Северный район Гротеска.
Наш долгий путь, вместе с Салли из северного района Гротеска, лежал через центр города, который был охвачен пламенем многочисленных пожаров, криками дерущейся толпы и за какие-то полдня превратившейся в место боевых действий. Я стал обузой, по крайней мере я теперь именно так считал, опираясь на плечо своего рыжеволосого друга и таща, вслед за собой, тяжелый полуторный меч, который сжимал в своей растянутой кисти и не за что, не желая его бросить. Растяжение обоих рук, вот что со мной сейчас случилось. Сражаться мечом я теперь не мог, кисти почти не слушались меня. Да и тщетные попытки взобраться наверх, по парапетам на самую низкую крышу, дали мне понять, что я теперь полностью бесполезен.
Все наше положение еще больше ухудшалось от того, что мы были замотаны в свои черные бинты и явно не могли не вызывать подозрений, у любой из сторон разразившегося на наших глазах городского восстания. Мы прятались во мраке подворотен, среди пустых бочек и прочего мусора, с ужасом наблюдая из тьмы, как люди, может даже соседи, с глазами полными ненависти, убивали друг друга. Эта ненависть, что копилась годами из-за напыщенного превосходства одних над другими, вылилась в бесконечные потоки крови, что теперь лились по мостовой. Если бы в этот момент кто-то из сражающихся нас заметил, то они не стали бы даже сомневаться в том, что с нами им делать. Желание добиться своего, даже с помощью убийства победило здравый смысл, заставив людей ослепнуть от гнева. В нас с Салли, как у простых наблюдателей, а не участников мятежа, не было ни страха перед чрезмерной жестокостью безумцев, ни сострадания перед теми, кого на наших глазах эти безумцы забивали до смерти, не слыша их мольбы. Мы просто хотели добраться до нашей школы, чтобы наконец перевести дух и сбросить с себя бинты вместе с напряжением, в котором мы находились уже целый день, стараясь не ввязываться в драку, больше походившую на бессмысленную бойню.
Медленно, никуда не спеша, продолжая прятаться даже за одиноко лежавшими трупами, застывшими в разных позах, посреди узких улочек города, мы все ближе продвигались к заветной цели. Наконец, повернув за очередной угол дома, мы оказались прямо перед воротами школы фехтования, со стен которой на нас смотрели ощетинивших десятками копий защитники в синих туниках. Я попытался приветствовать их, подняв руку с мечом вверх, но этого у меня так и не получилось. Кисть окончательно ослабла и меч со звоном упал на мостовую, Салли попытался его поднять, облокотив меня о стену. Напряжение защитников школы нарастало до тех пор, пока мы не размотали бинты на своих лицах и под радостные возгласы толпы нас не пустили внутрь, отворив перед нами ворота. Салли кто-то хлопал по плечу, кто-то жал ему руку, радуясь тому, что он все еще жив. Я же стоял в стороне наблюдая за ним и радовался вместе со всеми, пока наконец четыре пары рук не подхватили меня и не понесли в здание школы. Я решил не сопротивляться несшим меня ребятам, просто погрузившись в прослушивание рассказа, со всеми подробностями от идущего впереди Салли, махающего руками и надувающем свои щеки, сжимая найденный нами меч в руках. Он не стал рассказывать про нити и то, как учитель управлял им, даже не обмолвился о нашем с ним спасении, присвоив всю победу над страшным черным рыцарем мне и себе, себе может даже в большей мере, хотя теперь это было не так важно. Когда меня положили в постель, а Салли, продолжая развлекать немногочисленных слушателей своим рассказом не исчез да закрытой дверью, я наконец-то облегчённо вдохнул.
Я думал, что остался один в своей комнате, но я ошибался на этот счет, просто погрузившись в свои внутренние мысли и переживания. Кроме меня в комнате у окна, стоя ко мне спиной был еще Ходвик. Он чуть было не напугал меня, нависнув надо мной своей ухмыляющейся мордашкой, и потоками вьющихся черных волос, от чего я сначала зажмурился, а только потом напрягся, собираясь атаковать. Вот только мои руки, нет не так, мои кисти висели непослушными плетьми и были теперь не на что не годны. Ходвик стал осматривать мои травмы и разматывая попутно черные защитные бинты, не обращая внимания на влетевшего в комнату с тазом воды Салли, насвистывающего себе под нос, какую-то мелодию. Теплая вода оказалась очень кстати и дела с моими бинтами пошло гораздо быстрее, размокая, они легко отлипали от моей кожи.
— Ну что герой. Обе кисти ты растянул очень сильно. Хорошо хоть не сломал. Это было бы гораздо хуже, — Ходвик продолжал ощупывать мои мышцы, аж до самого локтя, изредка недовольно качая своей головой.
— Честно сказать, я думал ты только Тильде на кухне помогаешь? Кстати, она не вернулась, случаем? — я старался не думать о своих травмированных кистях. Тогда во время боя, они меня еще слушались, пришли в негодность они гораздо позже, уже в пути назад в школу. Ходвик не стал отвечать на мои вопросы, продолжая осматривать руки, до тех пор, пока, не подав знак Салли и не отойдя с ним в сторону мне все-таки не ответил:
— Я много чем еще занимался. Вот, например, недавно нашел скалку на кухне. Очень странную, она вся светилась, причем довольно ярко. Не твоя случаем работа? — пока я думал над ответом, Ходвик снова что-то шепнул Салли на ухо и мой рыжеволосый друг усмехнулся и закивал головой.
— Ну даже если и моя? Что с того? Я пробовал сделать дерево железом, но у меня так этого и не получилось… — абсолютно расслабившись и на мгновение вспомнив о том вечере, когда я в темноте на кухне пытался найти выход. Я совершенно позабыл о действительности и закрыл свои глаза. Наверное, уже тогда, ночью у меня получилось заставить ту скалку светится, интересно на что еще я был способен.
— Ты что уснул. Лад? Дай мне посмотреть на твою руку, — Салли подошел к кровати в плотную и сел на самый ее край отчего то повернувшись ко мне спиной и резким движением схватив мою руку чуть выше локтя.
— Эй, ты че? — я не понял, что задумал Салли, но он крепко вцепился и не отпускал.
— Хорошо держишь? Точно? — Ходвик взял меня за кисть, глядя прямо в мои глаза через плечо Салли:
— Расскажи мне как у тебя получилось заставить тот меч так ярко вспыхнуть?
— Ну? — не понял в тот момент вопроса я, как вдруг мою руку разорвала такая резкая боль, которая словно молния, ударила меня между глаз, на секунду оглушив. Я начал вырываться, предчувствуя что дальше будет еще только хуже.
— Да не вырывайся ты! Еще четыре пальца осталось… — я услышал хруст и боль снова резкой волной обдала все мое тело, заставив на мгновение даже вскрикнуть от неожиданности. Третий раз я хруста не услышал, провалившись без сознания в пустоту.
— Эй Лад? Ты чего, не вырубайся? — Ходвик хлестал меня по лицу, а я, вспомнив о своей руке, начал шевелить на ней пальцами почувствовав, что с ней теперь все в порядке, что-то внутри нее все еще покалывало, но с этим можно было смериться.
— Ну как рука? Пальцами пошевели, — Ходвик наблюдал за тем, как я шевелю пальцами и оставшись доволен снова повернулся ко мне и продолжил:
— Больно, конечно, но смотри, все же получилось, ведь правда?
— Еще бы, — я с опаской глянул через плечо Ходвика на улыбающегося Салли и взмолился:
— Только не надо больше так делать. Пожалуйста…
Они не стали мне отвечать, ни один из них. Салли схватил меня за вторую руку, а я только и смог что разинуть от неожиданности свой рот, как Ходвик уже вправлял мне ее. Боль была резкой, но не такой неожиданной, как в прошлый раз. Я больше не вскрикивал, а просто стиснул свои зубы от ненависти и злобы, прекрасно понимая, что так было надо. Последний рывок, острая боль и я снова провалился в небытие, растворившись в нахлынувшем на меня звоне, звоне заполнившим все вокруг меня: зрение, слух и даже обоняние. Я провалился в глубокий сон, и Салли наконец-то отпустил меня, поднявшись с кровати вслед за Ходвиком:
— Я останусь здесь и замотаю ему руки. Какое-то время он все равно не сможет их использовать. Ты мне Салли будешь только мешать. Как будет можно, я тебя позову, а пока пара крепких рук не помешает во дворе школы.
***
Меня разбудил Салли, когда за окном снова было темно. С улицы не было слышно того дневного шума, ночь не была заполнена огнями сотен пожаров, мятеж в городе будто бы был уже закончен.
— Я что, все пропустил? — я виновато задал этот вопрос, уже через мгновение подскочив с постели и уже будучи на ногах, удивлённо прокричав:
— Учитель, что с ним? Салли, чего ты молчишь? Где он?
— Да живой, он, живой! Тебя видеть хочет. Зачем не знаю, но нервничает сильно и сказал тебя поторопить!? — пожал плечами Салли и подарив мне свою широкую улыбку, растянувшуюся в свете свечи по покрытому веснушками лицу, приказал жестом следовать за ним. Я ловко запрыгнул в валяющиеся у постели штаны, попутно пытаясь выпутаться из все это время висевших на мне, словно лохмотья, черных бинтов. Несколько раз выругавшись, но наконец-таки справившись с одеждой и бинтами, я несколько раз сжал и разжал свои пальцы в кулаки, намереваясь почувствовать резкую боль, но ее к моей радости абсолютно не было. Оставшись доволен и показав язык, уставшему меня ждать в дверях Салли, я направился вслед за ним по коридору. Мы старались идти очень быстро, но я продолжал останавливаться, вглядываясь в темноту за окном и намереваясь там увидеть пожары над городскими крышами, но к моему удивлению на ночных улицах города было совершенно спокойно. Наверное, я снова проспал самое интересное, хотя радовало меня теперь только одно обстоятельство, что учитель все еще был жив, а значит у нас предстоял разговор, которого я так долго жаждал. Не дожидаясь пока Салли постучит в двери учителя, а толкнул в сторону последнюю преграду, между нами и вошел в комнату, залитую светом множества свечей.
Учитель сидел в своем любимом кресле и запрокинув голову назад периодически прикладывался к кружке с вином продолжая смотреть в потолок. У его ног, на самом полу, суетилось несколько учеников и Ходвик, закончивший зашивать рану на его голени и теперь перерезавший нити швов. Помощники замотали черными бинтами ногу учителя и начали разрывать синюю тунику, чуть выше плеча, а после вообще срезав целый рукав ножницами, обнажили на всеобщее обозрение еще одну глубокую рану. Серо не обращал на все это лечение никакого внимания, изредка выпуская клубы густого дыма под самый потолок и продолжая делать вид, что нас Салли он все еще не заметил. Его растрёпанные волосы, с комками запекшейся крови на них, закрывали теперь добрую половину его не бритого лица, застывшая кровь была даже на его мокрых от алкоголя усах. А глаза все продолжали искать что-то на потолке, периодически закрываясь, и давая дорогу редким слезам от боли, которую причиняли ему ученики, зашивавшие все его раны и порезы. Сделав еще один жадный глоток и осушив кружку, Серо со злостью швырнул ее в стену, приказывая налить ему еще. Наконец его остекленевшие от боли и большого количества алкоголя глаза смогли сфокусироваться на мне молчаливо продолжавшего наблюдать за тем как ученики находили на теле учителя все новые раны.
— Ну наконец-то, ты явился… Давай садись, не будем тянуть с нашим разговором, — он откашлялся в кулак и увидев на ладони кровь хищно улыбнулся, продолжив говорить: «Раз я обещал тебе что расскажу о твоих родителях, то непременно сделаю это, вот увидишь!»
Я повиновался и сел на табурет напротив стола, за котором в кресле расположился учитель и приготовился слушать.
— Не долго мне осталось. Как видишь, изрядно меня покромсали… Ну ничего не поделаешь, я всем им показал, всем слышишь, Лад? — учитель смеялся и снова кашлял, ударяя себя в грудь, еле сдерживаясь от того чтобы его не вырвало прямо на учеников, суетившихся возле его плеча.
— Все хватит, пошли прочь. Ходвик перебинтуй меня на скорую руку и тоже проваливай, — пьяный взгляд учителя стал совсем хмурым и он, сделав глубокую затяжку табачным дымом, уставился на замершего на входе Салли, продолжив: — Тебя это тоже касается, пошел вон! И чтобы не подслушивать, а то знаю я тебя…
Так, я и учитель молча сидел друг против друга, дожидаясь, когда Ходвик закончит со швами на плече и забинтует рану, наконец-таки оставив нас наедине. Как только дверь затворилась, и мы оба услышали гул удаляющихся шагов по коридору, Серо улыбнулся мне и проговорил:
— Представляешь, Тильда вернулась. Вот так просто вернулась ко мне, рыдала как девчонка, глядя на то, что от меня теперь осталось!
— Да будет вам учитель, вы живее всех нас вместе взятых. Я уверен… — учитель поднял свою руку, своим жестом давая мне понять, что я должен заткнутся.
— Давай лучше вернемся к моему обещанию. Я не знаю, как лучше сделать, как рассказать, но попытаюсь донести до тебя именно так, как просил меня об этом твой отец.
«Когда в первый раз его увидел, ему было не больше чем тебе сейчас. У него не было одной руки, аж до самого предплечья и вырвана почти полностью нижняя челюсть. Красивый русоволосый мальчишка, без руки и с изуродованным лицом, которой и говорить то толком не мог, продолжая рыдать дни на пролет. Тогда в тот самый момент, когда его в первый раз увидел, во мне что-то сломалось. Я сделал, как по мне, тогда самую большую глупость, о которой я теперь несколько не жалею. Мне стало его жалко, не знаю я никогда не испытывал такого чувства раньше, то в тот момент это была именно оно. Мое чутье мне подсказывало что мальчишка был силен и духом, и телом. Просто в какой-то момент он потерял веру в самого себя, мне даже было страшно спрашивать у него что же с ним приключилось. Я просто его оставил при школе и начал учить. Уже тогда, впервые дни фехтуя только одной рукой, он знал уже многое, научившись этому не у меня. Я лишь дал ему маленькую надежду, возможность приносить пользу и конечно же, попытается поверить в то, что он сможет только лишь одним своим желанием вернуть себе, как и облик, так и руку. Сейчас, когда ты уже можешь заставлять свой меч светится ты понимаешь, я надеюсь на это, что понимаешь меня. Что твои желания что-либо изменить, если они очень сильны непременно сбудутся, стоит тебе только приложить к ним силу с правильной стороны и поверить в нее. Твой отец поверил моим словам, да и что ему оставалось? Он жаждал этого, больше всего на свете и однажды он смог этого добиться. Его безграничное упорство и способности, впитанные вместе с молоком его матери, принесли хорошие плоды. Вернув себе облик и руку, только лишь одним своим желанием, создав их своим воображением он вернулся к нормальной жизни. Став просто еще одним из моих бывших учеников, научившим меня, нет поверившим, скорее заставившим меня поверить в то, что я могу сострадать к людям, испытывать жалость, верить в то, что даже у такого жалкого урода, каким он мне показался на первый взгляд, тоже может все получиться. Он стал мореходом, браконьером, называй, как хочешь, но он был лучшим морским волком, каких я только знал. На этом бы вся эта история и закончилась, если бы однажды, он не появился на пороге моей школы с тобой на руках. Его силы были на исходе, толи болезнь, толи проклятье. Я не знаю, он не дал себе помочь, просто взяв с меня обещание, во чтобы то не стало, выучить тебя и когда ты будешь готов, наставить тебя на путь и дать тебе следующую цель, на твоем долгом пути в неизвестность. Я помню, как его голубые глаза светились счастьем, хотя черная хворь, что была на его теле пульсирующими язвами съедала его изнутри. Я сделал выбор, оставил тебя себе, пообещав все сделать как он мне велел.»
— Учитель скажите мне как его звали? — я был ошарашен его рассказом и мое сознание требовало больше информации, гораздо больше.
— Извини, я так увлекся, что совсем забыл тебе сказать его имя. Киль сын Торина, так он себя называл… — Серо прикрыл свои глаза руками и скорчившись от боли принялся искать возле стола на полу кувшин с вином:
— Да где же это проклятое вино? Ах вот же…
— Я понимаю, ты хочешь узнать гораздо больше… — он налил из кувшина в кружку и довольно облизнувшись сделал небольшой глоток, продолжив только после этого:
— И у меня есть кое-что для тебя. Подарок, напутствие, сейчас ты сам все увидишь.
Серо, поднявшись с кресла и прихрамывая на левую забинтованную ногу, отправился к полкам возле стола над которым висела карта города. Он долго копался среди книг и пергаментов, пока не нашел небольшую шкатулку, из которой он выудил письмо и кулон на серебряной цепочке. Глядя прямо в мои удивленные глаза, учитель аккуратно подал мне письмо, даже немного поклонившись, добавил:
— Твой отец так и не сказал мне кого же числа ты родился, поэтому я хочу, чтобы именно сегодня тридцатого августа был твой пятнадцатый день рождения! Если ты не против, то это письмо и кулон станут моим тебе подарком…
— Спасибо, — не скрывая нахлынувших слез, ответил я: — Конечно же я согласен, учитель!
— Возьми письмо и успокойся. Прочти его, оно ответит на твои вопросы. Если уж не на все, то точно на многие! — Серо махнул мне рукой приказывая читать, а сам, положив кулон на стол, сел в свое кресло принявшись снова забивать трубку табаком.
Я, выудив из конверта письмо и развернув, принялся читать его вслух, изредка останавливаясь и рыдая. Учитель ничего мне не говорил и не запрещал потоку моих слез вырваться наружу. Я видел, что он переживал не меньше моего.
«Мой дорогой мальчик, Лад. Раз ты читает эти строки, то меня больше нет в живых. Я уверен, что мастер Серо очень хорошо тебя воспитал и обучил всем премудростям оружейного дела. Я надеюсь, что только теперь ты задаёшься вопросом, где все эти годы пропадал твой отец. Старый морской волк Киль, изуродованный своей собственной матерью и до самых костей пропитавшийся ромом, теперь, где-то на самом дне, кормит крабов в заливе Мертвого моря. Ты можешь меня смело обвинять в трусости, но подумай сам. Чему тебя мог научить однорукий и практически немой бродяга контрабандист, коим я и являюсь. Я оставляю тебе двадцать серебряных монет и этот кулон, который достался мне от моей матери. Мой дорогой мальчик, ты так похож на нее, на мою мать, что это так ужасно и прекрасно одновременно, и поэтому я хочу, чтобы ты сделал подарок своим единственным родственникам, которые остались. Они живут в непроходимых болотах на юге империи Заметания, на топях, что граничат с древним эльфийским лесом. Пусть это будем моим последним желанием. Лад ты должен найти своих родственников, моих родных братьев, ведь они должны обязательно узнать, что у них есть племянник. Попав в те края тебе всего-то нужно будет поспрашивать Хозяина Стрэга. Поверь, работорговля не самое плохое дело Лад, мои братья одни из лучших в том, что касается охоты на живой товар. Думаю, ты и сам во всем быстро разберёшься. Ах да, самое главное, обязательно покажи Стрэгу мамин кулон и слушайся его так, как слушался мастера Серо, теперь, он самый старший из братьев. Я люблю тебя мой мальчик и всегда буду любить, помни об этом, глядя на кулон и никогда не забывай, ты единственная надежда нашего проклятого рода!»
Подпись Киль сын Торина.
Я не знал, как мне еще реагировать на все это и просто рыдал, а мой учитель, глядя на меня молча пил вино, в ожидании того, когда же я успокоюсь.
— Ну хватит… Хватит! А то разревелся, как девчонка. Прекращай давай, тебя же теперь ждут великие дела! — учитель улыбнулся мне, снова скорчившись от боли и устало откинувшись в кресле назад, снова уставившись в потолок.
— Извините, мастер Серо.
— Да ничего. Любой бы зарыдал… — мастер снова курил и пялился в потолок.
— Вы же мне поможете? Я один точно не доберусь до Заметании? Я, Астории то совершенно не знаю. За городом никогда не был, да и в Мертвое море никогда не ходил? Куда я без вас учитель? — я глядел то на письмо, то на устало смотрящего в потолок учителя.
— Давай так… — он выдохнул густые клубы дыма и улыбнувшись уставился на меня, продолжив говорить: — Я расскажу тебе о том, что ты пропустил за этот день, а потом ты сам решишь смогу ли я тебе помочь или нет. И главное — пообещай мне, что выполнишь мое поручение, так же как я выполнил свое?
— Какое? — не понял, о чем говорит учитель.
— Просто пообещай мне и все!
— Я не понимаю? — насторожился я, складывая письмо обратно в конверт и беря со стола кулон в руки.
— Ты можешь мне пообещать сделать то, что я тебе скажу, чтобы не произошло? — голос учителя был очень серьезным. Этот вопрос, вернее мой ответ на него был очень важным для учителя, поэтому он добавил еще больше интриги:
— Все, кого я попросил об этом ответили мне да! Все без исключения… — старик просто впился в меня глазами, заставив не отводит от него взгляда.
— Прежде чем я продолжу свой рассказ ты должен мне ответить? Ты пообещаешь мне, что выполнишь любое мое поручение, какое я бы тебе не приказал? Поклянись мне в этом, Лад…
— Клянусь! — я выдохнул это слово из себя, почувствовав, что мне стало наконец-то гораздо легче. Я сел на табурет продолжая рассматривать кулон в своих руках и не переставая думать над тем, как же выглядел мой отец, светловолосый контрабандист, в кожаных рыбацких сапогах, почти до самого пояса, с оголенной волосатой грудью, и саблей на перевес.