Молитва в храме.
Командир стражи с самого первого дня, как заступил на свой пост, понял, что без хитрости ему здесь долго не продержаться. Не самый сильный в бою и не самый быстрый и ловкий в исполнении поручений. Он не мог похвастаться даже харизмой или умением говорить красивые слова. Господь при его рождении отвернулся от его матери, когда создавал это мясистое не красивое лицо, в которое он не раз получал, то кулаком, то палкой. Весь окружающий мир был пронизан ненавистью и болью. Не должного уважения, ни состраданий, только одно глубокое отторжение всех окружающих его желания оказаться хоть для кого-то полезным. Так с самого детства он учился слушать, одного за другим, снова и снова. Нет не слушаться, а именно слушать, подмечая для себя слова сказанные тем или иным типом про другого. Так его знания об окружающих копились до тех пор чтобы однажды не выплеснулись через край. Он всего то сказал правду человеку о мыслях, рассказанных его другом тайно. Правду, которую услышал тайком, прячась за спиной, правду, теперь торчавшую рукоятью меча из груди говорившего. Он был удивлен, нет даже скорее поражён тому, как легко оказалось можно заставить любого человека пойти на убийство. Та вера и легкомыслие, с которым доверяли ему люди его еще больше раззадоривала. Вроде никому не нужный, тучный и лысеющий увалень, вызывающий одну только жалость, но чаще брезгливое отвращение, стал командиром стражи.
Нет это было совсем не легко, даже очень. Ему не пришлось практиковаться с мечом с утра до ночи или бегать и прыгать, изнуряя свое тело бесконечными тренировками. Ему же пришлось снова много слушать и иногда говорить нужные слова и фразы, что заставляли кровь кипеть, а разум прятаться в самые далекие уголки. Так за довольно небольшой срок службы в каких-то несколько лет, терпя подколки и издевательства других стражников он добился того что так давно хотел. За это время он смог многому научиться и попробовать. Четверо убили своих товарищей, двоих заточили в темницу за взятки, один повесился из-за ревности, ну а последний просто спился, проводя долгие беседы в его обществе по ночам. Теперь у коменданта просто не оставалось выбора, кого назначать новым командиром на восточных воротах.
Старые подколки и издевательства сменились страхом и ненавистью, боязнью лишиться жалования, за сумму которого отвечал именно он. Чувство победы и превосходства заполнило его, заставило почувствовать себя в безопасности и забыть об осторожности. Все этот комендант Трюдо и его грязные делишки с Сольвани, будь он не ладен. По началу он даже обрадовался, получив первый раз свою долю за мелкое дельце. Но после эти мелкие дельца только накапливались, как и долг Сольвани перед ним. Ведь все деньги до последней монеты стал забирать сам комендант, унижая его при подчинённых и обвиняя во взяточничестве. Злоба копилась вместе с долгами, она росла с каждой новой телегой которая проезжала в город, с каждой подколкой и улыбкой этого Франко, чья голова отлично бы смотрелась на острие копья.
Он снова стал осторожен, он слушал и молчал. Он наблюдал за головорезами Сольвани, даже нашел амбар, в который они свозили все свое добро. Он начал выжидать, чтобы в нужный только ему одному момент снова применить свою скрытую силу, рассказав все. Нападение на город перечеркнуло всю гениальность безупречного плана, в последнем шаге от его завершения.
Горы трупов, пожар, крики, боль и ужас. Грабежи и убийства, потом снова трупы, трупы и трупы. Да кому теперь было дело то того что комендант Трюдо не чист на руку, когда в Гротеске твориться настоящая война. Отчаяние начало медленно стягивать на его шее удавку, а желанная месть уходить с отрешенным лицом прочь, как вдруг такая неожиданная удача. Кто-то из пришлых стражников рассказал ему о том, как они ночью тушили амбар, вместо того чтобы помогать на восточных воротах. Тот самый амбар где Сольвани прятал все что они с комендантом свозили все эти недели. Поначалу командир было подумал, что это была расплата, случайность, но потом его осенило. Комендант, а не эти головорезы, был замешан в этом нападении куда больше чем казалось на первый взгляд. Теперь, стоя посреди пепелища, он представлял в предвкушении как будет рассказывать о своих догадках не переставая, твердить: «Если бы не Трюдо, мы могли бы спасти гораздо больше стражников погибших на восточных воротах!» Они бы поверили ему, они бы его услышали. Вот только кто они?
Погрузившись в свои мысли, он бесцельно блуждал по развалинам и не найдя там ничего интересного вернулся к рынку, не замечая ничего вокруг себя. Идея, цель появилась в его голове и чем больше он о ней думал, тем больше убеждался в том, что он еще отомстит коменданту.
Нищета, кругом была беспросветная нищета и грязь. Он вырос здесь, он впитал в себя все отвратительные запахи вокруг. Но он не стал вором или убийцей, нет — он стал стражником, командиром стражи, который получит от всех вокруг их накопившееся долги перед ним сполна.
Кто же мог наказать коменданта Трюдо, кого же он мог боятся кроме дворян и самого герцога, разве что только церковь, которой принадлежало все вокруг по ту сторону крепостной стены. Разве мог он, командир стражи восточных ворот, спавший во время нападения у себя дома рассказать кому-то из монахов о случившемся? Нет не мог или… Он остановился и замотав своей головой наконец-то решился. Нужно во что бы то не стало увидеть епископа Ульрика. Его церковь при нападении не пострадала, но многие монахи были убиты, как и рыцари церкви. Именно этих смертей можно было избежать если бы Трюдо направил людей на подмогу, а не занимался спасением своей добычи, сгоревшей в том пожаре. Его радости не было предела, он глянул на свои новые богатые сапоги и решив, что обязательно к ним купит дорогой кафтан, бросился бежать к церкви.
Тяжело дыша и чувствуя вкус крови на губах, он стоял в дверях большого храма, в дверях, что отделяли его от сладкой мести, время для которой он теперь выбирал сам. Ему уже не терпелось рассказать обо всем епископу, чтобы насладиться сначала удивлением на его лице, а уже потом гневом и приказами о взятии коменданта Трюдо под стражу.
За дверями оказалось очень шумно, людей было так много что невозможно было протиснутся через них в сам зал. Прихожане пели и читали молитвы, без конца крестясь и вскидывая свои руки над головой, прося господа о чем-то. Когда командиру стажи удалось тяжело сопя и ругаясь всё-таки протиснутся через толпу он увидел десяток монах возле алтаря, на котором, как ему показалось, подойдя по ближе, лежал сам епископ. Его круглое, покрытое морщинами лицо вытянулось, через тонкую кожу будто бы угрожающе, проступал контур черепа. От этого зрелища командира начало немного мутить, и он остановился на пол пути, стараясь отводит глаза в сторону от увиденной картины. Сомнения обуяли его разум, стоило ли вообще говорить о том, что он собирался сказать, человеку, пусть и наделенного такой огромной властью, когда он находился на смертельном одре. Он дождался пока молодой юноша, стоящий перед ним погорит с епископом и проводив его уход взглядом, снял с себя грязный плащ. Эмблема стражи на его груди безотказно подействовала и один из монахов поманил его рукой к алтарю.
— Ваше святейшество? — командир было попытался подойти к самому епископу, но монахи оттеснили его.
— Кто вы? И по какому деле? — монахи явно были настроены не дружелюбно.
— По личному, не отложному делу от коменданта Трюдо. Я командир… — ему не дали договорить, положив руку на грудь и снова остановив.
— От Трюдо? Пусть подойдет, — голос епископа был совсем слабым, но монахи его услышали и расступились перед командиром, давая ему возможность подойти к алтарю.
— Ваше святейшество… — снова заладил командир.
— Быстрее, ближе к делу. Вы что не видите, я разваливаюсь прямо на глазах?! — зло прошипел епископ.
— Я хотел бы донести до вашего сведения, что тех многочисленных жертв среди ваших монахов и рыцарей можно было избежать! — командир стражи тщательно подбирал слова.
— И как же? — епископ не довольно отвернулся от лоснящегося лица пришедшего и закрыл глаза, своим вопросом требуя подробностей.
— Комендант Трюдо был занят тушением пожара, а должен был направить людей на подмогу к вам!
— Тушение пожара важное дело, не говорите глупостей.
— Но он помогал тушить амбар с награбленным… — монахи снова стали теснить командира от алтаря.
— Какой вздор. Уберите его. Я хочу отдохнуть от всей этой болтовни, — епископ разразился жутким кашлем, а помощники принялись наклонять его голову, так чтобы он не захлебнулся слюной.
— Вы не понимаете, они свозили запрещенные товары в этот склад, а Трюдо им помогал в этом! — командир пытался кричать, не понимая, что своими криками мог навлечь на себя гнев прихожан.
— Да заткните вы его кто-нибудь… — сдерживая кашель проговорил епископ с ненавистью глядя на лоснящееся лицо командира, его длинные нос и тонкую полоску губ, пытавшихся до него что-то донести.
— Я могу доказать, что он помогал Сольвани… — его крик потонул в толпе монахов, которые взяв его за руки и ноги понесли назад к выходу.
— Стойте! Пустите его назад! — монахи подчинились словам епископа, и словно личная охрана герцога повели кричавшего толстяка назад к алтарю.
— Назовите мне причину, по которой вы сюда пришли?
— Я устал смотреть на несправедливость и ложь, что льется бесконечными потоками из уст коменданта. Он уже три недели помогает привозить головорезам Сольвани запрещённые товары, держа в страхе остальную стражу. Берет взятки, много взяток, об этом все знают и еще… — маленькие черные глазки бегали из стороны в сторону, а разум все пытался подобрать нужные слова, но от волнения у него будто в горле пересохло.
— Это все? — снова засомневался в сказанном епископ, намереваясь в любой момент прогнать стукача, склонившегося над ним.
— Хлеб. С гербом Ордена Воскрешения… Тот который совсем недавно появился в городе? — командир наклонился над стариком и продолжил уже шепотом:
— Это дело рук Трюдо. Я могу доказать. Тогда ночью, когда было нападение. Комендант со своими людьми тушили тот самый склад, в котором хранился хлеб Ордена.
— Не мыслимо! Как я могу вам верить? Может вы клевещите на коменданта? — снова сомневался в словах стукача епископ.
— Я командир стражи восточных ворот и доказал свою преданность городу. К кому, как не к вам, мне было идти, чтобы говорить эти слова. Я уверен, что дворяне или сам герцог не стали бы меня слушать. А комендант, узнав об этом, нашел бы способ меня повесить. Я здесь, и я в отчаянии. Я ведь мог это все предотвратить? — командир перешел на эмоции и даже попытался пустить скупую слезу.
— Я польщен, удивлен и раздосадован. От ваших слов мне стало гораздо легче. Мои люди проводят вас внутрь храма, чтобы дать вам все необходимое. И конечно… — епископ снова разразился жутким кашлем, но быстро пришел в себя, добавив:
— Я наделяю вас полномочиями моего поверенного в этом запутанном деле. Вы просто обязаны мне помочь, да что там помочь мне, помочь городу, церкви и самому герцогу.
Эти слова воодушевили командира, и он улыбнулся тонкой полоской розовых губ, обнажив свои гниющие зубы. Его внутреннее самодовольство ликовало, теперь он стал самим карающим мечом церкви, занесенным над головой коменданта. С такими мыслями он поцеловал плечо епископа, всего пропахшего воском и дубовыми бочками, и направился следом за монахами. Теперь, находясь в прекрасном настроении, он обдумывал какие слова будет говорить своему бывшему начальнику, и по недоразумению коменданту города Гротеск.
Если бы командир остался у алтаря и послушал то, о чем говорил епископ своим помощникам, то он точно умер бы от страху прямо на месте. Но он настолько был уверен в том, что выкопал довольно глубокую яму Трюдо, что не заметил, как сам в нее угодил.
Епископ дал очень точный приказ своему бессменному помощнику, стоявшему постоянно возле алтаря:
— Я хочу, чтобы вы этого стукача приковали вместе с тем мальчишкой, что знает все про мазь и бинты. Еду никому не давать до тех пор, пока я сам не смогу их допросить. И да, обязательно поставь кого-нибудь подслушивать за дверь. Пусть рассказывает тебе обо всем что там услышит.
— Я вас понял, ваше святейшество. Отдыхайте вы очень устали…
— Запомни! Я хочу лично услышать, во всех подробностях, что Трюдо предатель!
— Непременно, во имя господа и церкви Рассвета.
***
В храме было довольно душно. Я старался не смотреть на монахов, которые подхватили незнакомца вслед за которым мы сюда пришли с Салли. Тучный мужчина, за которым мы наблюдали от самого пепелища до церкви оказался кем-то из стражи, герб на его груди говорил именно об этом. Незнакомец пытался вырваться из крепких рук монахов, но так и не смог, в последний момент прокричав на весь храм:
— Я могу доказать, что он помогал Сольвани…
Монахи подчинились приказу епископа, приказавшего отпустить незнакомца и последовали вслед за ним назад к алтарю. Народ вокруг возмущенно начал роптать о случившимся, но вскоре один из монахов снова запел, и остальные прихожане, подхватив слова песни, сразу позабыли о произошедшем.
Нужно было, во чтобы то не стало, подобраться поближе к алтарю, чтобы услышать, о чем тучный стражник говорит. Время ускользало, нужно было действовать и я, склонив свою голову, направился к алтарю. Не знаю, я был не силен в религии, да и бывать до этого в стенах храма мне не приходилось, если конечно не считать того случая, здесь же в темнице. Я почти сразу заметил, что все пришедшие смотрят на большой золоченный круг, так похожий на солнце с лучами разной длины, тянущимися во все стороны, висевший над самым алтарем. Никто не отрывал своих взглядов от золотого солнца, будто обращаясь к нему с молитвой. Я решил рискнуть, выйдя из толпы и глядя прямо на символ веры подошел по ближе. Никто меня не остановил или оттолкнул назад, как того стражника минуту назад. Монахи посмотрели на меня несколько мгновений и не увидев во мне никакой опасности продолжили петь со всеми остальными, стоя к алтарю спиной.
Я стоял очень близко, в ногах у епископа, ощущая резкий запах воска и дубовых бочек, аромат к которому я очень быстро привык, провалявшись два дня в постели учителя намазанный кремом. У меня не было сомнений, кто-то из учеников мастера Серо принес нашу мазь сюда. Отогнав свои рассуждения прочь, я начал прислушиваться к словам епископа, стараясь разобрать то, о чем они говорили. Его губы медленно шевелись, и я старался прочесть по ним, но он, будто чувствуя мой интерес, все время сбивался и кашлял, не давая мне такой возможности. Мой слух был заполнен молитвой и пением, через которые было очень сложно что-либо разобрать, но глядя на губы говорящего я продолжал угадывать, слово за словом. Чем больше я узнавал, тем интереснее мне становилось, что же будет сказано дальше, но кашель снова оборвал мои планы, и я продолжил смотреть на символ веры сложив руки вместе, будто молясь.
Мне показалось что тучный мужчина в дорогих сапогах и эмблемой стражи на груди остался доволен. Он поцеловал епископа в плечо и направился в сопровождении монахов куда-то за алтарь в одну из дверей в глубине храма. Я еще раз глянул на тощее лицо епископа, на котором проступали контуры черепа, таким оно было худым и продолжил читать по его губам каждое слово, проговаривая их про себя. Последняя фраза заставила мое сердце очень быстро биться, как только до меня дошел весь ее смысл.
«Я хочу, чтобы вы этого стукача приковали вместе с тем мальчишкой, что знает все про мазь и бинты»
Меня всего затрясло в тот самый момент, когда наши взгляды с епископом встретились. Его глаза, выпученные из орбит, смотрели прямо сквозь меня, будто бы зная, что именно я услышал и о чем подумал. Я оцепенел, чувствуя на как неприятный холодок пробежал по моей коже и волосы повставали на руках дыбом. Я машинально почесал руку и виновато опустив свои глаза под ноги повернулся. Нужно было спешить к выходу, мне было душно и холодно одновременно, страх и сомнения захватили меня предлагая бежать. Я переборол все эти навязчивые желания и благополучно добрался до прихожан, начав проталкиваться через толпу, до последнего ожидая что монахи схватят меня и поволокут обратно в темницу. Я не мог дышать, голова стала какой-то тяжелой, а в глазах начало темнеть. Салли подхватил меня за руку и помог открыть дверь, только на улице, жадно хватая ртом воздух я осознал, что могу дышать.
— Ну что? Ты что-нибудь услышал? — я слышал то что говорит мне Салли, но ничего не хотел ему отвечать, по крайней мере прямо не сейчас. Мы перебежали на другую улицу и скрылись во тьме переулка, растворившись в городской суете.
— Да ответь ты что-нибудь? А то, как воды в рот набрал? Что с тобой? — не унимался Салли, схватив меня за рукав.
— Нужно спешить к учителю. Очень спешить… — я бросился бежать к школе, увидев не скрываемое удивление на лице моего друга. Больше он не задавал мне вопросов, стараясь не отставать.