– …Этим танцем сегодня с тобой мы вечер открываем…
Визг поприветствовавших начало нашего выступления школьниц потонул в ритмичной музыке и вскоре стих. Я быстро приноровился к микрофону и не допустил ошибок даже на «старте». Не напрягался: помнил о том, что сегодня не спринт, а марафон (впереди два с половиной часа пения). Мой усиленный динамиками голос раскатывался по залу (мурашки пробегали по моей спине и рукам). ВИА Рокотова поддерживал меня бодрой мелодией. Парни работали дружно, профессионально. Я не смотрел на музыкантов. Скользил взглядом по лицам собравшихся рядом со сценой девчонок. Окутанные полумраком фигуры школьников пришли в движение: замелькали руки, затряслись модные причёски.
Я жмурил глаза от яркого света направленных на сцену прожекторов. Голосом создавал движения звука, расставлял акценты, менял динамические оттенки, передавал слушателям своё настроение – будто на занятиях в хоре. Настроение у меня было великолепное: подстать заложенному в словах песни. Эмоции собравшихся в зале школьников наполняли меня энергией, заставляли не просто петь – я приплясывал, вилял бёдрами (будто вообразил себя Эливисом). С высоты своего сценического помоста смотрел на счастливые лица девчонок. Наслаждался восторгом, который видел в девичьих глазах. Дарил улыбку тем, с кем даже на миг встречался взглядами. И пел для них всех… и для каждой – персонально.
До этого момента моим самым «масштабным» выступлением была та самая репетиция концерта ко Дню учителя – до неё я пел лишь на дружеских вечеринках и на семейных посиделках. Каждым движением ног я вновь и вновь напоминал себе, что больше не сижу в инвалидном кресле. Пел спокойно и без надрыва. Чувствовал большой запас прочности своих нынешних голосовых связок. Но и не перенапрягал их понапрасну. Не пытался шокировать слушателей своими умениями. Да и не видел в том нужды. Потому что мой голос и музыка ВИА и без того творили чудеса. Уже к началу второго куплета собравшиеся в зале школьники вспомнили, зачем явились в танцевальный зал. Они танцевали, смеялись, обменивались задорными взглядами.
Даже прятавшиеся под защитой стен парни приплясывали на месте. Они уже не оглядывались на конкурентов. Намечали себе в толпе девиц «цели» на ближайшие «медляки», первый из которых Рокотов в своём списке поставил на четвёртую позицию. Сергей обосновал своё решение тем, что к тому времени девицы уже слегка «разомнутся» и «покажут себя» потенциальным кавалерам. А парни освоятся в танцевальном зале и слегка заскучают. «Первый медляк обычно самый невостребованный, – говорил Рокот. – Его гарантированно будут танцевать только те парни, кто пришёл с подругами. Но таких обычно немного. Чем раньше его сыграем, тем лучше. Лишь бы только не слишком рано, чтобы хоть кто-то из пацанов к тому времени решился на подвиги».
ВИА заиграли финальную репризу.
– …Ну что тебя так тянет танцевать?.. – пропел я.
Свет прожекторов лишь слегка задевал девичьи причёски, рисовал подобия «лунных дорожек». Движения голов и рук собравшихся около сцены группы девчонок напомнили мне морские волны. Музыка и мой голос действовали на них, как ветер на водную поверхность. Я наблюдал за тем, как головы танцоров ритмично раскачивались (будто смотрел с высокого берега на воду). Любое изменение темпа и ритма в моём голосе и в звучании музыкальных инструментов ансамбля тут же сказывалось на их движении. Я прилежно вытягивал ноты – соревновался со звучанием гитары Рокотова. Не «следовал» за музыкой, а словно «вёл» её за собой. Прислушивался к похожим на шум прибоя звукам женских голосов – радостным, довольным. Именно по ним я определял качество своего вокала.
Я замолчал, опустил микрофон. Выждал, пока музыканты отыграют короткий финал. Подумал: «И даже не вспотел». Поправил очки и приподнятый воротник рубашки. Выслушал шквал поощрительных криков – не такой мощный, какие обрушивались на Элвиса Пресли, но всё же громкий и вдохновляющий. Бросил смотревшим на меня снизу вверх девчонкам воздушный поцелуй. Вслух поблагодарил школьников «за поддержку». Вернул микрофон на стойку – посмотрел на лидера ансамбля. Рокот убрал руку от струн – показал мне и музыкантам поднятый вверх большой палец. Его губы зашевелились, но я не расслышал шёпот. На сцену взбежала Белла Корж – что-то шепнула Сергею на ухо (школьницы встретили её появление недовольным гулом).
Сергей выслушал подружку, кивнул. Посмотрел на музыкантов – те молча дожидались его распоряжений. Чага поправил очки и почесал подбородок, Бурый вытер о штаны ладони, Веник помахал барабанными палочками. Я переминался с ноги на ногу, успокаивал дыхание. Рокотов дождался, пока Изабелла спустится со сцены. Пробежался глазами по залу. Школьники нетерпеливо шумели в ожидании следующей песни. Слышался даже свист. Рокот взглядом проверил готовность ансамбля к «продолжению». Снова качнул головой (уложенные в модную причёску волосы на его голове блеснули в свете прожекторов). Чуть сдвинул ремешок гитары. Показал мне и ВИА два пальца (сообщил, что переходим к исполнению второй «списочной» композиции).
Стоявшие около сцены девицы встретили его отмашку радостными возгласами.
Я жестом сообщил Сергею: «Понял, принял».
Спрятал руки за спину и шагнул к микрофону.
Рокотов не ошибся: первую «медленную» мелодию школьники встретили «прохладно». Даже я, покачиваясь около стойки с микрофоном, почувствовал возникшее на танцплощадке «напряжение». Топтавшиеся у стен парни не ринулись в атаку: в подавляющем большинстве они проявили нерешительность (пусть и не все). При звуках неторопливой музыки в центре зала появились проплешины. Многие девчонки почти минуту (после спетых мною первых слов песни) простояли без движения, будто заворожённые звучанием моего голоса. Мало кто из них дождался приглашения на танец. Некоторые скрыли разочарованные вздохи и изобразили усталость – сбились в «не танцующие» группы. Несколько школьниц предпочли танцевать в паре с подружками. Попавшие в объятия своих «официальных» ухажёров девицы горделиво вскинули подбородки и будто не замечали наблюдавших за их танцем «неудачниц».
Я вытягивал ноты, уже привычно выдерживал «оптимальное» расстояние между губами и микрофоном. Покачивался «на волнах» мелодии. Из-под полуопущенных век смотрел на собравшихся рядом со сценой девиц. Отметил, что их ряды поредели: не все красавицы оказались «бесхозными». А те, кто остались в «строю» копировали мои движения и буквально пожирали меня глазами – точно я был единственным мужчиной в этом большом зале. Я завершил припев и замолчал. Уступил внимание слушателей гитарному соло Рокота. Но я не замер – продолжил свой слегка заторможенный танец на месте: тот самый, которому подражали глядевшие в сторону сцены школьницы. В какой-то момент я почувствовал себя не эстрадным певцом, а фитнес-тренером. В мыслях мелькнула идея «вычудить» нечто «эдакое». Но я услышал первые ноты репризы. Приблизил лицо к микрофону и снова «затянул» припев.
– …Ещё до старта далеко, далеко, далеко…
В начале этой композиции я слегка напрягся, подстраивая слова песни под непривычный мне темп. Крепко сжимал микрофон, словно эстафетную палочку. Отгонял звучавший в глубинах памяти голос эстонского певца Тыниса Мяги – его звучание плохо накладывалось на музыкальное сопровождение ВИА Рокотова. Сам себя я мысленно призывал не волноваться. Смотрел в темноту зала – не на лица слушательниц. Выдерживал заданный ансамблем ритм и темп композиции. Сердце в груди трепыхалось, будто подгоняло. На первых же словах я едва не споткнулся. Но лишь чуть приглушил ноты. А уже ко второму куплету успокоился. Убедился, что не отставал от мелодии. Слышал, что мой голос звучал из динамиков бодро и уверенно – не казался заторможенным. Заметил, как кивнул Рокот. И лишь тогда опустил взгляд на лица танцевавших рядом со сценой девчонок, улыбнулся.
«Олимпиада-80» в списке Рокотова предшествовала второму «медляку». Сергей предсказывал, что ко «второму разу» многие парни осмелеют. Потому что почувствуют, как быстро тает отведённое администрацией ДК на танцы школьников время. Я вспомнил, что и сам весной ринулся на штурм бастиона (Наташи Кравцовой) не во время первого медленного танца (но перед вторым меня опередил Вася Громов). Я пробежался взглядом по головам школьников. Кравцову увидел недалеко от сцены. Как и Лидочку Сергееву. А вот долговязую фигуру Василия я не разглядел: слепили прожектора, да и фигуры парней виднелись в основном у дальней от меня стены и около самого входа. Подумал, что если Громов сегодня в зале, то во время следующей песни он непременно нарисуется около Наташи. Потому что я бы тогда, в мае тысяча девятьсот восемьдесят первого года, именно так и поступил.
Но не все парни «подпирали стены». Некоторые уже готовились к решительным действиям. Ещё во время песни, предшествовавшей «Олимпиаде-80», я отметил, что с десяток мужских групп перебрались ближе к центру зала и вытанцовывали бок обок с компаниями девчонок: рядом, но всё же отдельно. Они словно заранее приблизились к своим жертвам, отсекая тем пути к отступлению… и к другим кавалерам. Долговязого Громова я среди этих хитрецов не увидел. Но приметил троих своих одноклассников – в том числе и Лёню Свечина. А вот напомнивший о себе сегодня Руся Петров показался неподалёку от сцены ещё во время первого «медляка». Он потискал тогда в своих объятиях (во время танца) незнакомую мне девчонку (рядом с Русланом она выглядела Дюймовочкой). А после танца Руся не только в очередной раз стиснул подружке ягодицы, но и поаплодировал мне.
Я завершил песню, вернул на стойку микрофон. Бодро приплясывал и хлопал в ладоши (пока музыканты ВИА доигрывали финал композиции) – показывал пример не спускавшим с меня глаз школьницам. Восстанавливал дыхание. Слушал музыку. Всё ещё улыбался. Но уже не чувствовал былого задора. Да и прежней прыти тоже не ощущал. Отметил, что во время пения всё меньше разглядывал лица девчонок. И почти не замечал чужого пристального внимания. Будто стоял не на сцене, а сидел в своей инвалидной коляске; и развлекал не заполненный школьниками зал, а десяток родственников. Понял, что пение на этом концерте из развлечения превратилось в работу: новизна этого дела поблекла, появились намёки на усталость. Будто бы невзначай я посмотрел на часы. Убедился: работать сегодня предстояло ещё долго – все предыдущие песни были только разминкой.
Смолкли звуки «Олимпиады-80» – стали громче голоса школьников. Десятки пар глаз посматривали в сторону сцены (и почти все – на меня). Школьники дожидались начала следующей композиции, делились друг с другом впечатлениями о сегодняшнем концерте, спешно обменивались «срочной» информацией (пока на танцзал из динамиков вновь не обрушился мой голос и музыка). Я отошёл от края сцены – поглядывал на Рокотова. Тот шептался с Чагой, переглядывался с Бурым и Веником (проверял, готовы ли парни к дальнейшей работе). Участники ВИА не выглядели усталыми – они казались бодрыми, улыбались. Рокот посмотрел на меня – жестом поинтересовался, всё ли у меня хорошо. Я показал ему, что «всё окей». Сергей кивнул и приготовился начать отсчёт. Но тут же опустил руку. Потому что на сцену взобралась Изабелла Корж. Дружинник, дежуривший около ступеней, ведущих на сцену, не среагировал на её действия.
Девятиклассница подошла к Рокоту, прошептала ему на ухо короткую фразу и заглянула Сергею в глаза. Школьницы в зале загудели – требовали, чтобы концерт продолжился, чтобы Белла не отвлекала музыкантов, чтобы отстала от Рокотова. Лидер ВИА стрельнул в меня взглядом и помотал головой. Его шёпот я не расслышал. Но понял, что Изабелла на своё требование получила решительный отказ. Корж плаксиво скривила губы и снова приблизила лицо к голове Сергея. Я увидел, как Рокотов нахмурил брови. Голоса в зале становились всё громче. Следивший за порядком дружинник вышел из «спячки» – мужчина шагнул к ступеням, готовился грудью преградить разгневанным школьникам путь на сцену. Я заметил, как Бурый и Веник переглянулись – оба пожали плечами. И без того сутулый Чага ещё больше склонил голову, словно пытался приблизить её к (не ко времени начавшим спор) Рокоту и Изабелле Корж.
Я поправил очки – в тот самый момент, когда дочь директорши Дворца культуры в ответ на уговоры Сергея Рокотова всплеснула руками и капризно топнула ногой. «…Я тоже хочу танцевать!» – воскликнула она. Несильно толкнула лидера вокально-инструментального ансамбля в плечо. Рокот едва заметно покачнулся, вздохнул. И снова взглянул в мою сторону – не по-доброму, исподлобья (будто посчитал именно меня виновником истерики его избалованной юной подружки). Нехотя бросил Белле короткий ответ, кивнул – девчонка громко взвизгнула, сжала кулаки, радостно подпрыгнула. Корж стрельнула счастливым взглядом в… меня, похлопала в ладоши и поцеловала Сергея в щёку. Рокотов тяжело вздохнул, словно только что поставил свою подпись в договоре на ипотечный кредит. Показал музыкантом скрещенные руки («отбой») и поманил меня рукой, словно для «серьёзного» разговора.
Я подошёл к Рокоту – тот обошёлся без долгих вступлений.
– «Котёнка» своего слабаешь? – спросил Сергей.
В его шёпоте мне послышались нотки безысходности.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – добавила к его вопросу Белла.
Девчонка заглянула мне в лицо, подняла руки в умоляющем жесте – Рокот плотно сжал губы.
Я посмотрел в зал на следивших за нашим общением школьниц. Буквально кожей почувствовал, как нарастало негодование дожидавшихся следующего танцы девиц. Пожал плечами.
– Ладно, – ответил я.
Корж повторила свой акробатический трюк с прыжком и хлопаньем в ладоши. Вот только в этот раз она поцеловала в щёку не Рокота – меня. Чем вновь спровоцировала недовольный гул зала.
– Не дави на струны, – прошептал Рокотов.
Он передал мне гитару – будто не по своей воле вручил родного ребёнка незнакомому человеку. Снова скомандовал музыкантам «отбой». Ни Бурый, ни Веник не встали со своих мест. Чага с готовностью избавился от музыкального инструмента (прислонил гитару к стулу) и вынул из кармана пачку с сигаретами – дождался одобрительного кивка лидера коллектива и поспешил на перекур. Зал притих – школьники наблюдали за неожиданным поворотом событий на сцене. Даже дружинник запрокинул голову и наблюдал за тем, как я набросил на себя ремешок гитары и поправил соскользнувшие к кончику носа очки. Рокотов поочерёдно подошёл к «клавишнику» и к «ударнику» – пояснил Курочкину и Любимову (Бурому и Венику) причину «вынужденного перерыва». Я отладил настройку гитары, вытер о ткань брюк вспотевшие вдруг ладони. Изабелла Корж опередила меня: подошла к микрофону.
– Девочки! – прокричала она (её слова обрушились на зал, будто «глас с небес»). – Приготовьтесь! Сейчас будет наша новая песня! Она называется «Котёнок»! Ищите себе кавалеров! Будем танцевать!
Изабелла рванула к Рокотову, схватила своего ухажёра за руку и потащила к ведущим в танцевальный зал ступеням. Сергей не сопротивлялся – покорно следовал за подругой, как тот бычок, которого вели на заклание. Дружинник освободил им путь – снова отошёл «в тень». Я пристроил на животе электрогитару. Наблюдал за тем, как сошедшая со сцены пара проложила себе путь через толпу школьниц, будто ледокол, преодолевший скованную льдами поверхность моря, и вышла на «чистую воду». Снова отметил, что совершенно не волнуюсь – даже несмотря на колкие выкрики из зала и на неприлично затянувшуюся паузу в танцах. Вновь мысленно повторил прилипшее сегодня к моему языку выражение: «Вдарим рок в этой дыре!» Поправил положение микрофона, извлёк из струн первые ноты. Выкриков из зала стало меньше. Я мазнул взглядом по смотревшим на меня из полумрака женским лицам.
Сыграл короткое вступление – гитара звучала чисто, без брака. Музыка невидимым туманом заполнила зал, заглушила все прочие звуки. Я улыбнулся, чуть приблизил лицо к микрофону.
Пропел:
– Я тебе кричу, ты не слышишь…
– …Я весь для тебя…
Замолчал, лишь касался струн и смотрел на лица стоявших около сцены школьниц.
– …Котёнок!.. – вместо меня пропели десятки женских голосов.
Пение девчонок походило на шум морского прибоя. Она звучало не так громко, как усиленная динамиками музыка. Но накатывало на сцену подобно волнам при шторме. Мне чудилось, что от него поднимался ветер и вибрировали доски пола под моими ногами. Я снова подумал о том, что концерт со сцены воспринимался совсем иначе, чем из глубин танцевального зала. Сейчас я не чувствовал себя частью огромной и будто наэлектризованной человеческой толпы – ощущал себя тем, кто напитывал эту толпу эмоциями… и её укротителем. Я улыбнулся: всем старшеклассницам, что смотрели на меня из полумрака зала – поблагодарил их за отклик. Вновь приблизил лицо к микрофону. И продолжил припев – звуки моего голоса снова потеснили музыку, заполнили зал.
Я пел (по-прежнему терпеливо вытягивал каждую ноту). Касался пальцами гитарных струн. Уже не играл соло – Веник и Бурый вносили свой вклад в звучание музыкальной композиции. Чага снова курил за пределами зала. Рокот и Белла танцевали. Я скользил глазами по головам школьников и учащихся ПТУ. На первом концерте в новом учебном году случился аншлаг, как и предсказывал Сергей Рокотов. В зале почти не осталось свободного пространства. Пары танцевали, едва ли не расталкивая друг друга плечами. «Это будет рай для пацанов», – предсказывал Рокот. Уже к двадцать одному часу парни (во время каждого «медляка») едва ли не в полном составе покидали свои посты около стен. А многие на те посты и не возвращались – разбавляли своим присутствием девичьи компании.
«Котёнка» я исполнял уже в четвёртый раз за сегодняшний вечер. Сегодня это было пока рекордным числом повторений одной и той же песни. Поначалу ВИА мне подыгрывал лишь во время рефренов (неизменно молчала лишь бас-гитара, потому что Чага использовал смену гитариста как возможность в очередной раз отдохнуть и подышать табачным дымом). Но уже к третьему повторению парни отыграли вместе со мной всю композицию. Я увидел в центре зала Руслана Петрова. Заметил своего бывшего одноклассника даже несмотря на скудное освещение и слепившие мне глаза прожекторы. Потому что Руся выделялся на фоне окружавших его школьников, словно тополь, стоявший в окружении кустов шиповника. Именно Петров инициировал второе повторение «Котёнка».
Первое исполнение «Котёнка» будто и не впечатлило школьников. Лишь к середине песни те разобрались, как (а главное, с кем) танцевать под эту песню. Да и овации по окончании композиции показались мне «жиденькими». Меня этот факт слегка разочаровал: он будто бросил тень на моё исполнительское мастерство, как музыканта (пусть и «доморощенного»). Рокотов тогда вернулся на сцену, забрал у меня гитару – постучал меня по плечу и заявил, что я «молодец». «Хорошо исполнил, Ваня, – сказал он. – Но не расслабляйся». А через четверть часа на сцену буквально ворвался Руся Петров (дружинник проморгал его рывок – бросился за парнем вдогонку). Петров положил Рокотову на плечи руку и о чём-то попросил. За его спиной, будто тень (или телохранитель), застыл дружинник.
Уговаривал Петров Рокота не так долго, как Белла Корж. Он обошёлся без жалобных причитаний и истеричных выкриков. Лишь цыкнул на дружинника, чтобы тот «не мешал» – дружинник внял просьбе: сделал вид, что заинтересовался открывшимися со сцены видами на танцплощадку. Сергей кивнул в ответ на просьбу Русика. И тут же подошёл ко мне и спросил: «Слабаешь?» Я не отказался. Не засвистели и школьники при виде меня с гитарой. Повторное исполнение «Котёнка» они встретили уже более эмоционально – по завершении композиции буквально искупали меня в овациях. Третьего и четвёртого «Котёнка» заказала снова Изабелла – при этом она указывала в зал, будто передала лидеру ВИА чужие просьбы.
Уже с третьего раза плясавшие около сцены девчонки мне активно подпевали.
– …Я люблю тебя.
Музыка стихла сразу же, как только замолчал я (парни из ВИА в этот раз не проворонили момент). Из колонок доносилось лишь тихое потрескивание. По ступеням на сцену уже взбирался Рокот, высвободившийся из объятий Беллы Корж – я слышал грохот его шагов.
Оставленное подпевавшими мне девичьими голосами эхо ещё несколько секунд звучало под потолком танцевального зала.
Его заглушил рёв оваций – подо мной снова задрожал пол.
– Котёнок, я люблю тебя! – прокричали сразу несколько женских голосов.
Я улыбнулся, поправил очки. Бросил в сторону танцплощадки воздушный поцелуй. Вернул притихшую гитару Сергею Рокотову.
– Осталось немного, Ваня, – шепнул Рокот. – Потерпи.
Ближе к двадцати двум часам я уже не поглядывал на наручные часы. К тому времени мои губы будто онемели от улыбок, а сам я словно превратился в музыкальный аппарат. Рокотов мне вновь и вновь сигналил: «Поехали». Парни из ВИА играли вступление – все четверо по прежнему выглядели весёлыми и свежими. Я подходил к микрофону, воскрешал в памяти слова очередной песни. Снова напрягал свои неутомимые голосовые связки. Но уже не наслаждался пением. Не прислушивался к звучанию своего голоса. Не выискивал взглядом в толпе около сцены знакомые лица. И не мечтал о том, чтобы этот концерт закончился. Просто пел – соблюдал темп композиций, избегал фальши. Но чувствовал себя при этом не звездой эстрады, а рабом на плантации. По спине то и дело катились холодные капли пота. Влага скапливалась и на бровях – я смахивал её в перерывах между песнями.
Крики и визг школьниц превратились в привычный фон (несмотря на то, что количество толпившихся у сцены девиц стало вдвое больше, чем в начале концерта, а их голоса многочисленнее). Я уже не понимал, когда завершал очередную песню: чувствовал ли я дрожь в коленях, или то вздрагивала подо мной сцена. После новых всплесков оваций я всё ещё бросал девчонкам воздушные поцелуи. Но делал это уже по привычке, а не в порыве искренней благодарности. Улыбался. Следил за состоянием голосовых связок – не напрягал их излишним старанием. Поправлял часто сползавшие к кончику носа очки. Выдерживал дистанцию до микрофона. Не подсчитывал количество исполненных песен. Не искал в репертуаре ансамбля «лидеров» и «аутсайдеров». И не предугадывал, номер какой композиции Рокотов назовет следующим. Лишь кивал Сергею в ответ и возвращался к своему «месту» у стойки с микрофоном.
После очередной песни, я снова поблагодарил школьниц за овации. Выждал, пока крики слегка стихнут. Снял очки – провёл ладонью по лицу. И снова взглянул на Рокотова. Заметил, что на сцену взобралась Белла. «Неужто опять попросили „Котёнка“?», - подумал я. В зале вдруг вспыхнул яркий свет. Он растворил в себе лучи освещавших сцену прожекторов. Я зажмурился, прикрыл глаза ладонью. Услышал разочарованный гул со стороны танцплощадки. Ко мне подошёл Рокот – пожал мою руку. Сергей сказал, что я «хорошо справился», поблагодарил «за помощь». Похлопал меня по плечу и Веник. Чага сдвинул на бок гитару, кивнул мне и пробормотал: «Молодец». Бурый подмигнул мне и поковылял к выходу со сцены (неуклюже, словно едва переставлял ноги). Поздравила меня «с первым концертом» и Белла Корж. Она поцеловала меня в щёку, чем спровоцировала недовольные выкрики из зала.
Со сцены я ушел следом за ВИА Рокотова: через служебный ход. Наше отступление «прикрывал» бесстрашный дружинник, ставший на пути у самых отчаянных поклонниц ансамбля. Хотя поначалу… я планировал «смешаться с толпой». Но «опытные» товарищи покрутили пальцем у виска, когда я заикнулся о том, что «только заберу куртку из гардероба». Они посоветовали мне выждать четверть часа, пока «всё успокоится». Рокотов мне пояснил, что после концерта «девчонки слегка… агрессивные». Сергей настойчиво посоветовал мне «не соваться к гардеробу», пока школьники не покинут Дворец культуры. Сказал, что между «детской» и «взрослой» частью танцевального вечера был тридцатиминутный перерыв, на это время вход в танцевальный зал оставляли открытым (проветривали помещение) – лишь перегораживали дверной проем двумя стульями и шваброй (изображавшей шлагбаум).
– Вот под конец этого антракта и совершишь марш-бросок, – посоветовал Рокотов. – Пройдёшь через зал. А старичков, что явятся трясти костями, не опасайся. Они тебя не знают. Им даже мы с парнями не интересны.
К совету Рокота я прислушался. Не в последнюю очередь по причине того, что мечтал немного посидеть: хоть на кресле, хоть на стуле, хоть на полу – чтобы расслабить непривычные к долгим пляскам ноги. Прогулялся вместе с парнями из вокально-инструментального ансамбля и Беллой до репетиционного зала. Там уселся на табурет, прижался спиной к холодной стене. Слушал, как музыканты обсуждали эпизоды сегодняшнего концерта. Но в разговоре не участвовал. Рокотов шёпотом пошутил: предложил мне спеть. Не знаю, что парни увидели на моём лице, но они хором расхохотались – Изабелла поддержала их звонким смехом. Отказался я и от «наркомовских ста грамм» – парни откупорили бутылку портвейна. Я вскинул руки, отгородился от протянутого мне наполовину заполненного красноватой жидкостью стакана. Показал на своё горло, покачал головой.
– Как хочешь, – сказал Чага. – Нам больше достанется.
В репетиционной комнате я просидел на десять минут дольше, чем планировал. Надышался табачным дымом, едва не задремал под монотонные голоса будто бы и не уставших после долгого концерта музыкантов. Нашёл в себе силы: слез с табурета. Попрощался с парнями, удостоился очередного поцелуя в щёку от Изабеллы Корж (Рокотов отреагировал на него – нахмурился). Через пустой танцевальный зал пробрался в фойе ДК, где уже собрались самые нетерпеливые «взрослые» танцоры. Пробежался взглядом по лицам. Отметил, что «взрослые» (на мой взгляд) мало чем отличались от школьников (седых волос ни у кого в причёсках я не увидел). Разглядел несколько милых с виду одиноких девчушек (не старше тридцати лет). Но не почувствовал желания задержаться на «вторую смену», чтобы познакомиться с примеченными красотками. Зевнул и поплёлся к гардеробу.
Вышел на улицу – застегнул куртку. К вечеру похолодало (или же это я ещё не «остыл» после выступления на сцене). Ветер гонял по асфальту маленькие жёлтые листья берёз, перекатывал с места на место окурки. От двери ДК меня потеснила молодая пара (дама и её кавалер лишь пару лет как вышли из школьного возраста). Я отошёл на десяток шагов от входа во Дворец культуры, к которому выстроилась очередь из советских граждан, желающих показать «обществу» свои танцевальные умения. Замер рядом с фонарём, подставил лицо потокам воздуха. Вспомнил старый анекдот («Что это за странный запах, Бэрримор?» – «Это свежий воздух, сэр!»), усмехнулся. Подумал о том, что в репетиционном зале меньше чем за полчаса пропах табачным дымом (и надышался ним, словно сам выкурил пару сигарет). Посмотрел на небо, где на тёмном фоне светился яркий лунный диск, окружённый огоньками-звёздами.
– Эй, школьник! Закурить есть?
Я обернулся на голос – увидел неторопливо шагавших ко мне парней. Они шли от входа в ДК, прятали руки в карманах. Свет фонаря освещал их бледные лица.
«Семь человек», – подсчитал я. Отметил, что парни походили на старшеклассников, а не на тех «взрослых», что один за другим входили во Дворец культуры.
Память услужливо подсказала: ПТУшники – все семеро.
«Встрял», – промелькнула мысль.
– Эй, очкастый, ты ещё и глухой?! – сказал самый низкорослый из шагавших ко мне «хабзайцев». – Я спросил: сигареты есть?
Парни остановились в трёх шагах от меня, выстроились полукольцом. Я заценил их прикид: не увидел на ПТУшниках джинсов и нарядных рубах, которые было бы жаль испачкать в драке.
– Не курю, – ответил я. – И вам не советую.
Подумал, что мой любимый приём «здравствуйте» не годился против семерых противников. Память (подобно тому «внутреннему голосу» из анекдота) подсказала, что трое из этих семерых – боксёры. «Точно, встрял», – мысленно подтвердил я собственную догадку, вздохнул.
– Не понял! – сказал всё тот же низкорослый. – Школьник, а ты чего такой борзый?!
Он прищурился. Вынул руки из карманов.
Его приятели усмехнулись.
– Или ты не уважаешь хабзайцев? – спросил парень.
Он переглянулся с дружками.
«А ведь я обещал маме, что не ввяжусь сегодня в драку», – промелькнула в голове мысль.
Я покачал головой и мысленно добавил: «Не повезло».
Снял очки, спрятал их в карман.
Конец первой книги