Когда стемнело Салтыков с подручными остановились у опушки кедрового леса, отвели коней в сторону от дороги. Гришка неуверенно шел следом, с интересом глядя по сторонам. Он никогда прежде не видел кедра, исполинские деревья произвели на него впечатление. Пока он глазел, его новые союзники стали устраивать место для ночлега.
— Ты чего застрял, Гришака, помогай иди, — потребовал один из подручных Салтыкова.
Нарармеец подчинился, сняв скудный скарб с лошадей, начал собирать хворост.
Рослый народоборец попросил Салтыкова помочь ему, а на деле хотел поговорить с ним.
— Сергей Дмитриевич, все сложилось не так, как вы хотели. Что делать будем?
— С чего вы взяли, Павел Евгеньевич?
— Как с чего — вы понадеялись, что Эразм управится с Оболенским, а от волшебника ни весточки. Значит, его нет в живых.
— Я был уверен, что Кирилл его убьет, — запросто ответил Салтыков.
— Тогда почему мы не остались там и не оказали поддержку?
— Во-первых, Эразм стал неуправляем, наладив контакт с крестьянами, он возомнил себя местным князьком и стал позволять себе лишнего, подрывая доверие середняков и бедняков к нашему движению, так что его смерть нам на руку. Во-вторых, нам нет никакой нужды убивать Кирилла.
— Как это нет нужды?! — народоборец сверкнул глазами. — Да он же может сорвать все наши планы! Я понимаю, он был вашим близким другом, но подобное поведение — это… это измена!
Он ожидал, что Салтыков взорвется, может быть, даже в драку бросится, но ничего из этого не произошло.
— И как он сорвет наши планы, будьте любезны, поведайте мне?
— Вернется назад и по телеграфу доложит о том, что нашел подполье.
— Какое подполье? Он перебил кучку народоборцев в подвалах. Нарармия готовит решающее наступление на наши позиции на западе и не станет перебрасывать для борьбы с мелкими бандами крупные соединения. Даже если допустить, что Кирилл не погонится за нами, уверяя вас, для борьбы с бандитами ему выделят не больше полка, что скорее пойдет нам на пользу. Хотя, строго говоря, в этом случае наши планы действительно окажутся сорваны.
— Ну, вот видите! — с упреком бросил Павел Евгеньевич.
— Вижу, что вы не знаете Кирилла, — улыбнулся Салтыков. — На деле, все сложилось даже лучше, чем я хотел. Не мог себе представить, что народники отправят к нам на восток, такого авторитетного комиссара, как Оболенский. Информации, которую Гришка передаст якобы от имени комиссара, сразу поверят. Председатель Латунин оценил Кирилла по достоинству и уверен в его лояльности народникам.
— Слова этого мальчишки, — народоборец кивнул головой в сторону бродившего между деревьев Гришки, — вообще ничего не будут стоить, если Оболенский направится в столицу. Народники не дураки и быстро смекнут, чего мы хотим.
— Как выдумаете, зачем я оставил Захара в живых? — спокойно спросил Салтыков.
— Потому что пожалели его! Вы вообще слишком милосердны к швали, с которой были когда-то знакомы.
— Осторожно, Павел Евгеньевич, — Салтыков холодно посмотрел на взбеленившегося собеседника. — Я многое могу стерпеть, но вы переходите черту.
— Простите, — одернул себя народоборец, — но пока я не вижу смысла в ваших действиях.
— Это потому что не хотите выслушать до конца. Я не из жалости или иных сентиментальных соображений сохранил жизнь Захару, а для того, чтобы он рассказал обо мне Кириллу. Когда комиссар узнает о моем присутствии, он погонится за нами. Я вам это гарантирую.
— Почему вы так уверены?
— Потому что знаю, Кирилла лучше, чем кто бы то ни было. В отличие от меня, он подвластен влиянию эмоций, в том числе сентиментальным. Будучи уверен, что у нас здесь банда, он поедет сюда в надежде переманить меня на сторону народников, уверенный, что так спасет мою жизнь.
— А что со вторым, Захаром? Они погонятся за нами вместе.
— Нет, Захара он отошлет назад, в Талое, отправить телеграмму в центр.
— Так это же катастрофа!
— Какой же вы нервный, право слово. Это не только не катастрофа, это нам на руку. Что сообщит Захар? Правильно — обнаружили бандитское подполье, нужна помощь, Захар, тчк. Гришка же свою легенду разбавит правдой о том, что они с Кириллом разделились, уверенные, что имеют дело с подпольем, а после, обнаружив умирающего Оболенского, выяснили, что готовится грандиозная провокация — народоборцы попытаются создать на востоке видимость грандиозного наступления, в надежде отвлечь основные силы нарармии, тогда как удар последует с юга. И тогда реакция на наше развертывание здесь поначалу будет неадекватной угрозе, при удачном стечении обстоятельств опомнятся они только после захвата областного центра, только будет поздно.
— Положим, — вздохнул Павел Евгеньевич, явно чем-то недовольный. — Я не буду упрекать вас в том, что весь план построен на предположениях и догадках относительно непредсказуемого поведения других людей. Я упрекну вас в грубой ошибке, допущенной даже при, как вы выразились, удачном стечении обстоятельств. Что помешает Захару в телеграмме добавить коротенькое сообщение — Гриша предал тчк? Теперь понимаете, насколько безответственными оказались ваши действия, понимает, что нужно срочно поворачивать и ловить Оболенского?
— Понимаю, что вы очень низкого мнения обо мне, Павел Евгеньевич. Если в телеграмме будет содержаться информация, которая нас не устраивает, она никуда не пойдет. Когда мы отъезжали от Оболенского, я приказал Федору и Семену ехать в Талое, объяснил, что от них требуется. На телеграфе они переговорят с нужными людьми, убедят их нам помочь — знаете ведь, на востоке нас поддерживают, местами горячо. Ну а Захара они в любом случае уберут.
— Вот как, — Павел Евгеньевич призадумался. — Выходит, — усмехнулся он, — зря я вам не доверял. Правду говорят про гвардейцев — цвет наших воинов.
— И голова, что немаловажно, — улыбнулся в ответ Салтыков. — Но давайте заканчивать нашу беседу, остальные на нас уже с недоверием поглядывают. Нужно подготовить Гришку — желательно, чтобы он уехал отсюда до прибытия Кирилла.
…
Кирилл не стал останавливаться ночью, только перед самым расчетом, позволил лошади немного отдохнуть и сам вздремнул. Он знал, что в нынешнем состоянии не справится с Салтыковым, но вес равно гнался за ним. Зачем? Не лучше ли было последовать совету Захара, вернуться в Талое, отправить телеграмму в столицу, дождаться подкрепления и провести основательную зачистку.
«Они бы убили Салтыкова», — напомнил себе Кирилл. Комиссар не мог позволить этому случиться. Потому гнался, в тщетной надежде убедить друга уехать за границу и забыть о войне.
«Они проиграли, и никак не уймутся! — со злостью подумал Оболенский. — Развязали войну, которую выиграть не в состоянии, а теперь намеренно затягивают ее — видимо мало крови единородцев пролилось!»
Он устал, страшно устал от всего этого. Хотелось поскорее приступить к мирному строительству, которое обещали развернуть народники, Увидеть, как бывшая империя расцветает под властью мирного и честного народа, стремящегося к миру во всем мире и счастью для всех и каждого. Стать свидетелем того, как невероятные успехи некогда отсталого государства убеждают остальные народы в правоте идей Латунина и его партии, как границы между государствами рушатся, люди, грязуши, малмаки и обращенцы забывают о прежних разногласиях и начинают строить новое справедливое общество. Кирилл был уверен — эти мечты воплотятся в реальность, может ни при его жизни, ни при жизни следующего поколения, но непременно воплотятся. И те, будущие люди вспомнят о сегодняшних битвах, жертвах, которые принесли беловодцы и народники, скажут спасибо. Одно это выражение благодарности из будущего, стоит всех тех страданий, которые перенесли и будут переносить жители настоящего. Успокоенный этими мыслями, убежденный в собственной правоте, в чистоте собственных помыслов, Кирилл провалился в глубокий сон, но проспал не больше часа. Бившие в глаза лучи солнца напомнили о дне сегодняшнем. Будущее еще не наступило, за него предстояло драться каждый день и каждую секунду, Кирилл нужен был в строю, а не спящим на опушке леса.
Оседлав коня, но продолжил погоню. Примрено к полудню добрался до спуска к реке, заметил внизу вытоптанную траву, следы копыт в илистой почве. Спустился, соскочил с коня, огляделся, достал пистолет, стал аккуратно пробираться вдоль речки. До него доносились тихое пение птиц, нежный шепот воды, баюкающий шелест кустарников, веселая трескотня насекомых. Людей поблизости не было, либо они прятались очень хорошо. Кирилл несколько расслабился, двинулся вперед увереннее, примерно через двадцать метров добрался до тропинки, ведущей в лес, прошел по ней еще метров сто и обнаружил поляну, на которой дымилось свежее кострище. Салтыков был здесь совсем недавно! Изучая следы ног, Кирилл попытался выяснить, сколькими подручными располагал Митя. Не меньше семи человек. Если завяжется драка, Кирилла без оберега пристрелят в мгновение ока. Значит, допустить побоища нельзя.
«Я и не собирался с ними драться, хотел поговорить», — напомнил себе Кирилл, после чего спрятал пистолет, продолжил разбирать хитрую азбуку следов, надеясь угадать, куда направились народоборцы. Следов копыт не было, люди бродили по лесу, но глубоко не заходили — очевидно, собирали хворост для костра. Выходит, после ночевки они покинули поляну, вернулись на дорогу, перешли через мост и поскакали дальше на восток. Вероятно, где-то там у них еще одно место стоянки рядом с деревней сочувствующих им крестьян. Кирилл поспешил назад, к своей лошади. Как только он выбрался из лесу, заметил группу людей на мосту и стоявшего в стороне Салтыкова, поглаживающего лошадь комиссара. Руки рефлексивно потянулись к оружию, хотя совсем недавно Кирилл размышлял над тем, как предотвратить столкновение, которое наверняка закончится для него гибелью.
— Не стоит, — крикнул ему Салтыков. — Ты лучше меня, но не настолько, чтобы справиться без оберега.
Кирилл пожал плечами, опустил руки, стал пробираться вдоль реки навстречу своему бывшему однокашнику. Когда их разделяло меньше десяти шагов, Оболенский остановился, устало посмотрел на Митю.
— Что делать будем? — спросил он.
Салтыков улыбнулся.
— Радоваться встрече. Мы когда в последний раз так вот лицом к лицу столкнулись? Во время Гарского сражения, верно?
— Твоя правда.
— Ну вот. Старые друзья, а столько по душам говорили.
— Зачем ты забрал Гришку?
— Я его не забирал, он сам со мной пошел. Это разные вещи.
— Только суть не меняется. Не юли, Митя. Зачем он тебе нужен?
— Все-таки о делах говорить хочешь, — Салтыков вздохнул, глянул на своих подручных. — Ждите здесь, мне с комиссаром прогуляться нужно.
Они ничего не ответили, но с подозрением посмотрели на своего командира.
— Пошли, Киря, пройдемся вдоль реки. Помнишь ведь, недалеко от штаба гвардии такая же речушка была, ты любил гулять там с Ольгой. Вечерами пропадал. Вы как-то сразу с ней сошлись, так естественно смотрелись вместе, что никто не сомневался — рано или поздно поженитесь. А оно вон как вышло, — он приблизился к Кириллу, жестом пригласил следовать за собой. Оболенский остался на месте.
— Мы никуда не пойдем, Митя. Зачем тебе нужен был Гришка? Что вы здесь затеваете? Устроили народоборческое подполье? И на что рассчитываете? Понимаешь, что если я приведу сюда регулярнее части, вас в порошок сотрут? Зачем тебе это? И дальше хочешь губить людей ради тех, кому плевать на страну и народ?
Салтыков скривился.
— Всегда ты так, — вздохнул он. — Рубишь с плеча, не думая, что человека-то обидеть можешь.
— Не время выражения подбирать. Так ты расскажешь мне, что затеял, или будешь и дальше свои витиеватые речи плести?
— Расскажу, только сначала тебе придется снять пистолет и меч и передать их мне.
— Нет, — твердо сказал Кирилл.
— Плохо, придется драться.
— Готов убить меня?
Салтыков серьезно посмотрел на Кирилла.
— Тогда, во время нашего наступления при Гарске, ты мне преподал очень важный урок, который я никогда не забуду: дружба — она на всю жизнь и вне зависимости от того, по какую сторону баррикад ты окажешься, за друга нужно будет стоять в любой ситуации. Я никогда тебя не убью, и не позволю кому-либо это сделать. Но покалечить могу, хоть и не хочу, — жестко закончил он.
Кирилл внимательно смотрел на своего лучшего друга, вздохнул, после чего снял достал пистолет и меч, бросил их в ноги Салтыкова.
— Забирай.
— Спасибо, что не вынудил привести мою угрозу в жизнь, — Салтыков поднял оружия, жестом подозвал одного из народоборцев, когда тот подошел, приказал забрать меч и пистолет.
— Ты обещал рассказать о Грише.
— Обещал — расскажу. Здесь, на востоке, с недоверием и даже ненавистью относились к народовольцам. Сам знаешь, крестьяне богатые, делиться землей им ни к чему, а драться на стороне тех, кто их непосильными налогами будет облагать, они не станут. Они охотно помогали нашим солдатам во время Большого отступления, давали понять, что окажут любую поддержку, если вдруг мы решим развернуть партизанскую борьбу, вплоть до вступления в ряды народоборческих армий. При поддержке нихонцев мы сумели организовать и вооружить наши разбитые части, договорились с блантийцами о поставках оружия и необходимости развернуть диверсионную операцию на юге страны. На востоке у вас нет надежных людей, организации народоборцев немногочисленны, а потому даже если будет развернуто крупное наступление, в центре об этом не узнают. Наши эмиссары, одного из которых ты, похоже, убил, установили контракт с антинародническими элементами в селах, сумели убедить их тайно начать подготовку молодежи для борьбы с вами. Уговорено: взятие губернского города послужит сигналом для взрыва народоборческого подполья на востоке. Немногочисленные отряды, которые пошлют сюда ваши, будут уничтожены, а мы развернем полномасштабное наступление, пододвинувшись вплотную к столице еще до того, как вы успеете перебросить сколь-нибудь значимые силы. А дальше будет нужна победа в одном сражении, которую мы непременно одержим. Остается придумать, как выиграть время. И тут на востоке появляется комиссар, очевидно для инспекции и установления контактов с местным Народным Собранием. Такую возможность глупо упускать. Если удастся уговорить хотя бы одного из его подручных, то столице можно поведать истории о случайно вскрытом заговоре народоборцев: эти подлецы готовят мелкую провокацию на востоке для отвлечения главных сил, в надежде поднять весь юг параллельно начав масштабное наступление силами коалиции на западе. Народники в правительстве охотно поверят преданным солдатам, прошедшим через пекло гражданской войны и сделавшихся абсолютно преданными идеалам революции. Поэтому на наступление среагируют соответствующим образом, распределив силы так, как нужно нам: мелкую провокацию блантийцев будут подавлять армиями, а против угрозы с востока выставят в лучшем случае полк. Ну и остатки наших сил на западе с удовольствием поддержут нашу иллюзию, усилив нажим на твоих товарищей. Войне будет положен быстрый и кровавый конец! И все благодаря Григорию, который уже на пути в столицу.
Кирилл хохотнул.
— Рассчитываешь, что Гришка обманет Латунина? Ни на того напал.
— Он не обманет — он передаст записку, написанную твоей рукой, спасибо чародею. Ведь товарищ Литвин прекрасно знаком с почерком своего лучшего комиссара, не так ли?
Кирилл переменился в лице, но ничего не сказал.
— Что молчишь? Думал, мы тут в бирюльки играем? — зло спросил Салтыков. — Уж не знаю, почему ты предал нас, но тогда, во время первого столкновения я звал тебя на нашу сторону, предупреждал — вы проиграете войну, вас больше, но мы умелей. Ваши армия — армия бывших каторжников, нищих и крестьян, а наша — цвет и совесть нации, лучшие военные умы Беловодья. Мы превосходим вас во всем, а потому даже если удастся народникам одержать кратковременный успех, на какой-то миг переломить ход войны в свою пользу, мы и тогда найдем выход, нанесем вам поражение, от которого вы уже никогда не оправимся. А твой Латунин будет болтаться в петле на центральной площади! Обещал я тебе это, Кирилл?! Так смотри, как сбываются мои слова! — распалившийся Сергей взял себя в руки. — Ты, конечно, понимаешь, что являешься пленником, поэтому не усложняй, позволь моим людям связать тебе руки.
— Удар в спину — это все, что выдумали твои лучшие военные умы Беловодья? — спросил мрачный Оболенский. — Отвечу тебе так же, как во время нашей первой встречи по разные стороны баррикад: вы воюете не с Латуниным, не с народниками, не с каторжниками и нищими, вы воюете с собственным народом! Это не Латунин заставил бедных крестьян взяться за оружие, это не я принудил только ушедших с фронта дезертиров смело идти в бой против бывших угнетателей, это не народники разгромили вас, не народники остановили под Гарском. Нет, это были те самые люди, обращенцы, грязуши, загнанные вами в невыносимые условия, не получающие ни полноценного образования, ни полноценного питания, вынужденные жить в невыносимых условиях, чтобы прокормить армию подлецов, грабителей и бездельников, возомнивших себя цветом и совестью, а на деле просто родившимися в удачной семье. По этой самой причине, какую бы хитрость не выдумали твои лучшие умы, какое бы тяжелое поражение вы не нанесли нам, мы все равно оправимся, вместо одной отрубленной головы отрастим две и, набравшись сил и опыта, ответим. И неважно, будет жить Латунин, я или любой другой из народников, потому что не мы питаем революцию. Нет, ее питает весь народ в своем благородном, чистом, пускай и безрассудном порыве. А все, что делаете вы — затягиваете кровопролитие в войне, которую выиграть не в состоянии. Поэтому дам и тебе обещание — потомки никогда вам этого не простят.
— Потомкам до нас не будет никакого дела, Кирилл. Мы деремся здесь и сейчас и не ради будущих поколений, а из-за наших собственных обид, амбиций и желаний.
— Именно — вы деретесь не ради лучшей жизни, вами движет лишь ненависть и злоба. Мы — другое дело, деремся за то, чтобы войн больше никогда не было, чтобы армии ушли в прошлое и люди рука об руку стали строить новый мир и для себя, и для будущих поколений. Вот поэтому-то мы и победим, неважно в этой ли войне, в будущей ли, но все равно обязательно победим. А потомков ты сильно недооцениваешь. Впрочем, это общее качество народоборцев — презирать все, чего вы не понимаете.
— Я как раз трезво смотрю на вещи, Кирилл, — неожиданно смягчился Салтыков. — Но меня радует, что ты не изменился — даже пролив море крови, поубивав сотни человек, ты продолжаешь оставаться наивным идеалистом, продолжаешь верить, что тот ужас, который мы наблюдаем вокруг себя — суть драка между хорошими и плохими, теми, кто за народ и теми, кто против. Это и называется фанатизмом, этот фанатизм вас и погубит. Тебя я надеюсь спасти, но вот остальные умрут, проливая кровь за циников, которые используют в своих далеко не чистых целях ваш по-настоящему чистый порыв. Ну, хватит об этом, нужно ехать.
Жестом Салтыков подозвал подручных, приказал связать Оболенскому руки, помог Кириллу сесть в седло, они двинулись на восток, к побережью Великого океана. Ехали молча, лишь ближе к вечеру, когда стали выбирать место для ночлега, разговорились. На Кирилла не обращали никакого внимания, а он весь истерзался внутри: думал о неучтенном, позабытом Салтыковым и между тем необходимым элементе головоломки, который в состоянии разрушить все планы народоборцев — Захаре.
…
Лошадь мчалась по узкой извилистой тропинке так быстро, как только это было возможно. Захар понимал, что Кирилл в одиночку не справится, хотел как можно скорее броситься на выручку своему товарищу, но и приказа комиссара ослушаться не мог. Сообщение нужно было отправить в столицу и как можно скорее. Маловероятно, что Салтыков позволит убить своего близкого друга, особенно после Гарского сражения — если уж Захара не тронули, то Кирилла и подавно оставят в живых. Но в плен возьмут, а там черт его знает, как карта ляжет. Оболенский с Захаром много народоборцев перебили, если кто Кирилла узнает, может и без приказа горло ему посреди ночи перерезать, ничем не рискуя — товарищи не выдадут, а Салтыков защитить не сможет, не смотря на все свои навыки и влияние.
Захар прекрасно понимал, почему комиссар погнался за своим старым однокашником — не из-за Гришки, к которому, признаться по правде, они оба были безразличны, а из-за Сергея. Как тогда, при Гарске, Кирилл позволил ему уйти, потому что не желал смерти, так и теперь попытается его спасти. Когда прибудут представители чрезвычайки, они не станут разбираться, друзья тут или враги, начнут стрелять всех неблагонадежных. С представителями подполья и подавно церемониться не станут: как только выловят Салтыкова — убьют. Кирилл всё это прекрасно понимал, поэтому в самоубийственном порыве и бросился спасать друга, чтобы снова попытаться убедить перейти на сторону народников либо бежать за границу. Захару это не нравилось, но преданность Кирилла своему товарищу не могла не восхищать пережившего так много предательств солдата.
Захар собирался продолжить путь и ночью, но когда стемнело понял, что ничего у него не выйдет: вокруг не видно не зги, лошадь вымоталась, сам Захар с трудом держался в седле, глаза смыкались. Продолжать поездку в таком состоянии безумие — он свалится в какую-нибудь придорожную канаву и сломает себе шею. Торопиться нужно не спеша. Поэтому остановившись у ближайшей лужайки, Захар расседлал лошадь, позволил ей попастись, сам достал длинную веревку и стал обматывать ее вокруг двух расположенных поблизости деревьев. Эту хитрость как-то рассказал ему отец, когда они вместе с ним шли на дело. Якобы конокрад никогда не уведет лошадь, не разбудив хозяина, если один конец веревки примотать к ноге, вторым стреножить лошадь, а середину намертво закрепить, обмотав один и другой края вокруг деревьев и повесив туда колокольчик. Как только конокрад попытается освободить лошадь, колокольчик начнет звенеть и разбудит хозяина.
— А нас так могут поймать, отец? — спросил тогда обеспокоенный Захар.
— Куда там, — лукаво усмехнулся отец, взъерошив волосы на своей густой бороде. — Нас сам черт не поймает, сынок. Мы совсем из другого теста.
Вспомнив это, Захар улыбнулся. Да, их отец был страшно вороватым и, надо признать, Захар одно время гордился мастерством, которое перенял от родителя. В селе все ели хлеб, приготовленный из какой-то мерзкой смеси зерна и опилок, а у них в доме всегда водилась наваристая похлебка на мясе, маслянистая каша, даже сахар и сладости. Все знали, что отец конокрад, но поделать никто ничего не мог: сколько завистники не натравливали на них местных генералов, поймать на горячем не получалось. Отец только разводил руками, низко кланялся и, всегда со своей лукавой ухмылкой, приговаривал: «Ваш благородье, три дня ничего не евши, откель здесь конокрадство?»
Чиновники и генералы выходили из себя, иной раз руки распускали, но неизменно уходили ни с чем. Так продолжалось, пока не началась первая революция. У них в семье политикой никто не интересовался, потому событию никто значения не признал, думали, никого это не коснется. Но потом началась реакция, назначив нового премьер-министра, царь открыл ему карт-бланш на любые действия. Вылилось это в жесткую борьбу с революционным движением, поиски провокаторов и террористов там, где их никогда не было и быть не могло. По деревням начали ездить карательные отряды и на военно-полевых судах приговаривать к казням всех, кого ни попадя.
Как на зло, близ села, в котором жил Захар, какие-то оголодавшие озлобленные крестьяне сожгли усадьбу местного помещика. Примчался отряд во главе с генералом Голицыным, туда-сюда, выдавайте подлецов, учинивших поджог, поднимавших народ на крамолу или начнем по избам ездить да нагайками пороть всех подряд. Тех, кто сжег, так и не выдали, а вот чей-то завистливый язычок нашептал на отца Захара. Выволокли его из избы, давай расспрашивать что да как. Тятя думал и в этот раз отвертеться, как прежде голову опустил, под нос себе бормочет да на жизнь жалуется. А Голицын, присутствовавший там, как взъерепенится. «Говори, зачем поместье сжег!» — как заорет. Отец отнекивался, да вот только не помогло — в тот же день его и повесили в стороне от села, да уехали куда-то еще, дальше вершить свое революционное правосудие.
Вспоминая о тех днях, Захар ни на мгновение не сомневался, что настоящую массовую ненависть в народе царь вызвал именно тогда, заставив людей прислушиваться к разговорам народников, слова которых прежде считались клеветой. По крайней мере сам Захар стал непримиримым борцом против действующего режима в тот день, когда его отца казнили.
Закончив приготовления ко сну, нарармеец стреножил лошадь, свернул шинельку и положил ее себе под голову, укрылся имевшимися мешками, чтобы хоть как-то защититься от комаров, в изобилие имевшихся в лесу. Уснул он быстро, спал крепко, не услышал, как дернулась веревка, и пронзительно запел колокольчик — два волка и лисица шастали вокруг, постоянно переглядываясь друг с другом. Вреда нарармейцу причинять не стали, осмотревшись ушли.
Проснулся Захар с первыми лучами солнца, быстро собравшись, помчался дальше и уже во второй половине дня добрался до Талого. Небольшой поселок стоял на пересечении дорог, поэтому на улицах всегда царило оживление, имелись больница, школа, телеграф и даже суд. Впервые Захар побывал здесь еще до войны, когда ехал на юг вести агитационную работу. Но бедствия, обрушившиеся на страну, коснулись и Талого: школу и суд закрыли, больница держалась только на энтузиазме местного ученика чародея да доктора-бессребренника из столицы. Люди все еще появлялись здесь, и их было не мало, но богатых купцов и нарядных дам среди них уже не встретить — все больше нищие и беженцы, спасавшиеся из охваченных огнем гражданской войны регионов.
На Захара недоброжелательно косились — на юге и востоке виновными в развязывании войны считали народовольцев и их приспешников, поэтому нарармейцу нужно было держать ухо востро. Вспоминая текст шифровки, которую они использовали для пересылки сообщений по телеграфу, он поднялся по лестнице и вошел внутрь одноэтажного красивого здания — пожалуй, единственного строения в поселке, находившегося в хорошем состоянии. Стоявший без дела служащий, лениво посмотрел на него.
— Чего изволите? — спросил.
— Нужно отправить телеграмму в столицу.
— Одну секундочку, — служащий быстрым шагом направился за стойку, зашел в подсобное помещение. Через пару минут появился оттуда.
— Текст телеграммы диктуйте, — попросил.
Захар произнес абсолютно бессмысленную фразу, разгадать которую без знания шифра не представлялось возможным.
— С вас семьдесят пять копеек, — безразлично произнес служащий.
Захар расплатился, телеграфист погрузился в работу.
— Можете идти, — сказал он нарармейцу, — телеграмму я непременно отправлю как только починят аппарат.
— Спасибо, — поблагодарил несколько растерявшийся нарармеец, вышел.
Убедившись, что Захар ушел, служащий окликнул человека, прятавшегося в подсобном помещении.
— Вон текст, отправлять? — спросил он.
Народоборец прочитал, как и ожидалось, смысла не уловил.
— Нет, это шифровка. Черт знает, что он своим сообщил.
— С ним как поступите?
— На выезде из города кончим. Тебе, Семен Степаныч, огромное спасибо.
— Не благодари. После того, как эти свиньи моих сыновей перебили, мне никакая благодарность не нужна, лишь бы скота побольше выкосило, — зло произнес служащий.
— Нужна, не нужна, а деньги я тебе оставлю. Бывай.
Тем временем Захар направлялся к конюшне — нужно было как следует накормить и напоить лошадь — он намеревался завтра уже нагнать Кирилла и Салтыкова, если потребуется, выручить комиссара из беды. По дороге столкнулся с мальчишкой-обращенцем — пепельно-серые волосы и желтоватые глаза сорванца пристально наблюдали за Захаром. Нарармейцу стало не по себе.
— Чего тебе надо? — спросил он.
— Убить вас хотят, дяденька, — бросил мальчик.
— Кто? Зачем?
Вместо ответа мальчишка бросился бежать прочь, а Захар потянулся к ремню винтовки. Может пошутил мальчишка? А если говорил правду, почему решил помочь Захару? Разбираться было некогда, Захар твердым шагом направился к конюшне, заплатил конюху, сам отправился в трактир перекусить, не переставая нервно оглядываться по сторонам — мальчишке он все-таки поверил.