно жидкий шелк. Что и сказать, мне было обидно видеть, как другие храмы бахвалились красотой своих богов, а я, словно потерянное дитя, молил о снисхождении, о взгляде, одном единственном, чтобы своими руками запечатлеть светлый лик госпожи в камне. Тогда каждый в храме узнает, что наша богиня прекраснее всех.
— Боги, сжальтесь надо мной, сегодня наша первая церемония, мы обязаны увидеть Луну и приветствовать ее на нашей земле, — я приложил ладонь к груди и, помолившись про себя, встал на тропинку, ведущую через священную рощу прямо к храму.
Я стоял перед жертвенным алтарем, через пламя окидывая взглядом столы, ломившиеся от даров богине, приносимых верующими. Изысканные вина, искусные сладости, спелые, свежие фрукты и восхитительной красоты цветы лежали перед смиренно склоняющимися помощниками, но я сам негодовал, считая минуты.
Неужели этого оказалось мало?
Сердце обожгло обидой, словно жгучим, едким ядом, а тот растекался под ребрами болезненной, мучительной волной.
Я был потерян.
Мы собрали пиршество, провели жертвоприношение, украсили наш главный зал, так что не снилось даже солнцепоклонникам, но я все еще не видел свою богиню. Один из послушников дотронулся до моего плеча, стараясь успокоить, но сила, кипящая в мне от эмоций, требовала выхода наружу. Опозоренный, униженный и отвергнутый Луной я стоял, как истукан, перед всеми верующими, что так надеялись на внимание своей хозяйки. А я не знал, что сказать в свое оправдание. Мы столько времени и сил потратили для того, чтобы появление Луны было безукоризненным, потрясающим, но нет! Она просто не пришла к нам! Проигнорировала наши молитвы, оставила нас здесь одних, сгорбленных и одиноких в своей вере. Боги, за что она так с нами…
К горлу подкатил ком, и чуть не вырвались неподобающие слова. Махнув рукой, я оставил помощников, дав им возможность самим закончить службу и едва ступил на землю со священных ступеней, как силы меня покинули. С трудом я добрался до жилого крыла, срывая по пути украшения на хитоне, и, обогнув основное здание, вошел в невысокую башню из светлого камня. Там, поднявшись на свой этаж, я, измученный переживаниями, прошел на балкон, с толикой облегчения ощущая, как прохладный ветер остужает мое разгоряченное тело. Впереди, насколько хватало глаз, закатное солнце скрывалось в воде, превращая море в кровавое вино. Моя злость сходила на нет, но разочарование тисками сжимало обрывки души.
Я всю жизнь упорно верил в свою госпожу, неужели я не достоин ее внимания?
Не достоин всего капли любви?
Оставив попытки найти ответ, я скрепя сердце вернулся в комнату и упал на софу, зарывшись в многоцветье подушек. Я буду проклят, но я увижу свою богиню, ту, чей голос слышу во сне, когда она зовет меня в свою небесную обитель.
Ночью я неожиданно проснулся от шелеста листьев и шороха веток у стен и окна. У башни был разбит фруктовый сад, но никому кроме послушников нельзя было притрагиваться к веткам.
Неужели кто-то не спит в темный час? Или это вор пробрался в наш храм, дабы осквернить землю?
Встав, я тихо прошел на балкон и внизу, среди деревьев, заметил какое-то движение и чей-то промелькнувший белесый силуэт. Недолго думая, я перепрыгнул через перила, магией смягчив свое приземление. Рядом, в нескольких шагах от меня, кто-то стоял на ветке яблони, тонкая ткань платья чуть свисала из кроны, выдавая воришку. Затаившись, я огляделся и, убедившись, что больше в саду никого нет, громко произнёс:
— Эти плоды священны, и только служители Дианы могут их есть.
Шуршание в листве утихло, я быстро подошел к стволу дерева, посмотрев на нарушителя и надеясь, что он не попытается трусливо сбежать. С такой высоты легко было переломать себе ноги.
— Спускайся, иначе мне придется убить тебя за вероломство и неуважение к нашей богине.
Листья закрывали от меня воришку, но тонкий девичий голос послышался сверху, удивив меня ласковым тоном, звучавшим, как переливы мельхиоровых колокольчиков.
— Простите, а вы можете помочь мне слезть?
— Да, прыгай, я поймаю тебя.
Из-под ткани промелькнули бледные небольшие ступни, незнакомка на миг присела на ветке и легко спрыгнула в мои объятья. Я хотел бы тут же отпустить ее, но едва увидел лицо, как мое сердце пустилось вскачь. Глаза прекрасные, будто переливы лунного света в океане, смотрели на меня, а хрупкое тело, словно вылитое из фарфора, закрывали рассыпавшиеся по плечам серебряные волосы. Платье девушки едва закрывало ее грудь, нежная тоньше шелка и легче паутинки ткань почти не мешала рассмотреть фигуру.
— Луна?
— Достанешь мне яблочко, Вирбий? Я так хочу есть и так устала лазать по дереву.
Ее изящные черты лица притягивали взгляд, а просящие нотки почти безукоризненно подчиняли своей воле, но руки не слушались меня и, словно обретя самое драгоценное в моей жизни, обнимали богиню, не давая ей своими прелестными ножками ступить на землю.
— Вирбий?
— Мы для вас подготовили сегодня пир, там было много еды, я думаю, там еще осталось, чтобы покормить вас.
— Да? Это будет замечательно.
— Но почему вы не пришли? Я ждал и молил вас.
— Я не могла, закат в день осеннего солнцестояния, время смены власти братьев, и быть с ними как никогда важно, но я видела, как ты украсил зал, мне очень понравилось, особенно белые лилии.
Не веря своим ушам, я сильнее стиснул девушку в своих руках и, уткнувшись ей в плечо, вдыхал аромат далеких звезд и запах прохладной темной полуночи.
— Простите меня, простите, я был так зол, так глуп, решив, что вы про нас забыли. Я должен был понять, что это время не подходит.
Тонкие руки погладили меня по затылку, утешая. Луна обняла меня в ответ, нисколько не стесняясь и с нежностью прижимая к себе.
— Ты не виноват, я совсем забыла предупредить, я привыкла говорить с тобой только по ночам.
Не желая терять ни мгновения наедине с Луной, я подхватил богиню на руки и понес ее в сторону кухни. Дежурящие у входа послушники удивленно проводили нас взглядами, но ничего не сказали. Мы прошли мимо все еще украшенного зала, где аромат цветов пьянил не хуже забродивших нектаров, и, забрав белесый, точно призрачный цветок лилии из вазы, я отдал его своей госпоже, за что получил в ответ смущенную невинную улыбку.
Оказавшись на кухне, я посадил Луну за стол и достал для нее оставшиеся деликатесы, мясо и фрукты, налил в бокал медовый напиток. Богиня вновь улыбнулась мне, но уже смелее и, поблагодарив, принялась за трапезу. Я, совершенно оглушенный в своем счастье, замер рядом и смотрел, как прекрасные, словно розовые лепестки, губы краснеют от сока, как проявляется на кукольных щеках бледный румянец, как беззаботно она болтает ногами, сидя на слишком высоком для нее стуле. Луна казалась совсем юной, хрупкой и восхитительной, будто хрустальная статуэтка. Как молодая богиня она усердно работала, помогала старшим братьям, но, появляясь на земле, представала в облике милых юношей или таких фарфоровых девиц, чем неизменно притягивая взгляды прохожих.
— Большое спасибо.
Луна промокнула рот салфеткой и посмотрела на меня, всего лишь легким движением ресниц заставив обомлеть и потерять дар речи. В ее глазах читался интерес, и мое сердце постыдно замирало в предвкушении.
— Я могу остаться, пока ты завершишь скульптуру.
Всего лишь одна фраза, мягкая уступка, и моя несбыточная мечта сбылась, но я тут же ощутил, как горят мои уши. До нее явно дошли мои мысли вне молитв, и постыдная обида наверняка тоже.
— Я буду благодарен вам за это, мы можем выделить вам лучшие покои.
— Нет, я хочу спать в твоих, ты не против?
— Если пожелаете, я освобожу их сейчас же…
— Нет, ты останешься, я не хочу жить там одна, я не хочу быть одинока. Ты будешь помогать мне, охранять и записывать, как правильно проводить ритуалы в мою честь.
— Госпожа, но я простой смертный, мне нельзя жить с вами…
— Поздно! Я уже все решила, а слова богини — закон. Возьми меня на руки, у вас ужасно холодный пол.
Ошарашенный новостью я, почти не раздумывая, смиренно поднял Луну, вновь разомлев от близости к ней, и аккуратно понес в сторону башни. Я не мог представить, даже просто в мыслях допустить себе возможность переночевать в одной спальне с госпожой, даже учитывая, что ее голос часто навещал меня во время сна. Моя ласковая богиня была достойна большего, но она, словно капризное дитя, сама придумывала правила, и кощунственной была б идея нарушить ее просьбу или пойти наперекор словам.
Тем временем Луна притихла, положив голову ко мне на плечо и беззастенчиво рассматривая мое лицо, пока я силой воли заставлял себя не пялится в ответ. Позже, уже у дверей своей комнаты, я заметил прикрытые глаза, а ее мерное дыхание защекотало шею. Стараясь не разбудить богиню, я ветряным хлыстом открыл проход в покои, так чтобы и скрипа не было слыхать, и прошел внутрь. В спальне, в моей запущенной обители, в беспорядочном количестве рукописей и книг у шкафов лежали мягкие подушки, записные книжки и простые чертежи. У приоткрытого окна стоял рабочий стол с подрагивающими листами песнопений, а чуть поодаль расположилась софа, покрытая менее важными бумагами и личными записями, единственным чистым и убранным место была моя кровать с балдахином, туда я редко добирался из-за работы и без стеснения положил Луну, накрыв ее легким шелковым одеялом.
Оставив свою ношу, я с некоторым облегчением уже потянулся уйти, но просящий, тихий голос тут же окликнул меня.
— Не уходи, ляг рядом.
Бледная рука богини поймала край хитона, сонные печальные глаза приоткрылись, умоляюще взглянув на меня. Пожелай она тогда, чтобы я отдал свою жизнь ради нее на мраморном жертвеннике, и я не раздумывая бы взошел на костер, прославляя имя своей прекрасной Луны.
— Да, конечно, моя госпожа.
Я осторожно пристроился на одеяле, не раздеваясь, и дал богине обнять себя. Ее хорошенькая голова приютилась на моем плече, а тонкие руки обхватили грудь, будто я в миг стал любимой игрушкой Луны. Мое сердце ликовало, но страшно было даже вздохнуть, и, подарив покой своей богине, я сам уснул лишь с разгорающимся на горизонте рассветом.
***
— Не плачь, мое сокровище, не стоит.
Прохладная нежная ладонь коснулась моей щеки, утирая влагу. Я с удивлением осознала, что действительно плачу, а под ребрами разливается глухая, безумная тоска и печаль. Шмыгнув, я усилием воли распахнула веки и встретила взгляд бездонных серебряных глаз, напоминавших мне отраженный лунный свет на водах хмурого, неприветливого моря Скай, но вместе с тем мне стало ясно — передо мной богиня. Настоящая, о каких пишут в сказках и легендах, о покровительстве которой молят ежедневно и еженощно, и о чьем внимании мечтал сам Ньярл. Не зная, что сказать и как отреагировать на ее появление, я с трудом выдавила из себя:
— Луна?
— Она самая.
Горло разом пересохло. Я не понимала, страшно ли мне или наоборот трепетно от ее присутствия. Ньярл как назло затих, хоть я и ощущала отголоски его переживаний, но помощником он тут точно не был. Не меньше моего он был в смятении, наблюдая, как уже заметно повзрослевшая, но все еще нечеловечески прекрасная Луна осторожно положила мою голову к себе на колени, не боясь запачкать ткань тончайшего, словно иней на стекле, платья, чьи свободные рукава, едва касаясь, огладили мое лицо. Запоздало я поняла, что нахожусь не в спальне, не в Кадате и не у Карвенов. Последние события отрывками всплыли в памяти, как и нарастающая боль в ноющем теле. Я явно находилась в небольшой каменной тюремной камере, среди ночи, потому что даже с учетом крохотного окна в стене свет излучала только Луна, окрашивая мир рядом с собой в потусторонние призрачные оттенки серого.
На миг показалось, будто я и не уходила из этой камеры никогда, и не было тех долгих трехсот лет на Саррубе. Что только вчера кончился пир нового короля Леброна, а я по собственной глупости попала в подвалы.
Попал.
— Я не Ньярл.
Сказала это вслух, наверно, даже больше для себя, чем для богини. Воспоминания, пережитые во снах моего невольного попутчика, ощущались как никогда своими, и я панически чувствовала потребность отстраниться от них, отгородиться и постараться не потерять границу себя.
— Я знаю, ты моё сокровище. Изумительный, дорогой дар для меня. Ты не представляешь, как долго я тебя ждала и как мечтала оказаться рядом.
— З-зачем?
— Чтобы ты помогла мне, как и мой возлюбленный когда-то. Вы оба мне нужны и миру, а вашу силу сложно переоценить.
В груди что-то задрожало в предвкушении. Ньярл бессознательно тянулся к богине, будто подспудно всю жизнь и все посмертие стремился прикоснуться к ней, но тело мое все еще принадлежало мне.
Она все еще меня любит?
— Позволь лишь капельку тебе помочь, тебе силы пригодятся завтра.
Тонкие пальцы Луны очертили мои скулы в мимолетной ласке. Нежная, сердечная улыбка приблизилась к щеке, но в миг, когда я думала, что кожи моей лишь на мгновение коснется чужое дыхание, богиня невесомо поцеловала меня, обнимая и прижимая к себе. Ее ладони легли на мои живот и шею, будто стараясь спрятать меня в складках ткани. Драгоценное полотно платиновых волос единой пеленой закрыло весь остальной мир, и не оказалось ничего важнее на всем белом свете, чем теплые любящие губы на моей щеке.
Потеряв дар речи, я беспомощно открыла рот, едва не задыхаясь от затопившего меня смущения. Будь Ньярл жив сейчас, он бы тут же помер от стыда, а легкий, на грани слышимости, смешок богини, всё сделал только хуже. Не в силах сдержать эмоции, я закрыла руками лицо, ощущая, как на глаза вновь наворачиваются слезы. Носа коснулся знакомый запах звезд и ночи, а голос Луны, словно стаей колокольчиков, отдавался в моей голове.
— Полагаю, ты не против мне помочь.
Позорно всхлипнув, я предпочла поменяться с Ньярлом местами, вытолкнув к разговору его сознание вместо себя.
— Но что мне делать, моя госпожа?
— Ох, мой милый Ньярл…
— Кажется, в том сне ты называла меня иначе.
— Да, тогда я тебя называла Вирбий.
Она произносила прежнее мое имя так особенно, будто в нем скрывалось куда больше чувств, чем я своей оскудевшей фантазией мог бы когда-то вообразить. Убрав ладони от лица, я самонадеянно решился взглянуть на Луну, но от ее печально полуопущенных век чуть не остановилось сердце. Как много она скрывает трагедий в душе? Боится ли одиночества теперь? Спустя три тысячи лет с постройки моего первого храма в ее честь остался ли хоть камень от обители? Лишь представив этот огромный путь, я захотел как можно крепче прижать к себе хрупкое, кукольное тело госпожи, чтобы все оставшиеся годы до последнего вздоха посвятить только ей. Зацеловать, лелеять, залюбить, не отпускать, пока фарфоровые щеки не примут оттенок цветущего миндаля, а губы не зардеют, словно лепестки прекрасной чайной розы.
Осторожно сжав пальцами аккуратные ладошки Луны, я вновь припомнил те стихи, что складывал когда-то очень давно для нее.
— Когда я прижимал тебя к груди своей,
Любви и счастья полн и примирен с судьбою,
Я думал: только смерть нас разлучит с тобою.
— Но даже смерти я не дала нас разделить.
Богиня отчего-то покраснела будто маковое поле.
— Мой дорогой Ньярл, мне нужно, чтобы вы распоряжались своей жизнью как сами того пожелаете, не слушая других.
— Снова?
— Снова. Это важно, безумно важно, я прошу, не слушайте никого кроме себя и не забывайте, что помимо светлых и темных, есть те, из-за чьего присутствия мне не удастся вам помочь.
— Как в Кадате.
— Ни одно божество не должно пересекаться с магией, что хранится в Некрономиконе, ибо тот иной бог за Завесой жаждет нашего могущества.
Едва услышав о черном океане, я хотел было задать еще вопросы, что мучали меня не первое столетие, но разум мой, будто утомившись, затерялся, как в тумане. Темнота с новой силой поглотила сознание, и на этот раз сон был недолгим и совершенно без видений.