Михаил Андреевич Снежин подпёр кулаками бока, плотно сжал губы. Но не ринулся прогонять меня со своего места – наблюдал за моими манипуляциями с гитарой, застыв около порога. Я смотрел ему в глаза, чувствовал, как от звуков моего пения едва слышно позвякивала чашка на столе. Спокойно завершил припев и перешёл ко второму куплету. Вспомнил, как младший сын убеждал меня организовать собственный канал в интернете, чтобы выкладывать там записи моих домашних концертов. Я объяснил ему тогда, что исполнял только чужие песни – без разрешения авторов. Сам я поэзией не увлекался: ещё в школьные годы понял, что это направление в литературном творчестве не для меня. Но уже сидя в инвалидном кресле, легко подбирал мелодии к чужим стихотворениям: дети шутили, что я очередная реинкарнация Моцарта или Бетховена.
– …Опавшие листья…
Звуки моего пения отражались от оконных стёкол, от стен и от потолка – покидали директорский кабинет и сливались с теми звуками, что звучали из школьных динамиков. Позвякивание чашки удачно дополняло звучание струн. Как и выбиваемый моим сердцем неторопливый ритм, чётко соответствовавший темпу мелодии. Я смотрел на Михаила Андреевича сквозь стёкла съехавших с привычного места на носу очков, не позволял себе закрыть глаза – отгородиться от окружающего мира. Не обращал внимания на сопротивление гитары, чётко вытягивал ноты и наслаждался вибрацией своих голосовых связок. Услышал, что за спиной директора школы раздался возмущённый женский голос. Увидел, что Полковник обернулся, шикнул на невидимую сейчас для меня женщину: призвал её замолчать. Снежин шагнул в комнату, прикрыл дверь.
– …А детство прошло.
Я приглушил струны, выдержал паузу. Снова улыбнулся. Но не Полковнику – представил, как там, в кабинете литературы, слушала сейчас моё пение Алина Волкова.
И продолжил:
– Не плачь, Алина…
Звуки музыки теперь не находили выхода из помещения. Они заполнили кабинет, будто коконом окутали меня и стоявшего по другую сторону стола директора школы. Михаил Андреевич Снежин больше не хмурился. Он смотрел на мои перебиравшие струны пальцы, точно надеялся разгадать секрет некого фокуса. Не прерывал моё выступление, даже не шевелился. Очки добрались до кончика моего носа – я теперь плохо видел лицо Полковника. Но ощущал его взгляд. Чувствовал себя уже не обычным музыкантом – индийским заклинателем змей. Пусть и терзал сейчас струны, а не убаюкивал грозного соперника завываниями дудки. Силуэт хозяина кабинета едва заметно покачивался, дополняя его сходство с поднявшейся для атаки коброй. Я невольно расстроился, что не мог сейчас рассмотреть выражение глаз Полковника.
– Прощай, Алина…
За спиной Михаила Андреевича раздался тихий, но решительный стук. Сопровождал его приглушённый дверью и стенами топот множества ног – мне почудилось, что у кабинета собралась толпа разгневанных крестьян собравшихся сжечь поместье ненавистного помещика. Я невольно прикинул, кем считал себя: поместьем или помещиком. Скосил взгляд, посмотрел на подпиравший стопку книг бюст Владимира Ильича Ленина – будто удивился, что тот остался на полке, а не возглавил собравшихся в коридоре людей. Планки ладов всё так же царапали мне пальцы. Струны послушно воспроизводили ноты. Ни стук, ни топот не отвлекли меня от пения и не сбили с ритма. Снежин, поспешно выглянул за дверь, что-то прошептал собравшимся около его кабинета людям (я не расслышал его слов); вновь прикрыл дверь и вернулся к столу.
После проигрыша, я снова повторил припев.
Но теперь больше думал не о нотах или о Волковой – пытался не уронить застывшие на самом кончике носа очки.
Спел заключительные строки:
– …Взрослой жизни первый твой рассвет.
Позволил себе и гитаре замолчать.
Успокоил дыхание. Провёл языком по сухим губам. Ткнул, наконец, пальцем в пластмассовый мост на оправе очков – прижал его к переносице. Увидел, как Полковник резко склонился над столом – он нажал пальцем на красную кнопку на пластмассовой коробке (рядом с ней на пластыре значилось «Выкл»). Я заглянул в притихшую чашку – увидел её сухое дно. Снежин по дуге обогнул стол, но не ринулся ко мне – приоткрыл дверцу тумбочки, достал конусообразный стеклянный графин и гранёный стакан. Заполнил стакан наполовину, поставил его передо мной. Дождался, пока я смочу горло. И лишь тогда забрал у меня гитару – аккуратно и осторожно, будто отнимал у меня хрупкую и невероятно ценную вещицу. Он отнёс музыкальный инструмент в угол. Я тем временем допил из стакана воду.
Михаил Андреевич вернулся к столу – снова прижал кулаки к пояснице.
Наши взгляды встретились.
– Крылов, – произнёс Полковник.
– Я – Крылов, товарищ… директор, – ответил я.
Поёрзал на стуле.
Прикинул, как выберусь из-за стола. С одной стороны мне преграждал путь стеллаж с бюстом Ленина на полке. С другой стороны стола в проходе стоял хозяин кабинета.
– Что будем делать, Крылов? – спросил Михаил Андреевич.
Я посмотрел на циферблат настенных часов.
Напомнил:
– Сейчас прозвенит звонок.
– Ничего, – произнёс директор. – У тебя сейчас литература. Объяснишь Галине Николаевне. Скажешь: я тебя задержал.
Я взглянул на стакан – директор снова наполовину заполнил его водой.
Я поблагодарил его, сделал большой глоток. Потом ещё один – затягивал время: дальше исполнения песни я заранее ничего не запланировал.
– Хорошо поёшь, – сказал Полковник. – Учился?
– С первого по пятый класс занимался в хоре, – ответил я.
– Что за хор? Где такой есть?
Михаил Андреевич сдвинул к переносице брови – будто стимулировал таким образом свою память.
– В Первомайске, – ответил я.
Смотрел директору в глаза.
– Почему бросил занятия? – спросил Михаил Андреевич.
– Мы переехали сюда, – сказал я.
Снежин кивнул, будто в подтверждение моих слов.
– Почему не продолжил петь? – сказал он. – У нас есть хор. При Дворце культуры.
Я усмехнулся.
– Голос ломался. Посоветовали его не напрягать.
– Ясно, – сказал директор.
Он кивнул, взглянул на вновь «наказанную» гитару, пожевал губы.
Я не выпускал из руки стакан, хотя пить уже не хотел – вспомнил вдруг о Барсике, и о тех лужах, что увижу на полу своей комнаты по возвращении домой.
– Концерт, – отчеканил Полковник. – На День учителя. Три песни с тебя, Крылов.
Он показал мне три пальца – на одном блеснуло золотое обручальное кольцо.
– Об учителях, – уточнил Снежин. – Какие подходящие знаешь?
– Песни для концерта? – переспросил я.
Михаил Андреевич нетерпеливо кивнул.
– Месяц остался, – сказал он. – Мало желающих. Опять не получим вымпел. Останется в третьей школе. А это премии.
Полковник указал в потолок пальцем.
– Думай, Крылов. Вспоминай. Что вы там пели? В хоре.
Он ухмыльнулся.
– Я сам уже собирался, – сообщил Снежин. – Хотел выступить на концерте.
Он развёл руками. Плечи его пиджака приподнялись – из-под рукавов выглянули манжеты рубашки и наручные часы. Галстук на груди директора школы собрался складками.
– А что делать? – сказал Полковник. – Надо. Придут из ГОРОНО. Будут смотреть.
Указал на меня рукой.
– Заменишь меня, Крылов. Я побуду на замене. Мало ли что.
Михаил Андреевич повторил:
– Думай, Крылов. Раз уж заварил кашу.
Директор посмотрел на меня исподлобья, постучал пальцем по столешнице.
– Вызываем родителей в школу? – сказал он.
Развёл руками – будто намекал на создавшуюся ситуацию.
Он следил за моей реакцией.
Я сжал челюсти и губы – не улыбнулся.
– Или участвуешь в концерте? – сказал Полковник.
Снежин кивнул в сторону гитары.
Сообщил:
– Выбор за тобой, Крылов.
Я пригубил стакан – сделал крохотный глоток. Посмотрел на лицо директора. Убедился, что Полковник не пошутил: Снежин глядел на меня строго, серьёзно. Я опустил взгляд, рассматривал полосатый галстук Михаила Андреевича (у папы видел похожий). Оправил мысленный «запрос» в каталог своих воспоминаний – не только в поисках подходящих песен. Узнал, что в этом году День учителя будет в воскресенье четвёртого октября. Концерт состоится в этот же день: в воскресенье. «Тогда» на концерте в честь Дня учителя я не был. Потому не представлял сейчас, кто именно примет в нём участие, и какой будет концертная программа. Не вспомнил и судьбу того вымпела, о котором упомянул директор школы: в десятом классе меня такие вещи не заботили. Я поставил стакан, поправил очки.
– «Ваши глаза» из фильма «Чехарда» могу спеть, – озвучил я.
Полковник приподнял брови.
– Напомни, – скомандовал он.
Махнул рукой.
– Будет покой или гроза – с нами всегда ваши глаза… – напел я начало припева.
– Хватит.
Снежин кивнул.
– Добрые, добрые, добрые… – сказал он слова из песни. – Годится. Что ещё?
Я потёр подбородок.
Продолжил:
– «Прощальный вальс» из фильма «Розыгрыш» знаю.
Снежин сказал:
– Погоди.
Полковник вскинул руку – призвал меня замолчать.
Он выдвинул ящик стола, вынул исписанные «пляшущим» почерком листы бумаги. Разложил их на столешнице, провел пальцем по неровным строкам. Покачал головой.
– «Вальс» не годится, – заявил он. – Ансамбль Рокотова из десятого «Б» его уже репетирует.
Михаил Андреевич указал на список.
– Ещё у них будет «Журавлиная песня» и «Золотая осень». Ребята молодцы. Очень меня выручат. Но весь концерт не потянут. Сами. Вспоминай, Крылов!
Я пожал плечами.
– Ладно.
Поправил очки, спросил:
– А как вам «Некогда стареть учителям» Юрия Чичкова на слова Михаила Пляцковского?
Полковник задумался, будто проигрывал в уме песню, проверял её на соответствие теме концерта.
Я заметил, как вздрагивали его пальцы – словно проигрывали мелодию на гитаре.
Снежин хмыкнул.
– Сойдёт, – сказал он. – Что ещё?
Михаил Андреевич выдвинул предназначенный для посетителей кабинета стул, уселся на него – не согнал меня со своего места. Я поводил взглядом по стене: исследовал на ней трещины, изучил едва заметные пятна на красном знамени. Память буквально засыпала меня «предложениями». Но большинство текстов показались мне скучными и неинтересными. А те композиции, что я хотел бы исполнить, лишь очень отдалённо соответствовали заявленной теме. Я перебирал выданный памятью плейлист. Отметал те позиции, где упоминалась лишь школа – не учителя. Браковал и такие песни, которые в советской школе точно не одобрят. Не обращал внимания на совсем уж скучные вещицы. Увидел, что Снежин вынул из пачки сигарету, вертел её в руке, посыпая столешницу табачной крошкой.
– Как насчёт… «С Днём учителя»? – предложил я.
– Это что такое? – спросил Полковник. – Не помню такого. Что-то новое? Подробнее.
Я задумался.
– Ну, как вам сказать…
Не обнаружил в памяти имена авторов песни и дату её создания. Но извлёк её текст и мелодию. И вспомнил, когда и где я исполнял эту песню в своём пока не наступившем прошлом.
Начало припева уже вертелось на языке. Я кашлянул, сделал глубокий вдох. Почувствовал покалывание в лишённых доступа к струнам пальцах. Сжал кулаки, положил их перед собой на столешницу.
Пропел:
– Учителя, для нас вы – свет в окошке, свет знаний, свет ума и теплоты…
– Стоп! – скомандовал Полковник.
Повторил команду жестом, бросил сигарету, вскочил со стула.
Я замолчал. Запрокинул голову, взглянул на лицо директора школы. Поправил очки.
– Под музыку, – сказал Снежин.
Он прошёлся по кабинету – принёс гитару, вручил её мне.
Я погладил струны, взглянул на часы.
– Михаил Андреевич, скоро начнётся урок.
Полковник на секунду задумался.
– У тебя сейчас что? – сказал он. – По расписанию. Литература? Ведь так?
Я кивнул.
– Замечательно, – сказал Снежин. – Пропустишь. Я всё объясню Галине Николаевне. Вечером. Не переживай.
Михаил Андреевич уселся на стул, забросил ногу на ногу – продемонстрировал мне ярко-красные носки. Словно нехотя, он вернул сигарету в пачку. Махнул рукой.
– Слушаю тебя, Крылов, – сказал директор школы.
Полковник откинулся на спинку стула – посмотрел мне в глаза. Гитара царапнула мои подушечки пальцев и послушно выдала первые ноты.
Задребезжал школьный звонок. На его зов не среагировал ни я, но Михаил Андреевич. Снежин сложил на груди руки. Я наигрывал вступление – дождался, пока звонок стихнет.
И лишь тогда запел:
– Мы любим вас, родные ваши лица…
Полковник прикрыл глаза. Он внимательно и с интересом прислушивался к звучанию моего голоса – я понял, что слова песни Михаил Андреевич слышал впервые. Но начало музыкальной композиции явно произвело на него хорошее впечатление – как и качество моего исполнения. Я выдерживал тональность, вытягивал ноты. А память нашёптывала мне, что в это самое время в «прошлое» четвёртое сентября Снежка поздравила Алину Волкову с днём рождения. Я будто наяву снова услышал слова Галины Николаевны. Подумал: «Она поздравит Алину и сейчас. Наверное». Пел об учителях. И прикидывал: «Присоединятся ли ученики десятого „А“ класса к поздравительным словам классной руководительницы – теперь, после моей песни? Или они вновь проигнорируют день рождения своей одноклассницы?»
Я не помнил о том, что Полковник был любителем музыки и пения. В своих воспоминаниях не нашёл даже намёков на эти увлечения Михаила Андреевича Снежина. Потому что раньше не интересовался личностью директора школы – она никогда не привлекала к себе моё внимание. Да и сталкивался я в прошлом со Снежкиным мужем нечасто – разговаривал с ним и вовсе лишь трижды. Если я и представлял до сегодняшнего дня образ Полковника, то не иначе как в виде эдакого «солдафона» (в соответствии с его прозвищем). Хотя и знал (как оказалось), что директор первой общеобразовательной школы Рудогорска уволился по состоянию здоровья в запас не в звании полковника – капитаном.
Михаил Андреевич выслушал предложенную мной для выступления на концерте песню. После пары секунд размышлений одобрил её – сделал запись об этом в своих бумагах. Он заботливо поднёс мне стакан воды. И тут же велел спеть две другие, предложенные для развлечения учителей композиции – будто надеялся, что я его удивлю и их исполнением. Я исполнил просьбу Полковника. Хотя мои натруженные пальцы уже молили о пощаде. Не разочаровал Михаила Андреевича – «Некогда стареть учителям» и «Ваши глаза» директор тоже пометил в записях. И тут же забросал меня «околомузыкальными» вопросами, будто я был не учеником десятого класса его школы, а заезжим музыкантом.
В процессе бесед с Полковником я задумался: почему вдруг согласился на предложение выступить на концерте. Отметил, что угроза вызвать «на ковёр» мою маму вызывала у меня лишь ироничную улыбку (пусть и понимал, что маму подобный вызов расстроит). Я всё ещё не воспринимал всерьёз ни предостережения учителей, ни саму учёбу в школе (особенно с учётом предстоявшего мне переезда в Первомайск). Но на шантаж Снежина я поддался – будто действительно испугался. Я слушал рассуждения Михаила Андреевича о деградации современной эстрадной музыки («сравни её, Крылов, с песнями конца шестидесятых, начала семидесятых годов»). И вдруг сообразил: в прошлой жизни я ни разу не пел со сцены.
Музыкой я увлёкся, уже усевшись в инвалидное кресло (спасибо сыну за «Гибсон»). Тогда и обнаружил в себе талант к музицированию. Был ли он у меня уже в школьные годы – тогда не представлял. Потому что не прикасался к гитарам (с целью извлечь из их струн ноты) ни в институте, ни позже – до круто изменившей мою жизнь аварии. Лежавший сейчас у меня дома музыкальный инструмент в прошлый раз так и не дождался моего внимания. Но теперь, решил я, его время пришло. Я прикинул: а не взобраться мне на сцену теперь? Ведь мои школьные увлечения изменились: я сейчас бренчал на гитаре, а не записывал мелким почерком в ученических тетрадях «шедевр» (так и не увидевший свет роман о «вечных ценностях»).
Звонок на перемену заставил и меня, и Полковника печально вздохнуть.
– Что у тебя сейчас? – спросил Михаил Андреевич.
– Физика.
Снежин покачал головой.
– Ступай на урок, Иван, – сказал он.
Я послушно покинул директорское место.
– Не забудь, – сказал Полковник. – В понедельник репетиция. Явка обязательна. Для тебя.
Я кивнул.
– Не забуду.
Попрощался с Михаилом Андреевичем (пожал ему руку, чего не делал никогда прежде). Мазнул прощальным взглядом по гитаре; покинул директорский кабинет. И уже в коридоре подумал о том, как отреагировали на моё недавнее выступление ученики десятого «А» класса. Представил, как они перед первым уроком слушали мой голос, доносившийся из динамиков. Отметил, что в «прошлой жизни» я подобные выходки не устраивал – тогда был «серьёзным мальчиком». Усмехнулся. Мысленно произнёс: «Это было весело». Невольно вообразил выражения на лицах Васи Громова, Лидочки Сергеевой, Наташи Кравцовой. Ну… и, конечно, прикинул вероятную реакцию на моё пение Алины Волковой. Логика подсказала, что подобное поздравление имениннице просто не могло не понравиться.
– Вот это мы сейчас и проверим, – пробормотал я.
Тряхнул дипломатом и направился к кабинету физики, рядом с которым уже толпились мои нынешние одноклассники.